Like a...

— Ниисан? Маджима дразнит, проводит зубами по чужой шее и чуть прикусывает, прежде чем хмыкнуть в ответ. Поднимает взгляд — у Кирю глаза чуть блестят, края ушей раскраснелись, губы приоткрыты, и больших усилий стоит не впиться в них, проглатывая сдавленные вздохи. — Можно… Кирю проводит по его спине, замолкая. Ему всегда непросто даются просьбы — но если уж он начинает говорить, Маджима ловит каждое его слово с той же жадностью, с которой он любовно гложет его тело. — Что такое, Кирю-чан? — привычная фамильярность звучит в полутьме спальни особенно интимно. — Скажи, чего ты хочешь, — губы скользят по ключице, пальцы проводят по вороту красной рубашки, уже готовые приняться за пуговицы — недавно Кирю запретил ему срывать с себя одежду, и пока что Маджима даже помнил об этом. — Разве я когда-нибудь отказывал тебе в чём-то? Под его изучающим взглядом Кирю прикрывает веки, вдыхает, словно в море собирается окунуться с головой. И наконец переступает через скованность, которая всегда так некстати настигает его. Просит: — Можно, сегодня мы будем помягче? И помедленнее. Маджима фыркает, чуть отстраняясь, весело скалится. — Странные у тебя кинки, — хихикает. — Забавно. Мне нравится. — Ничего не странные, — не выпуская его из объятий, Кирю смотрит со смесью лёгкой обиды и смущения. Словно перед собой оправдывается: — Хотеть нежности в сексе — не странно. Это ты странный. Маджима не спорит — вместо этого кончиками пальцев касается подбородка Кирю, манит к себе. Когда Кирю чего-то так открыто просит, Маджима не в силах ему отказать. Губы едва соприкасаются. Ещё сухие, немного шершавые. На них словно бы осели мельчайшие крупицы пепла от их последней сигареты. Маджима чувствует, как ладони Кирю ложатся ему на талию, оглаживают бока, проходясь по рёбрам. Сам он заводит руки Кирю за голову, перебирает его волосы, чуть липкие от геля, запускает в них пальцы — и притягивает ближе, накрывая его губы своими смелее, решительнее. Но без той агрессии, которой пропитаны их поцелуи в переулках Камурочо сразу после того, как они пройдутся друг по другу кулаками. Сейчас вместо случайно попавшегося на глаза лав-отвеля — спальня в квартире Маджимы, вместо трещащей от каждого движения дешёвой койки — широкая кровать и мягкий матрас, в котором так приятно утопать вдвоём, вместо жалких пары часов — целая ночь. Вместо спонтанности — размеренность. К этой размеренности хорошо подойдут неторопливость и нежность, которых так хочет Кирю. Бордовая ткань спадает, открывая плечи и грудь — пальцы Маджимы ложатся на них, прослеживают каждый изгиб и обводят каждый мускул. Надавливают — Кирю ложится на простыни, прикрывая веки и коротко выдыхая. Он может сквозь огонь пройти, под пули встать и выдержать столько боли, что любой другой сломался бы и от десятой её части. И тем не менее он чувствует каждое прикосновение Маджимы так, словно всё его тело стало эрогенной зоной. Это не может не льстить. Наклоняясь над ним, Маджима освобождает Кирю от рубашки и бросает на него долгий, изучающий взгляд. Ещё вчера тот снова с кем-то сражался — уже и не припомнить, были ли то люди Тоджо, Оми или недобитки из китайской триады. Кем бы ни были эти подонки, они оставили на Кирю свои следы: раны затянулись, но ещё видны. Через неделю от них не останется даже крохотных шрамов, но сейчас Маджима припадает к ним губами, как к величайшим драгоценностям. К тонкой бледной полоске у предплечья, к рваному следу от пули на боку, к пожелтевшим синякам и гематомам, уже почти невидимым на бронзовой коже — к каждому украшению, которое влечёт такая великая сила и такое опасное положение, как у Кирю. Если бы он согласился остаться Четвёртым Председателем, Маджима целовал бы его шрамы каждый вечер — а затем шёл бы в ночь и заставлял бы ублюдков, посмевших тронуть его Дракона, лишиться пальца, а то и не одного. Он двигается нарочито-медленно, смакует каждый дюйм, ищет особо чувствительные точки — тихие вздохи Кирю подсказывают, что он не ошибается. Но в конце концов Маджиму снова привлекают выше, и новый поцелуй затягивает, подобно водовороту — кружит голову и не отпускает, заставляя едва ли не задыхаться. Когда наваждение всё же спадает, а губы размыкаются, Кирю горячо шепчет ему на ухо, гладя по бёдрам: — Хочу, чтобы ты взял меня. Вот так. Маджима готов кричать от восторга, но он, прикусывая губу, лишь кивает, не сознаваясь, что едва не кончил от одного этого бархатистого голоса и просьбы, которую больше никто от Кирю не услышит. По телу его пробегает дрожь от предвкушения, и он поспешно расстёгивает пряжку ремня, потому что в брюках уже слишком тесно — и не ему одному. Когда на его запястья ложатся руки Кирю и тот смотрит на него своими глубокими, без слов очаровывающими глазами, Маджима вспоминает о договоре. Суетливые рывки сменяются плавностью, а прискорбная необходимость оборачивается едва ли не ритуалом. Теперь Кирю тихонько постанывает под ним, чуть подаваясь бёдрами навстречу скользким от смазки пальцам, и Маджима каждый его звук впитывает всем своим существом, налюбоваться не может зрелищем, одновременно развратными и божественно-прекрасным. Вторая рука скользит по линии челюсти, касается губ Кирю, по шее перемещается на грудь и невесомо обводит напряжённые соски — ещё один стон, уже громче и бесстыднее. Маджима словно бы играет на нём, как на экзотическом музыкальном инструменте, терпеливо извлекая сладостные звуки. Самый сладостный сливается с хриплым вздохом Маджимы, когда он наконец вынимает пальцы и, обхватив одну ногу Кирю и приподняв за бедро, входит в него — даже с такой тщательной подготовкой невероятно тесного. А когда начинает двигаться — все так же мучительно-медленно — стоны Кирю льются на него музыкой небес. Снова склоняясь, Маджима ловит его губы, чувствует, как его обхватывают руки Кирю — сильные руки, способные ломать кости и гнуть металл, обнимают его нежно и бережно. Сильное тело, прошедшее через сотни сражений и вышедшее из них победителем, стонет и выгибается под ним так упоительно, раз за разом принимая его едва ли не на всю длину, тает от его поцелуев и ласк, как маршмэллоу — такое же мягкое, податливое и соблазнительно-сладкое. И Маджима не может этой сладостью насытиться, раз за разом готовый сорваться и наброситься на него, подобно голодному зверю, но раз за разом останавливающий себя — потому что терпение окупается стократ. Терпение открывает в Кирю ту часть, которую он лишь на мгновение показывает другим — и над которой он позволяет сейчас безраздельно властвовать Маджиме. Очередной поцелуй прерывается, Кирю сжимает объятия сильнее — у него уже нет слов, чтобы просить, но Маджима понимает его и так. Наконец ускоряет темп, с каждым толчком оставляя на шее чуть краснеющий след от быстрых, заполошных поцелуев, а когда узел внизу живота уже вот-вот готов соскользнуть, лбом утыкается в плечо Кирю и сам стонет, тонко и высоко — и слышит в ответ протяжный вздох. Они остаются в постели, даже когда Маджима выходит и кое-как обтирает их первым попавшимся куском ткани — лучше бы это была не рубашка Кирю, потому что утром он опять рассердится, пускай и не совсем по-настоящему. Объятия, в которых они засыпают, почти убеждают Маджиму, что и правда хотеть порой нежности — не странно. Даже для Дракона и его Бешеного пса.