Небоскрёбы падают

Slipknot — Snuff

Магнитное притяжение — ломайся, сопротивляйся, спорь сам с собой — ничего не поделать. Смирение — наименьшее из зол, и Ниган принимает его, как необходимую горькую пилюлю при болезни. Иначе… будет хуже. Лишнее движение, задержавшийся дольше положенного взгляд, ошпаривающее прикосновение — яд и так приближается к сердцу, не остановить. Ниган принимает данность. С Мэгги же совсем другая история. Отрицание — сложный и тернистый путь, шаг вправо, шаг влево — расстрел. Мораль, совесть и вина диктуют устаревшие правила, и война за грудиной вспыхивает ядерными боеголовками; на месте, где продолжает биться сердце, остаётся пепелище. И Ниган. Посреди разбоя, выжженной земли, смерти и безысходности — Мэгги бы наорала, прогнала, тысячу раз убила, но что останется, если и он исчезнет? Яд разгорячёно пульсирует под кожей, и на её ёбаные философские вопросы, висящие над ними, как дамоклов меч, у Нигана уже давным-давно заготовлены ответы. Вероятно, эскалация примет новый виток разрушения, и они закончат там, где начали, теми, кем встретились, но выдержать этот взгляд — ещё один раз — он не в состоянии. S. O. S., твою мать. — Ну же, — к скрещенным ногам Мэгги подкатывается маленькая бутылочка Бушмилса — раз не стала смелее после первой, то может вторая исправит бедственное положение. Ниган салютует ей Малибу — виски он проиграл в честном споре, остаётся довольствоваться приторной девчачьей дрянью. — Что «ну же»? — драматическая пауза в два глотка и бездонные зрачки вновь принимаются за старое — Ниган привык тонуть, и на излишнюю наивность откликается мягкой усмешкой. Пусть всё закончится так: свет дюжины свечей, комната мотеля на полпути к её общине, немного алкоголя, разделённого на двоих, и прибивающая к земле честность. Хватит взглядов, спасений, ножей у горла, погони, молчания — хватит лжи. Лучший момент, как и всегда, сегодня, и вот он, тот самый шанс — скажи катиться к чёртовой матери, и точка будет поставлена. — К чему мы должны прийти, Мэгги? За окном — дождь стеной, они промокли там до нитки, но сейчас Мэгги хочется обратно под ливень и бежать до тех пор, пока не подломятся ноги, пока не кончится дыхание. Впрочем, дыхания нет — Ниган выбил его, как и почву под ногами. Собрать себя по кусочкам, взгляд оторвать от пола и на ножевое глухо отозваться, себя не слыша, не чувствуя, находясь на самом краю пропасти: — А ты как считаешь, Ниган? По спине — электрический ток, температура на несколько градусов выше, слишком вязкая слюна. Тянущая боль в груди — ножевое приходится прямо в цель; Мэгги — самая меткая из всех, кого Ниган встречал. — Тебе не понравится мой ответ. Ниган скромничает — с меткостью неплохо у них обоих. Он проглатывает соль вперемешку с Малибу, выдыхает и ступает на плаху — переваливается с корточек на колени, замирает на вечность перед болезнью своей, смертью при жизни, в глазах её видит несчастное отражение себя и стреляет в упор. Самый горький поцелуй в жизни горит на губах, и вот-вот должны последовать удары, крики, проклятия, но Мэгги не отстраняется. Мэгги не отстраняется, и яд доходит до сердца. Стрелка часов Судного дня пробивает двенадцать — ядерная война и пепелище. И жизнь. И та чёртова дорога. И свист. И долгий-долгий взгляд. И сожаление. И ненависть. И горькие-горькие слёзы. И прощение. И… Рука на шее в знак остановиться, дать воздуха — Нигану и самому нечем дышать, мысли расползаются, ёбаные слёзы уже дерут глотку, надо срочно что-то сделать с этим, но ничего кроме как прижаться лбом ко лбу и слушать её сбитое дыхание не выходит. Видимо, вторая бутылка действительно делает Мэгги смелее — по крайней мере, взглянуть на новую реальность у неё выходит первой. Он так близко, и на недельной щетине ломаные дорожки слёз. Мэгги касается их пальцами, и не выдерживает. — Мудак, — сквозь тихий вой в свою шею слышит Ниган и быстро-быстро кивает. В пальцах судорожно перебирает её волосы на затылке и целует как попало, даже не надеясь, что их грёбаная истерия когда-то сможет закончиться. Нечего и думать — они сдохнут в ручьях своих же слёз, а потом на пару будут скитаться по земле долбанную вечность, пока кто-то ловкий и живой не завершит их страдания точным ударом по разложившимся мозгам. Можно выдвинуть своё предположение вслух, но Ниган предусмотрительно молчит, нашаривая рукой по полу в поисках бутылки. Находит и передаёт её Мэгги. Она высвобождается из объятий, отползая к стене и прикладываясь к горлышку. Выпивает до дна, и Ниган находит в этом зерно здравомыслия, следуя примеру. И вот, тот самый момент истины — сверкающие зелёные глаза, выворачивающие его наизнанку. Ниган готов ко всему, и потому не отводит взгляд. Будет смотреть до смерти, если потребуется, но не сдастся. Не отступит, и пусть весь мир заполыхает в адском пламени, плевать. Дороги назад больше нет. — Я вернулась за тобой, — её голос дрожит, и плечи дрожат, и Ниган до боли прикусывает губу, втягивая воздух, будто его могут отнять. Могут. — После всего я вернулась за тобой. И часть меня… эта ненависть вряд ли когда-то уйдет, но я не смогла иначе. Это бы сожрало меня — не знать, что с тобой стало. Что виной этому я. — Мэгги… — надо остановить её, заставить замолчать, но он сам хотел правды, и никто не виноват, что на вкус она, как кровь и пот, как кислота и хлор. — Когда я увидела тебя живым, — не обращая никакого внимания, будто в прострации продолжает Мэгги, стискивая пальцы в замок до белых костяшек и смотря куда-то сквозь самого Нигана, — я почувствовала такое облегчение… И я ненавижу это. Ниган опускает голову и, блять, поверить не может, что Мэгги настолько сильная, что говорит всё это прямо в глаза. Он бы не смог. Не смог. — Надо было убить меня ещё тогда, — простая констатация факта и попытка осмыслить её чистосердечное признание, напоминающее контрольный в голову. — Надо было, — соглашается Мэгги без намека на какую-либо радость и взглядом указывает на место рядом с собой. Ниган отодвигает пару свечей, перебираясь к стене, и ему кажется, что он слышит взрывы, а это же, просто-напросто, удары сердца в груди. Мэгги кладёт голову на его плечо, и это — больше, чем облегчение, мощнее, чем ядерная война, больнее, чем мучительная смерть… Это — принятие. Невозможного, но случившегося апокалипсиса на двоих, название которого лучше забыть и никогда — никогда — не произносить вслух. Хватает войны, ножевых и яда. Хватит на всю жизнь. Гадать не приходится. Больше — нет.