***
Ракета проснулся от того, что Лайла плескала ему в морду холодной водой. — Мхмм, отвянь, — пробормотал он. — Всё, встаю, встаю... Пошевелившись, енот почувствовал остро впившийся в ухо угол подушки(?), и открыл глаза. Перед ним опрокинуто плескал подсветкой кокпит батискафа, а неудобной «подушкой» был пульт управления. Роль стакана играла пробоина в обшивке, выливающая на него явно куда большие количества воды. — Вот срань! Принудив ноющее тело двигаться, енот рванулся за аварийным герметиком. Тот предательски не нашёлся на своём месте, и заставил Ракету покопаться в ворохе новообразовавшегося хлама. Уворачиваясь от стрелявшей ледяной струи, реактивный щедро наложил быстро застывающую нашлёпку, и непрошеный источник иссяк. Стряхивая воду с головы, Ракета наткнулся на здоровую шишку. С шипением потерев её, он лизнул покрывшиеся меднистой солью пальцы. — Вот срань, — повторил Ракета, оглядываясь. В мигающей подбитым глазом последней фаре енот увидел, как из пробоины в борту вытекает топливо, струйками срываясь вверх. Батискаф опускался на дно. Шкала глубины показывала печальное. Ещё немного затонуть — и давление вырвет с мясом хлипкую временную латку. Ракета кинулся к пульту управления. Вытекающее топливо разом перестало быть важной проблемой. Пульт управления выпятило вперёд, как нелепо вывихнутую кость. На толстенном закалённом лобовом стекле змеились трещины, пока казавшиеся призрачными в неверном подмигивании единственной фары. Мотор, как раз находившийся со стороны промятого бока, отказывал работать. — Лайла, ответь! Грут, приём! Точно так же, как и транслятор. Воздуха пока хватало, но от этого проку было маловато. Зрелищный пузырь булькнет на поверхности, когда кабину разорвёт. В поисках хоть чего-то, что работает, Ракета начал клацать все кнопки подряд. Кое-что всё-таки работало. — А почему бы и нет, — хмыкнул Ракета, поглаживая гашетку. На его помятой и подмокшей морде расцвела косая, зловещая улыбка. Направив прицел вниз, енот нажал на спуск. «Бадабум-3000» рванулся ко дну, толчком немного приближая батискаф к поверхности. Провожая взглядом улетевший во тьму снаряд стоимостью полтора косаря штучка, Ракета вздохнул: — Потрачено с пользой... И снова нажал на гашетку. И ещё раз. И ещё. Подбрасываемый кверху, словно рукой исполинского бога, батискаф скачками двигался в нужном направлении, вдобавок ещё и становясь легче с каждым новым бабахом. — А вот фиг тебе, мы ещё повоюем! — азартно воскликнул енот, выпуская последний снаряд. В пусковой шахте что-то заскрежетало, и торпеда вылетела вбок, отталкивая подлодку совсем в другом направлении. Прокрутившись несколько раз влево, батискаф влетел в струю подводного источника, и был подброшен кверху, как мячик, кинутый ребёнком в фонтан. Ракета не успел обрадоваться, как кораблик с оглушительным скрежетом врезался в нависающую ступенчатую скалу и затих. Уже намертво. Включившийся от удара или ужаса эхолот запищал и принялся чесать пространство вокруг. Высвечивая окружившую батискаф полупещеру, столб взмывавших к небу пузырей воздушного источника и огромную, странно знакомых очертаний голову внизу. — Охренеть! — поразился енот невольному открытию. У самого дна дыбилась чудовищных размеров голова панцерохвоста, пускающая толстый столб кислорода к небесам из терявшегося во тьме отверстия. В этой последней конвульсивной вспышке эхолота Ракета увидел загадочные лёгкие планеты, на которой не было ни одного дерева. «Будь здесь Лайла, уже бы визжала от восторга», подумал енот. Его же интересовали более насущные проблемы. Батискаф намертво сел на скалу. Путешествие окончилось. Ракета тоскливо посмотрел на уверенно бегущую вверх дорожку воздуха, выдыхаемую (или выпукиваемую?) гигантом во сне. Батискаф жалобно стонал, переборки потрескивали, а с потолка капало из невидимой ещё щели. Как ни старался, он так и не нашёл новой пробоины. Пока. Решив, что оставаться как можно дальше в батискафе — неплохая стратегия выживания, он вернулся в кресло. К своему изумлению, Ракета провалился в чуткую, рваную дрёму. В голове только успела промелькнуть, как Лайла посмеётся, что весь кислород на планете — не что иное, как кишечные газы уснувших гигантов. Из забытья его выдернул скрежещущий по ушам звук страдающего металла. Вода бодрыми струями затекала внутрь в место крепления прозрачного купола с кабиной. Вероятно, это сказывались отсроченные последствия удара батискафа об скалы — подбитый панцерохвостом металл теперь раскорёжило окончательно. Ракета попытался приложить герметик, но его просто вымыло из рук потоком. Чувствуя, как задние лапы заливает чересчур бодрящей водичкой, Ракета выругался. Иллюминатор жалобно затрещал, змеясь уже вполне реальными трещинами. Быстро отстегнув ремень безопасности, енот, не переставая материться, наскоро провентилировал лёгкие, готовясь к принудительному купанию. С треском и стоном в кокпит ворвался океан, снося лобовое стекло и вымывая прочь Ракету. Прокрутившись в потоке несколько раз, он напрочь утратил последнюю ориентацию в пространстве. Затем его приложило хребтом об скалу, выбив из лёгких последний воздух. Бешено забарахтавшись, Ракета сделал инстинктивный вдох, и втянул... воздух. Енот оказался в естественном подводном кармане, созданном куполообразной скалой и наполненном воздухом из источника. Поняв, что немедленная смерть от удушья ему не грозит, Ракета оценил условия нового заточения. Самый главный плюс — у него есть воздух. Ну и единственный, наверное. В кармане было темно, как в гробу, только снизу, под болтавшимися в воде лапами виднелись лучи угасавших солнц, которые скоро закатятся, лишив его и этих крох света. Ни единого шанса быть найденным под этой скальной «миской» ему не грозило — сигнал эхолота слетал бы с неё, как с гуся вода. Глубина, до которой его добросили эксперименты с подводной стрельбой, позволяла дышать и быть при этом нерасплющенным, но с его посредственными навыками плавания он бы не всё равно не сумел добраться до поверхности. Отфыркиваясь по-собачьи, Ракета вслепую цеплялся за выпирающий скальный выступ. Он был острым с одного края, и в полутьме енот снова и снова играл в лотерею — немного отдохнуть или порезаться. Вместе со светом из воды утекало и тепло. Клацая зубами от холода, Ракета нашарил на комбинезоне регулятор температуры и повернул. Тепловые элементы активировались почти с оргазмической щекоткой. Теперь мёрзли только задние лапы. Терморегулятор он впаял в костюм сам, запарившись в прямом смысле слова со своей шубкой на чересчур тёплых для одетого в мех существа планетах. Функцию охлаждения, а заодно, для уравновешивания системы, и подогрева. Лайла так смеялась над его экспериментами. «Если мы застрянем на какой-нибудь пустынной голодной планете, я тебя запеку в твоём комбезе, как курочку гриль в фольге!», звонко ухала она от хохота. Лайла... Сама она всегда предпочитала неприкрытый мех и естественный блеск своей бурой шубки. — Лайла, — пробормотал Ракета в темноту, и эхо исказило её имя, разобрало на слоги. Лапы, держащиеся за камень, ослабели от накатившего облегчения. Как хорошо, что он в последний момент поменялся местами! Хотел держать её как можно дальше от этих драчливых монстров, и получилось... то, что получилось. Мысль, что не она здесь болтается в перевёрнутом скальном тазу под водой, согревала не хуже теплоэлементов. Она бы не выжила в этом подводном чистилище. Сомнения в собственном выживании голову енота даже не посещали. Он просто физически не мог представить как он, такой живой и тёплый, такой настоящий, мыслящий, может взять и перестать быть. Разом весь, со всеми косточками, намокшими шерстинками, упрямо бьющимся сердцем и огромным ворохом нереализованных идей. Поэтому он барахтался. Лез на скалу, падал, снова лез и получал мгновения полузабытного отдыха. Ночь вымыла последние лучи света из воды, и теперь где верх, где низ подсказывал только пузырь воздуха над головой. Ракета не помнил, когда наступил новый огрызок тижосских суток. Соскользнув в воду со скалы, он ухнул с головой, и увидел под лапами свет нового дня. А также лиловый желеобразный бок купол-медузы, вялой тряпкой полощущийся в воздушном потоке. Шарики воздуха бурлили вокруг медузы, обтекали её рекой из пузырей и наполняли кислородом для очередного путешествия. Наверх. План созрел мгновенно. Безумный, как и вся сложившаяся ситуация. Сделав пару глубоких вдохов-выдохов, Ракета оттолкнулся лапами от скалы и нырнул. Медуза, насосавшись воздуха, раздулась и стала походить на подводный цеппелин. К поверхности её влекло быстро, слишком быстро для его ослабевших от холода лап. В отчаянии, что не догонит, Ракета сделал последний рывок, вложив в него все оставшиеся силы, и схватился за бахромчатое щупальце, висящее словно связка флажков на празднике города. Вскарабкавшись в надутое воздухом полое нутро медузы, Ракета жадно отдышался. Издал победный вопль. Искажённые лиловыми стенками медузы, мимо проплывали пёстрые подводные обитатели. Оставаясь внизу! Ракета не думал о том, что будет на поверхности. На спине медузы, открытой палящему тройному тижосскому солнцу. В бескрайнем океане, где глазу не за что зацепиться. На этом неверном живом помосте, который сейчас плавал, а через час нырнёт и даже не заметит крохотного безбилетника. Он не думал. Он просто двигался наверх, к свету.***
Грут не успел поставить батискаф, как Лайла уже откинула прозрачный купол и залезла внутрь. — Я есть Грут. — Нет! Рот свой замолчи! Он жив. Лайла ударила Грута по замшелым пластинам. Металл глухо лязгнул о дерево. Выдра отогнала эту мысль. Снимок медузы, сделанный на пределе дальности камеры, был мутным и нечётким. Крошечная лежащая фигурка, словно присохшая к огромному лиловому покрывалу, несомненно была Ракетой. Всё! А дальше мысли заканчивались, начинались действия. — Я есть Грут, — напомнил колосс. — Знаю, что вдвоём не влезем! — оборвала его Лайла. — Поэтому ты поведёшь эту плавучую срань за мной. Ну, живее! Столкнув батискаф в воду, Грут покачал скрипучей головой. Лайла всё больше начинала напоминать собой Ракету, особенно в минуты стресса. Где была та робкая, мятущаяся выбором, хрупкая мечтательница? Наверное, осталась на Леа. В том буреломе, в котором утёрла слёзы и приняла решение тащить. Бороться до последнего. Извиваться, царапаться, выгрызать из тисков судьбы себя саму и тех, кто тебе дорог. Но решительность не ожесточила её. Придала блеска глазам, твёрдости движениям. Но не испортила светлую душу, которой она продолжала согревать другую, потемневшую и израненную. Грут замечал, что мордочка Ракеты всё реже скукоживается в гримасу ярости. Паническая спешка «не успеть пожить» отпускает его, сменяясь грубоватой, уверенной в себе манерой бывалого космического волка. Кого мы любим, того и оттискиваем в себе. Со всеми щербинками, трещинками, достоинствами, консервируем в сердце, как окаменелость в янтаре. Грут не знал, что будет дальше, но догадывался. Где-то, на пересечении двух сердец, встречное движение замрёт. И начнётся другое — совместное, равное, рука об руку, шерсть к шерсти, глазами к бесконечности. Грут проводил взглядом клюнувший волну поплавок батискафа и помахал рукой. На удачу, хоть Ракета и твердил, что «удача — это миф». Грут надеялся ещё не раз услышать от него эту ворчливую истину, как и грядущее множество других.***
Лайла выжимала максимум из воющих моторчиков батискафа. Подпрыгивая на высоких волнах, он украдкой дозволял ей взглянуть на медленно растущую в иллюминаторе медузу. То, что давало разглядеть сокращающееся расстояние, скрадывали наваливающиеся на Тижос сумерки. Зловеще отливая кровью, светила опускались на ночь в океан. Лайла так торопилась, что не успела затормозить и врезалась в медузу. Та дёрнулась, завибрировала, и несколько ужасных мгновений выдра думала, что та нырнёт на глубину. Ракета зашевелился, или это спазм медузы заставил его тело вздрогнуть? Выскочив из кораблика, Лайла с визгом провалилась в солёную, с затхлым привкусом водорослей, воду. Одряблевший край медузы, обманув её прочностью, прогнулся под лапами и сбросил выдру в океан. Лайле по природе было написано плавать лучше Ракеты, но она растерялась и не сразу смогла уцепиться за скользкий медузий бок. Подтягиваясь на железных мускулах, Лайла внезапно почувствовала хватку на своём загривке. Слабую, но определённо тянущую вверх. — Ракета! — воскликнула она и наконец хлопнулась животом об упругую спину медузы, напоминавшую на ощупь тугой водный матрас. Енот, не устояв на лапах, повалился рядом. Его вспыхнувшая белыми шерстинками маска засветилась в лучах уходящих солнц. — Ты живой! — всхлипнула она с облегчением, прижимая к себе его топорщившееся намокшей шерстью тело. — Я думала, что ты... Не в силах сказать что-то ещё, Лайла заплакала на его плече, до мурашек ощущая на своей спине его такие знакомые, такие родные лапы. — Ну чего ты, не надо. Я же здесь,— проговорил Ракета, поглаживая её вздрагивающую спину. — Тут и так сырости хватает. Поймав мордочку выдры в лапы при свете уходящего дня, он запечатлел на её вздрагивающих губах поцелуй. Она ответила, жадно, отчаянно, задыхаясь от желания. Язык Ракеты ощутил соль, родом то ли из её глаз, то ли из океана. Когда воздух закончился и губы разомкнулись, Ракета нежно коснулся своим носом её. Влажные карие глаза с ореховыми крапинами были совсем близко. — Кукуха поехала, — произнёс Ракета. — Чего? — не поняла Лайла. Обернувшись, она засмеялась. «Кукуха» и впрямь ехала, рассекая буруны пены широким днищем. В кабине махал узловатой рукой Грут, верящий в удачу. Запись шестая До сих пор не могу поверить, что Ракета со мной. Подскакиваю ночью и слушаю его дыхание, понимаю, что всё хорошо, и только тогда могу спокойно уснуть вновь. Ужасно всхрапывающее дыхание, водичка-то была холодная. Ракета обчихал мне все образцы и ходит ворчит, что мы его слишком долго спасали. Шерсть лезет с него клочьями после целого дня на открытом солнце. Говорит, что это единственная такая дыра в Галактике, где за одни сутки можно одновременно простыть и обгореть до хрустящей корочки. Сейчас сидит расчёсывает волдыри и ругается, как сапожник. Обожаю его. Исследования всех проб завершены, и я с горечью уже могу заявить, что синтезировать это уникальное вещество из крови панцерохвостов не удастся. Мы не понимаем до конца механизмы его работы, не говоря уж о повторении... Может быть, ведущие крийские лаборатории справятся с этой головоломной задачей. А может быть, пойдут по более простому пути. Сама кровь остаётся активной, даже после заморозки. Образцы готовы к транспортировке куда угодно. Я же углубилась в изучение этой невероятной планеты. Тижос — это настоящий не огранённый алмаз! Сложившаяся здесь биосфера поистине уникальна. Стаи светящихся скитальцев в глубинах океана — это на самом деле молодь панцерохвостов! Они рождаются крохотными, в огромнейшем избытке. Ошибочно считаемые отдельным видом купол-медузы являются матерями и жёнами панцерохвостов. Маленькие медузы закрепляются на дне в виде полипа, к полипу же они возвращаются и на склоне жизни, когда приходит их время дарить жизнь. Гигантские полипы выпускают из себя тысячи мерцающих панцерохвостов, крохотных и совсем непохожих на себя. Будучи хрупкими и очень питательными, они кормят собой всех жителей океана. Взрослыми становятся лишь очень немногие, и те постоянно сражаются за корм и территории, пока в живых не остаются лишь самые сильные из них. Горячая кровь этих существ практически является жизненным соком всего мира! Она оздоровляет океан, помогает водорослям цвести, а подводному миру дарит изобилие видов и красок. Перед тем, как перейти в свою последнюю жизненную фазу, панцерохвосты ищут самку и оставляют потомство. Затем ложатся на дно и начинают перерабатывать излишки азота и метана в воде в кислород, который поднимается на поверхность и дарит всему миру дыхание! Эти огромные титаны — на самом деле архангелы Тижоса. Сердце и лёгкие этой планеты. Убери одно звено этой цепи, нарушь хрупкую последовательность — и весь мир рухнет в одночасье. От осознания этого принятие решения стало ещё тяжелей. Понимать, что целый самобытный, уникальный, трепетный мир лежит в твоих ладонях и ты, только ты решаешь его будущее... Мы долго говорили, спорили, приводили доводы, начинали сначала. Пока Ракета не предложил единственно верное решение. Может быть, у него есть недостатки, или подводные камни. Но только так мы сможем спасти тысячи живых существ. Грут поддержал решение Ракеты. Я тоже склоняюсь к тому, чтобы встать на его сторону. Я твержу себе, я убеждаю себя, что этот выбор — единственно правильный из всех, что мы могли совершить. Ракета подошёл к Лайле и поцеловал её склонённую над бумагой макушку. — Всё пишешь? — Угу, — отозвалась та, откладывая ручку и потягиваясь. — Ты уже отправил отчёт? — Нет. Даже не начинал ещё. На её удивлённый взгляд Ракета ответил, придвигая к столу второе кресло: — Я думаю, мы должны сделать это вместе.