Как только он вернется

Договор, контракт или пакт — как же ничтожны названия истории, в которой один малейший промах может привести краху. И если получше подумать, ничего вас не защитит от неудачи, сколько вы не перетирайте синонимы. Но что происходит между людьми, когда они пожимают друг другу руки и расписываются в невидимой книге совести? Понимают ли, что под их эгидой могут скрываться плачевные последствия? Разумно полагать, что при заключении сделки, особенно ходящей, так сказать, по острию ножа, обе стороны понимают все риски и последствия их грандиозной неудачи. Кажется, Сехер, тогда ещё не носящая гордую фамилию Карлы, мало размышляла о будущем. Она знала точно только одно — к концу зимы нечто должно её избавить от наваждения, носящего имя Аланур. И тут в дверях дома появился он — блистательный Орхан Талун. Тогда он источал свет спасения, мирно разливающийся по всем её печальным домашним хлопотам. Девушка скинула фартук, надела первое попавшееся пальто и простые галоши, наказав незнакомцу ждать за воротами. Может быть, она бы захлопнула дверь перед его лицом, если бы молодой человек долго тянул мысль, мямля все подробности. Но он, без всякого стеснения, вальяжно оперевшись на косяк, спросил: «У вас уже есть планы на счет Аланур?». Череда недолгой беседы закончилась около курятника. Девушка пожала руку своему новому знакомому, без сомнений совести согласившись на очень простой контракт, где обе стороны удовлетворяли потребности друг друга. — В следующее воскресенье они планируют встретиться на паромном причале в Бейкозе и оттуда начать свою новую сказочную жизнь, — произнес в воображаемым восхищением, — но в ваших силах задержать вашего прекрасного Зеки, а в моих, удержать мою Аланур после. — Мы с Зией обручены, мои мотивы ясны, а ваши? Он приставил ей палец ко рту, мило показывая лучезарную саркастическую улыбку на лице. — Наивная мадемуазель, мы с вами знакомы несколько минут, но вы уже имеете право спрашивать с меня, как с давнего знакомого… — похлопал её плечо, так сказать, на прощание, — Свое письмо я передам вечером накануне. По рукам. Терзают ли подобных судей угрызения — едва ли. Но жизнь может оказаться куда корыстней маленьких людей, преподнеся простой, знакомый каждому урок: на чужом горе счастья не построить! И только в момент осознания истины, выясняются корящие подробности, прежде скрытые от затуманенного разума. Может, когда вновь в соседней комнате загудит ней, звук которого никогда не станет ближе, а может, когда портной последний раз подколет булавками идеально сидящий костюм, что сшит с определенной целью, которую все никак не достигнуть. Каждый задумается о своих договорах, вспоминая самый жестокий и корыстный, подписанный зимой или следующей весной. Ведь все из актеров погорелого театра, так или иначе, заключали их, и каждому суждено утереть слезу рукавом, может, ситцевого халата, или дорогого пиджака. Так, Орхан Талун, напоследок взглядывая в зеркало, может, и не горевал тонкими струями, но отчетливо помнил тот момент, когда цель ещё казалась по силам, а в глазах пылал такой огонь страсти, что ему и не требовалось едких маслянистых следов. То был день их свадьбы, кажется, где-то в апреле. Совершенно не той, о которой мечтала невеста, но определенно ставшей тем торжеством, которым себя тешил жених. С его лица не сползала мерзкая шаловливая улыбка, а взгляд был обворожительно прикован к тонкому кружеву на модном белоснежном платье. Да, Аланур сверкала в легком мерцании пайеток, сплетении свежего дорогого кружева, но лицо её выражало томную грусть. Туалет выбирался в бесконечном потоке незнакомых людей, что без конца мельтешили перед зеркалом, предлагая все новые и новые варианты, пока девушка наконец не остановила свой сбившийся с толку взгляд на первой попавшейся тряпке. Чувствуя себя или сорокой во всем самом лучшем, или одетой в траурный саван, она ступала первые шаги по лестнице, ведущей в самые темные коридоры её жизни. И только лишь на фотографиях, когда полагается поднять вверх красную корочку, улыбка измученных слезами губ расплылась по всему её лицу, скрывая безутешные глаза. Совсем юный Орхан красовался больше невесты, ради которой, чаще и устраивают помпезное мероприятие. Но только когда дом потух в вечерней тишине, он прознал, что те скромные улыбки перед вспышками — затишье перед грядущей бурей, которой он был безудержно увлечен. Тогда и началось безумие, именуемое четой Талун. — Ну конечно, конечно, Орхан у нас царь и бог в одном лице! Как хочет, так и крутит жизнями, — ходила туда-сюда, без остановки, несколько раз обходя гостиную своего новоиспеченного мужа. Не сняв свадебного платья, она пронзала парня арбалетными выстрелами, не прекращая возмущать спокойствие. — Да ты себе представить можешь, что творится в моей голове? Но, то-то же, какое тебе дело до моих чувств, тебя только твои интересуют! Эгоист! Самый настоящий эгоист! Он повел взглядом до аквариума на большой тумбе под телевизор, кинул голову в ладони и начал ей мотать в разные стороны, будто пытаясь скинуть смысловую нагрузку. Наконец заканчивая нелепое: «Бррр…», он изнеможенно бросил взгляд на девушку, у которой кажется скоро отвалятся шпильки, и она наступит на подол платья, сваливаясь на пол под конец марафона. — Аллах, как я люблю рыб за то, что они молчат! — вскинул кисти к небу. — Аланур… Заткнись и ты наконец, умоляю! — эхо отлетело от всех стеклянных поверхностей дома. — Где бы ты сейчас была без меня? На кушетке лежала, куда бы твой благодушный отец тебя отправил? Или, может, обивала пороги своего добродушного пастуха? Посмотри на меня и послушай, — выдохнул, продолжая более размеренно. — Я дам тебе и твоему ребенку хорошую жизнь, если хочешь, заключим договор. Пока живем так, какую хочешь комнату, такую и займи, что хочешь, то и делай. Я тоже буду делать то, что захочу. Мы соседи, больше не друзья, тем более, не возлюбленные. На вечерах появляемся вдвоём, все делаем вдвоём, играем спектакль, но после занавеса — только сожители. У меня своя жизнь, у тебя — своя. Ты не кухарка, не посудомойка, не уборщица. Просто проживи несколько месяцев без драмы, роди, тогда поговорим спокойно, — эксцентрично взмахнув кистью, он накинул на лицо свою физиономию, ходящую между равнодушием и спокойствием. Она присела рядом с ним, отчаянно откидывая голову на спинку кресла. Они походили на людей, у которых позади осталась изумительная история, но от нее теперь осталось лишь жгучее воспоминание. Он блекло, вымученно смотрел на упавшую в гневе фату, она утирала слезы оперными нелепыми перчатками. У нее более не осталось сил сопротивляться, да и сражаться больше было не за что. Он глупо полагал «стерпится-слюбится», подозревая в своей голове необдуманную одержимость. Но его тут же оправдывал тонкий флер отцовских речей. Тот имел смелость месяц назад, ставя любимую пластинку на антикварном патефоне, закурить хорошую толстую сигару, и чуть пританцовывая под легкий мотив пастушеской песни, заговорить о будущем: «Я был таким же как ты, мой дорогой сыночек. Прожигал деньги отца, валялся на утро после, как вы сейчас говорите, тусовки. Всё, всё было, но в один момент я понял, что отец не так уж и богат, а я — слюнтяй и ловелас. Поэтому вот мой тебе совет — женись на Аланур. Она красива, очень умна, очень. Но самое главное — пока что беззубая. Если она нарастит клыки — уже не будет выгодной партией. Тебе нужна хорошая жена, стоящая тебя, чтобы не держала тебя в клетке, но за лишнее могла бы и влепить посильнее. Поэтому сам воспитай в ней нужное, чтобы потом не пришлось горько сожалеть. Тогда-то, может, я дам тебе несколько своих студий на первое время. Потом посмотрим, посмотрим». Отец не знал всей правды трагической влюбленности сына, не подозревал того, что его баловень судьбы — третий лишний в романтичной истории двух искренне нежных сердец. Он дал совет из простого прагматизма, в надежде, что наследник остепенится. Мягкой силой он направил изощренные мысли сына в чуждое русло, больше развращая разум, жаждущий несусветных богатств и роскошной красоты Аланур в позолоченной клетке. Своим наставлением, кажется, он обрек молодую девушку на появление оскала, что грустно отзовется в будущем, когда из нее вырастет роскошная светская львица, что умеет столь грамотно обойти соперника, не чураясь совершенно грязных способов, нарушающих все условия сценарных контрактов. Но пока пауза раздумий чахла в ночи, которую, кажется, называют первой брачной. Аланур повернула голову в сторону мужа, вопрошая сначала глазами, только потом устами. — Зачем тебе это? — Мне просто тебя жаль. Я бы уже сто лет, как забыл бы, но ты же постоянно создаешь себе проблемы, когда теряешь контроль. Так, может, хотя бы годик-другой поживешь спокойно, без приключений, — уверенно отчеканил. — Какое благородство… — закатила глаза. — Это кнопка «помощь друга» на шоу «Кто хочет стать миллионером?», не более… — Просто соседи? — протянула руку. — c'est tout! — благородно коснулся губами белоснежной ткани перчаток. В поздней ночи, когда все утихло, он зашел в комнату, откуда доносилось тихое сонное дыхание еле поднимающейся груди. Аланур, укутанная на боку в огромное одеяло, заснула, держа в руках чужую кофту. Орхан прекрасно знал, кто её обладатель, потому, нежно разрывая незримую связь пальцев с тонкой историей любви, он забрал кусок ткани, возможно вырывая из объятий жены самое ценное, что могло быть у нее в доме чужого человека. — Французы шутят от обратного, c'est tout… Наш договор — моя наивная хохма. Но возвращаясь в бытность, отбрасывая воспоминания о первых неуклюжих речах в статусе мужа Аланур Талун, Орхан мирно сверил часы, понимая, что через каких-то полчаса его ждет новая сделка с совестью и грандиозное возвращение в мир интриг. Запив несколько таблеток, он наказал водителю спускаться вниз и ожидать его в машине. Поправив галстук, мужчина задорно хлопнул дверью шкафчика, с неизменным самолюбованием прошел в сторону выхода. После отказа госпожи Сехер ему ничего не осталось, как действовать в одиночку, для чего требовалось много дерзости и совсем малое количество лести. В то же время Аланур вынырнула из своего автомобиля у черного входа в галерею. Снимая солнечные очки, она гордо глянула на детище, что уже кипело жизнью: последние штрихи суеты обслуги, и двери раскроются для высокопоставленных гостей. Все шло вровень ее планам, кроме одного маленького «но». Первой в галерею прибыла Бесте, явно обеспокоенная происходящим. Она только закончила телефонный разговор, разворачиваясь лицом к матери, уже успевшей отдать несколько последних поручений. — Мамочка, что за красота такая?! Ты сияешь! — распахнула руки для объятий. — Когда ставки высоки — не стоит экспериментировать, запомни это, милая. И правда, такая обыденная классика, как белое платье с длинной миди и юбкой карандашом, что было выбрано Аланур, или глубокий аквамарин, дорогим атласом растекающийся по телу Бесте — самый лучший вариант для помпезного приема в стенах красочной галереи. Благородный шик, заполняющий современный подиум, стал настоящей лакмусовой бумажкой для всех модников сегодняшнего дня. Тихие оттенки, отсутствие блесток, паеток, ярких нашивок, натуральные ткани — эпохальный круговорот в мире новых аристократов. Каждый, кто причисляет себя к высокопоставленному обществу, теперь должен забыть о вычурности вечерних туалетов, одеваясь подобно господам «туманного Альбиона». — С кем ты говорила? Что за встревоженность такая? Шашлычник задерживается? — Аслы не приедет, — раздался виноватый голос. Аланур усмехнулась, приняв за шутку; на лице её разыгралась гримаса, полная недоумения, что прошла сквозь старшую дочь, вызывая острое желание оправдаться. — Она не может. В доме Карлы помолвка Хатидже, — развела руками, но тут же ощущая коварный смешок около себя — мать гордо прошла до одного из подчиненных, что-то прошептав. — И кто же счастливчик? Кому вообще может прийти в голову жениться на этой девушке?! — пролетело между делом. — Барыш, их охранник… — Достойная пара, ничего не скажешь. Ладно, пусть. В любом случае — шоу начинается, — взяла руки дочери в свои, мило окидывая её взглядом. Девушка смутилась, на что мать лишь потрепала её щеку, хотя стоило сказать на прямую о своей гордости, которой сегодня служила красота Бесте. Так или иначе, через некоторое время все приобрело крайне шумный вид, между которым шпилька Аланур грациозно цокала по плитке, как по самому достойному подиуму. «Прощальное письмо» — именно так именовалось сегодняшнее мероприятие, по своей помпезности и значимости служило ровней парижской неделе мод. Именитые критики чопорно оглядывали каждое произведение, дамы проплывали меж экспонатов, придерживая в руках фужер белого игристого. Из мужчины томно щелкали пальцами в воздухе, подзывая к себе искусствоведов. Все напоминало огромный аукцион, где каждый готовился отдать немалую сумму, дабы поддержать свой статус — современного свободного человека. Апогеем всеобщего интереса служила сцена с тремя занавешенными панно. Плотная черная ткань поглощала весь свет, не оставляя даже вульгарной каемки к открытию тайны. Медленно гости стали собираться вокруг нее, ожидая, когда же Аланур Талун покажет кульминацию вечера, на которую способна в современной Турции только она. Все ждали, как разверзнутся небеса, когда легкие шаги вступят на пьедестал, надеялись лицезреть настоящее искусство, за которое не стыдно будет шепнуть пин-код карты. Но все они не могли предположить, что эти три картины — целая веха в жизни женщины, с которой она не захочет расставаться. Поднимаясь на сцену, в горло будто забрался ком, больше нагнетая обстановку. Она увидела причину своего волнения, точнее, шляпу сия причины. Мужчина пристроился на задних рядах, приветственно качнув головой, во время того, как потемневший взгляд Аланур удержался на его персоне. Но к моменту, когда вновь разыгралось неизменное представление из дыма, проплывающего по полу, выгодно расставленных прожекторов и журналистов, занявших все премиальные места, женщина приняла облик непоколебимый, точно как всегда происходило под эгидой их союза. После неловкой паузы, она улыбнулась в объективы камер, неосторожно поворачивая взгляд на дочь, что будто не на своем месте, настороженно смотрела на Махмута, пытаясь что-то ему объяснить в двух словах. Где-то в глубине души женщина желала бы изъясниться с ней лично, излить все свои страдания и надеяться, что дочка сможет принять неудобную правду, что вот-вот взорвется, как огромный мыльный пузырь из вранья и бесконечных обид. Но беря микрофон в руки, разбитая жизнь Аланур превращалась в маленький перфоманс, в котором все следовало законам другого мира. Зал затихал, а все, до единого, взгляды были направлены вглубь жизненного пути этой женщины, так плавно и завораживающе рассказывающей о том, как создавалось её великолепное детище. Медленно лавры ушли на задний план, и женщина осталась один на один с историей, что для всех преподносилась как художественный вымысел, служивший основой сегодняшнего вечера. И только несколько людей очень быстро разобрали в нем правдивую прозу, которую раньше собирали по крупицам. В глазах Аланур четко отобразилась истина — после её слов вряд ли что-то останется прежним. — Я искренне верю, что каждому из нас предназначена определенная судьба, с которой мы сражаемся все наше существование. Мы преодолеваем горы, переплываем реки, умираем в темноте печалей, и возрождаемся из пепла вновь, оживая новыми красками. На нас льется свет софитов, когда внутри тлеет слабая свеча. И переступая через все невзгоды, мы все ещё не теряем веры в грезное будущее, где будем вновь близки с любимыми, с которыми нас разлучила судьба. Моя сегодняшняя выставка об этом. Истории, запакованные в обертку тайн и чужих интриг, скелеты в шкафу каждого из нас могут развернуться лицом к всему миру, стоит лишь вернуться самому ничтожному человеку в вашей жизни. Сегодняшний цикл картин — трагедия десятка актов, о том, как вся жизнь пролетает незаметно после одной судьбаносной встречи. Рассказ сильной женщины, которая за ярчайшими красками хранит оттенки скорби, надеясь, что ещё может сыграть с неподвластной силой судьбы, воссоединившись с тем, кто должен давно остаться позади. Посреди полумрака с легким шлейфом теплого света от импровизированной сцены, состоящей из полукруга нескольких полотен, в отдалении от общей безликой массы, стояли два человека, знающих, что томный голос со сцены — наивная правдивая речь женщины, что собрала свою жизнь из обломков. Зия облокотился на высокий барный стол, вслушиваясь в каждое слово, может, в лишний раз восхищаясь тому, как Аланур подходит любой цвет, в какой бы она не облачилась. Невозмутимое облако пыли вспорхнуло вокруг его бренного ожидания, оседая по правую руку. Этот мужчина мало вслушивался в слова выступающей. — Красиво звучит, не правда ли? — покрутил в руке стакан с каким-то безвкусным коктейлем. — Вам нечем заняться? — Зия посчитал, ниже своего достоинства, падать столь вальяжно и обращаться к незнакомцу в весьма свободной форме. — Ох, как ты похож на свою жену, такой же скучный и душный… — усмехнулся. — Ты внимательней слушай, может, узнаешь чего нового о жизни Аланур, которая прошла в твоем ожидании. Аланур продолжала свой рассказ, не изменяя уверенного темпа, не взглядывая в конец зала. Пока там дули ветра молчаливого театрально негодования, сцена стала оплотом равновесия. Как гордая птица, она доказывала залу, что сегодняшняя история — свободный полет фантазии, в котором сплетаются несколько знакомых каждому сюжетов, складывающие вместе огромное представление — чужую жизнь. — Моя последняя выставка называется «Прощальное письмо», — нарочито уверенно разлетелось по залу, когда все взгляды обернулись к Аланур. Зия нервно сглотнул слюну, над чем Орхан только усмехнулся. — Это история женщины, которой судьбой предначертано остаться обманутой. Каждая картина — сюжет её жизни, — рукой провела до первого полотна, плавно спуская черную ткань на пол. — Она теряет себя, когда ей вручают невзрачный огрызок бумаги. В ней постепенно взрослеет гордость, в которой она сминает обиду, но тем не менее — она любит. Ждет день, два, три, неделю, месяц, год, пять лет… Наконец она ждет двадцать восемь лет своей жизни! Верит, что человек по ту сторону реки, перешагнет к ней, в вольную жизнь. Её не пугает злой рок, восставший над их любовью. Скоро грядет перерождение в вольную птицу с израненным бренным сердцем, в котором дурным биением закрадывается чаяние о грезном будущем. Но даже сквозь надежды, жизнь наполняется новыми тяжбами, — открыла второе полотно, на котором яркая жар-птица укрывает своего птенца от горящих листов, — За это время она учится восставать из пепла, собирает себя по кускам, более напоминающим лоскуты израненной ткани. В ожидании она заключает нелепые договоры, злится, старается найти покой в единственном воспоминании от своей первой любви — птенце. Но ненависть становится преемницей былых чувств. Все дороже становится держать птенца за своими обжигающими крыльями и яростно вскрикивать всякий раз, когда рожденный пламенем пытается вспорхнуть. И как бы не хотелось ей уберечь дитя от нелепых вопросов, нежеланных встреч, перипетий — у нее не удается. Совсем скоро чадо расправит крылья и поймет, почему так несправедлива была к нему мать. Это маленькое сердце так долго выносит беспокойство пламяприверженной родительницы, что срастается с ней, надеясь не искать больше ответов. — ткань спадает с третьего произведения. — Но жребий разыгрывается вновь, спустя три десятка лет влюбленные оказываются лицом к лицу, встречая иных себя, с тайнами и обидами, — пожимает плечами, отходя два шага назад. — Судьба предначертала Жар-птице очередную партию, где кто-то оказался на шаг впереди. Возлюбленных снова воссоединяет недоразумение. Они постарели, у них нет сил сражаться, и нет сил признаться друг другу. Кажется, они стоят на пороге той невинности, что оставили в теплом прошлом. Им необходимо лишь одно — признание. Признать свои ошибки, свои чувства, свои секреты. Но сил на это судьба им не дает — они вновь рассылают друг другу прощальные письма с уничтожающим содержанием. Как пули летят выстрелы бумажных самолетов, раскрывая тайны одну за одной… Больше никто не обманут, но впредь — никто не знает покоя, — смахивая слезу, Аланур вернула микрофон в стойку и улыбнулась, не видя ни одного лица перед собой. Её настигло чувство обеспокоенности, будто финал сказочной речи ляжет на её личное сокровенное мироздание. — Спасибо! — пронеслось под аплодисменты публики. — У меня все… Свет зажегся через несколько минут, но хозяйки галереи уже не было на сцене. Журналисты хлопали глазами, ожидая, когда светская львица вновь появится на публике. Из зала пропали все действующие лица её спектакля, оставляя зевак наблюдать удивительную историю, рассказанную на десятке абстрактных полотен без золотых рам. Кажется, сегодня каждый нашел себе ту работу, к которой будет возвращаться раз за разом, хотя бы потому, что везде в полутени стоит силуэт — вездесущая судьба, присущая любому человеку. Даже когда «званый ужин» кончится, а нынешние сливки общества разбредутся до личных водителей, не утихнет ощущения, что «Прощальное письмо» — настоящий бестселлер, о котором ещё несколько недель будут говорить в высоких кругах, мол, Аланур Талун вложила свою душу в каждое слово, в каждое движение кисти десятка авторов. И им будет неизвестно, что происходило в тот вечер на парковке небоскреба, куда машины могут заехать только по пропускам. Когда в конце речи Аланур не заметила в первых рядах ни дочери, ни её дружка, сердце больно кольнуло, и одного движения пальцев хватило, чтобы дать прислуге понять — в ближайшие несколько минут необходимо смутить толпу, чтобы в грядущей суматохе никто не заметил исчезновения главной героини сегодняшнего празднества. Выйдя через задний вход на парковку, она заметила, как дочь садится на пассажирское сидение автомобиля, что тут же устремляется к выезду. Зия в спешке побежал следом, надеясь догнать Бесте, но тщетно. И только Орхан, как горделивый лев, плавно проследовал к выходу, надеясь увидеть искрометную беседу о нравах и принципах, которыми сегодня пренебрегла Аланур, на весь свет выливая правду о своей семье. Он точно знал, что иного произойти не может, хотя бы только потому, что эта женщина теперь готова зубами вцепиться в любого, кто нелестно выскажется о её действиях. Он спрятался за колонну, стараясь удержать внутри желание раздать аплодисментов очередной провокации. — Бесте! — раздался глухой гул по паркингу. Никто уже не отозвался. В ответ лишь свет удаляющихся фар. Разочаровано раскидывая руки, ещё раз с её уст раздалось имя дочери. Спеша до собственной машины, Аланур нервно зажала кнопку на ключах, надеясь успеть проследить, куда удалилась старшая дочка. Её кисть резким движением перехватили грубые фаланги, чуть ли не отрывая от ручки двери. Попытавшись выпутаться, женщина эксцентрично замахнулась на стоящего перед ней мужчину, не сумев в секунду собрать все мысли от его внезапного появления. — Бесте — моя дочь? — удивительно для себя, Зия сильнее сжал запястье, будто выжимая правильный ответ. — А как же праздник в твоем доме? Даже Аслы не пришла сегодня, а ты — легок на помине, — будто не заметила его остервенелой хватки. — Ответь мне! — Даже если так, что это поменяет? — не стремясь вырваться, придвинулась ближе, щуря раскрасневшийся взгляд. — Уйдешь от жены и будешь растить нашего тридцатилетнего ребенка? — усмехнулась прямо у его губ. Глаза его вдруг наполнились странным успокоением, он отпустил женскую кисть и развернулся к возлюбленной полубоком, опираясь на капот машины. Будто сотни вопросов в голове стали мягко ложиться на перины и пропадать. Он улыбнулся на одну щеку, еле принимая абсурдность ситуации. Аланур встала в позу, подобную собеседнику, скрестила руки на груди и не боясь запачкать белоснежное платье, прикоснулась телом к холодному металлу. — Да, она твоя дочь, — отвернула голову, стараясь не чувствовать на себе сожалеющий взгляд. — Я так надеялась, когда узнала. Я чуть ли не бежала на пристань, думала, что этот ребенок родится в месте, где наша любовь будет свободна. Но ты не пришел, я получила письмо, а дальше… — слезы спадали по шее, пропадая в декольте, будто удушая. Аланур нервно похлопала подушечками пальцев по лбу, унимая пульсирующую боль. — Потом отец разыграл нашу свадьбу с Орханом. А тот был только и рад. Я — его жена. Свекр сразу отдал ему часть бизнеса, началась отличная пиар-кампания. Он знал, что стоит тебе вернуться, я сразу же убегу, хотя не забывал напоминать, как ты счастлив с той женщиной. Во многом по его воле я прожила жизнь в ожидании тебя, — развернулась лицом, нервно подняла влажные яблоки щек. Его коснулась холодная надеющаяся кисть, а поднебесные глаза проникли в плененное сердце. — Бесте выросла удивительной девушкой: ранимой, открытой, миролюбивой. Очень похожей на тебя. Они с Орханом не любили друг друга, он обещал относиться к Бесте, как к собственному ребенку, но и этого пункта не выполнил. А Бесте будто чувствовала. Спустя девять лет я собралась развестись, но узнала, что беременна. Так появилась Аслы. Но Орхана и на родную кровь не хватило — ушел. Так что я вырастила своих детей сама, у них есть только я. А вы — так, в воздухе, — все рассказалось само собой, ненароком. С жалостливой добротой слетели с губ самые честные слова. — Почему сейчас, Аланур? — убрал её растрепанные волосы за ухо, убаюкивая усталую голову в своей руке. — Орхан однажды дал мне хороший урок — в игре использовать фору. Продолжила бы молчать — он бы раскрыл прессе мою оплошность во время суда. А ты бы уже вернулся к Сехер, и выглядела бы я совсем жалко. Бесте все равно бы разозлилась, убежала, а так, — мышцы живота напряглись, пытаясь сдержать ненужный смешок, — её хотя бы увез Махмут, не принц на белом коне, но все же, — развела руками. Накрывая сжатые плечи своим пиджаком, мужчина приблизил к себе ранимую душу, что, может, впервые не скрыла своих тяжб за саркастической речью. Оставив робкий поцелуй на щеке, он вежливо открыл дверь машины. — Не давай мне ложных надежд, Зия. — Позвони мне, как узнаешь, где Бесте. — Окей, — прощаясь, она легко помахала рукой, будто ничего и не случилось в этот вечер, а тепло от её улыбки разлилось по телу Зии хитросплетенным сожалением. Дождавшись, пока машина исчезнет из вида, он прошел до выхода из здания, где его уже поджидала высокая статная фигура, скучающе поправляющая запонки на пиджаке. — Не соизволите прогуляться, господин Зия? — открыл дверь и пропустил знакомого, уже ступая следом. — Не думаю, что у нас есть темы для общения. — Напротив, есть. Да ещё какая! Уже подходя к авто, обернулся на Орхана, чуть отодвигая его назойливую фигуру от себя. — Послушайте, господин Орхан, у меня с вами проблем нет. Ваше дела с Аланур — ими остаются, вне зависимости от сегодняшних обстоятельств. Ваши мотивы мне неясны, но хорошо-хорошо, я пытаюсь понять вас. Не донимайте меня больше, я не ваша цель, очевидно, — не выдержав, поспешил протараторить все наболевшее. — В данный момент именно вы являетесь моей целью. Что же, если не ваше отсутствие, поможет мне приблизиться к Аланур? Так вот, к чему я веду: ваша компания — семейный таксопарк — очень уж недавно была замешана в одном интересном скандале с похищением школьницы, стрельбой, и прочим. Что будет, если отец девушки вдруг решит разворошить успешно замятое? — в его размеренном темпе Зия распознал угрозу, — Ах, кажется, ваши партнеры и так не слишком довольны последними заголовками, грозятся разорвать сделку на весьма крупную сумму: вы не отвечаете их требованиям по графе традиционных ценностей и семейному уставу. Так теперь ещё и это… — неуместно скорчив лицо, Орхан похлопал по плечу знакомого, тело которого будто пылало от ярости. — Вы подумайте, Аланур женщина, хоть и успешная, но уж точно не ищет на свою шею иждивенцев. Рано или поздно больно ударит по вашему самолюбию, напоминая, кто в доме хозяин. — Не судите по себе, господин Орхан, — садясь в машину, осторожно проговорил мужчина. Орхан в ответ огрызнулся в полтона привычно-поверхностно оценивая собеседника. — В любом случае, не совершайте поспешных действий. Счастливого пути! — хлопнув по капоту, Орхан отвернулся с полной удовлетворенностью сегодняшним днем. Пусть его ожидания не оправдались: Аланур не стала дожидаться дня, когда сбудутся сокровенные мечты о семейном счастье, решила взмахом крыла раскрыть одну из самых жадных до огласки тайн, да как! Но походила она после всего на жалкую пташку, что тщетно бьется за свое гнездо, защищаясь от коршуна. Печальный взгляд, ненавистно проникший в голову мужчины, такое шаткое окончание выступления, отчаянный бег, за в миг прознавшей правду, дочерью. И скорбь в глазах женщины лишь добавляла искры во взгляде Орхана. Даже если она не поступила вровень его ожиданиям, но определенно научилась его удивлять. Но он точно знал, как Аланур проведет сегодняшний вечер. Подобное всегда останется константой. Спиртное, крики, легкий дым сожаления. Приехав домой, не меняя вечернего туалета, отгонит прислугу подальше, устало проведет кистью по лбу и поднимется в свой кабинет. Там звонко вылетит пробка из бутылки вина, заиграет мелодия, напоминающая далекие годы, кто-то напоет: «Если придут и спросят меня про последнее желание…», Аланур, с присущим чувством опустошенности наконец-то дозвонится до дружка старшей дочери. Тот непривычно кратко ответит: «Она у меня в гостях, не беспокойтесь». Оставив иронию, женщина вздохнет с облегчением. — Алло, Зия… — вязко начнут сплетаться губы. Тихо постучит прислуга, принося в комнату мужской пиджак. Аланур, рукой показывая, что ей сейчас не до этого, вновь обратится к телефону. Девушка положит на стол какую-то неприметную бумажку и удалится. — Бесте у Махмута. С той стороны раздастся мирный выдох, с которым обычно оглаживают торс, в минуту наполнившийся облегчением. Ещё несколько секунд между ними будет держаться тонкое молчание, пока женщина будет читать послание, отданное Кэти. Глаза ее крепко сожмутся, и с них упадут крупные слезы, размывающие чернильную пасту. Зия услышит тихий всхлип, но только несколько гудков ответят на его вопрос. Смартфон выпадет из женской кисти, а сама она схватится за откинутый ранее предмет мужской одежды, развеивая последние сомнения в отправителе. В нос ударит до ужаса знакомый аромат парфюма. «Если все началось с письма, им должно и закончиться…»