***
...Николай думал, что не должен об этом рассказывать ни за что на свете. Мысли одновременно с тем протестовали: мир обязан знать о его преданности государю! И тут же он понимал, что это не просто преданность, не просто патриотизм, чувство долга перед страной, любовь к ней и, непосредственно, к её правителю. Любовь — то сказано верно, — была, ведь она и должна быть, но была такой, что беспокойному сердцу нельзя о ней вскрикивать ни за что: порочная, непонятная самому Николаю, настоящая, страстная любовь — вот, о чём речь; вот, чем целиком переполнена трепетная юношеская душа. И любовь та — к Александру. К своему императору. Ростов всё ещё любил Соню, любил нежно и наверняка, но понимал — та влюблённость никогда не перерастёт в ту привязанность, что молодой офицер без памяти питал к царю. Ночью, когда Ростов под конец дня уже настолько вымотан прогонять все лезущие мысли, что бросает, он всегда встречался со своим государем в мечтах, а потом во снах. О чём он мечтает, о чём его сны — всё ни к чему! он с ним — это ли не главное? И он всегда с ним, только с ним, без милой Сони, без неугомонной стражи. —Александр!.. — иногда шептал Ростов в подушку, и всегда это выходило смешно на французский манер сказанным. Да, всё то и должно быть смешным. Но пока они одни, одни этой ночью, и никто не сможет прервать их встречу, стоит ли находить что-то забавное в юношеских мечтах? Ведь нет же!***
...Каждый раз его сны начинались с одного: в тот ненавистный день Николай не отъезжает от государя, не оставляет его одного, а потом терзается, отчего он его не утешил и струсил, побоялся сказать и слова; его сны начинались с того, что стоят они с царём в том же поле, под теми же чёрными тучами, вот-вот норовящими облить полк дождём, и Ростов говорит всегда новую речь государю, всегда по-новому его восхваляет. Юноша представлял императора обязательно улыбающимся, хоть грусть и шла к любимому лицу, а после кто-то из них нагибался с коня для объятья, но не больше. А сегодня Николай понял, понял, что чувства его к Соне в сравнении с чувствами к обожаемому царю — совсем, отнюдь, вовсе, совершенно ничего не стоили. Он понял, что всё то время любви, испытываемой к Александру, не было места не то, что в сердце офицера, ей будто было тесно во всём молодом теле, она хотела убить Николая, разорвать его изнутри и вырваться с треском наружу. В мыслях он уже не думал о простых объятиях: он навалился на императора сверху, впился в желанные губы так жадно, как, должно быть, не кусают даже изголодавшиеся вампиры, и точно знал: в своих же снах он не позволит государю пропустить об гусаре ни одной дурной мысли. Руки Александра по внегласному желанию Ростова сами поднялись к помятой сорочке юного любовника, тихо сняли её с Николая и оголили девственно белую мальчишечью грудь. Дворянин будто и в жизни ощутил холод, которым обдало его поясницу, и тут же жар от тёплых губ Александра возле худых ключиц. Он не мог, никогда бы не смог сдержать вздоха восторга, не расслабить расставленные по бокам государя колени, не покраснеть от грешного покалывания в паху, как раз тогда, когда на него полнялась пара голубых, как аквамарин, глаз. Николай побоялся глядеть в ответ на императора и от смущения нашел верхнюю пуговицу на мундире обожаемого. Это уже отнюдь лишнее: пара мгновений, и Ростов волей воображения видел совсем оголённое излюбленное тело у края роскошной постели. Сам он в стеснении поджал к груди ноги, впервые представляя не только ногого Александра, но и самого себя рядом с ним таким же, и вдруг почувствовал, как резко государь потянул офицера ближе, без стеснения властно раскрыл его бёдра, а Николай только закрыл лицо руками и упрятал в них тихий вскрик удивления и точного желания, чтобы так произошло: —Алекс! — и сразу же замолк, будто нарушил табу, забыв, что воображаемому Александру не нужны формальности в именах. Почти в ту же секунду Ростов с продолжительным стоном выгнулся над смятым одеялом: шальные руки государя без предупреждения мнут его никем раньше не трогаемую грудь. Парень чувствовал, как с непривычки округлились розовыми бусинами соски под мягкими ладонями, и не заметил, как уже этими же ладонями, быстро оставив прошлые забавы, государь дотронулся до упругого юношеского члена, и как тот покорно согнулся в руке старшего. Николай не побоялся вскрикнуть: он на грани и без желанных касаний не только у сердца, но и, особенно, в нужных местах. —Государь... — неровно выдохнул Николай и знал, что его выслушают. — Государь, знайте, что я готов погибнуть от своей любви к Вам прямо здесь, сейчас, от Ваших рук, от одного Вашего взгляда, государь! Ростов не открывал лица, до сих пор держал его то за ладонями, то поджимал ко рту локоть. Он озадаченно заморгал, совсем не представляя, что делать со всеми теми эмоциями, нахлынувшими, как водопад, на его душу: любовь, дурманящая до потери сознания, неловкость, страх, неимоверная радость бутонами взрывались в букете неясных чувств. Николай вздрогнул, но эта дрожь ему же самому понравилась, когда император проскользил по тонкому бедру стоячим членом. Александр I подался вперёд, Ростов, до больного красный, в предвкушении смотрел за каждым новым шагом государя и, когда чувствовал горячую плоть там, где у самого жарче не меньше, с писком закатывал голову. Он не видел, но содрогался от любого прикосновения Александра: дразняще, император скользил по полной длине Николая, грубой рукой, тем не менее, мягко обвивал оба стоячие члена и надавливал вниз. Ростов срывался на неровный выкрик, до больного сжимал простынь, согинал пальцы чуть ли не до судорог и, — как же стыдно! — до того непристойно каждый раз глотал воздух, что в свой адрес сами по себе вырисовывались самые грязные слова. Внизу одновременно и приятно, и больно щекотало; почти что с монашеским табу, а Ростов никогда к себе с пошлой целью не прикасался. Пораженный, как возможно выдумать ему такое, но он представлял, как в государевой руке обе смазки, его и любовника, мешаются, неприлично липнул между пальцев. Глазами — заметил Николай — Александр I так пристально изучал неспокойное тело Ростова, что младший с сожалением прошептал извинения за такой вид перед императором. Юнкер в стеснении прикрыл на секунду глаза, и в чувства его вдруг привёл алчный, почти хищный поцелуй у виска. Николай, потерявший уже связь с тем, что он придумывал, а что будто бы рисовалось само, в ошеломлении поглядел влево, на лицо государя. Эти полуприкрытые глаза, до страшного строгие, притом манящие, так и указывали продолжать, не давали своего согласия закончить быстро, на одних только прелюдиях, а Ростов с красивым, звонким стоном только выпятил кадык от страшной властности любимого, от своего желанного положение государского прислуги. Александр даже не представляет, что готов совершить Николай в его угоду!..