Velvet.

      Никогда в мастерской художника не пахло сиренью так ярко, сильно и одурманивающе, как в летний вечер, когда ему наконец удалось закончить портрет Дориана Грея. Последним мазком он пропитал картину жизнью, дал ей обрести то, что у мастеров его времени не получалось изобразить десятилетиями.       День знакомства Дориана с его давним оксфордским другом стал для Бэзила Холлуорда последним блаженным вдохом, последней вспышкой надежды на новую ступень мастерства в искусстве и достижения апогея в живописи. Произошло покушение на его новую, полную вдохновения своей музой (пару раз он поймал себя на том, что называет Дориана идолом про себя, что его, конечно же, крайне насторожило), жизнь. И если физическое, материальное посягательство могло быть наказуемым, то влияние на духовное тело и чистый разум всегда оставалось безнаказанным. Поэтому художник мог лишь смотреть, как его любимый цветок постепенно увядал.       С тех пор прошло не меньше нескольких месяцев, лето начало сменяться приходящей осенью, а Бэзил до сих пор был взволнован влиянием Генри Уоттона на его молодого, ещё некогда добродушного и самого светлого из всех, которых он когда-либо встречал, друга.       В мастерской, вперемешку со слабым запахом теперь уже увядающих цветов сирени, можно было чувствовать лишь тонкий аромат табака, который обычно любил курить Гарри.       Но Гарри здесь не было.       – Твои картины как всегда превосходны, Бэзил, – легко парировал Дориан, выдыхая в прохладный воздух мастерской клубы едкого дыма. Он обходит небольшой дубовый стол этой просторной комнаты и опирается спиной о его край.       Холлуорд любезно пригласил юношу в свой дом, желая показать ему одно из своих новых творений. Для него сейчас, в центре Лондона, готовилась восхитительная в своей живописности рама. Художник изобразил на бумаге её эскиз, который отправил ремесленникам незадолго до завершения картины. И в данный момент, пока они проводили время с Греем за беседой, мастера вырезали тяжёлую, витиеватую на углах, но лаконично скромную для воздушного пейзажа раму в одной из лучших мастерских Британии.       – Ни одна из моих новых работ никогда не будет лучше той, что я написал для тебя, – голос художника сквозил печалью, – Очень жаль, что ты отказываешься позировать для меня снова.       – Ты прекрасно знаешь, что я никогда больше не смогу встать пред тобой и твоим холстом снова. Боюсь, мне это наскучило ещё тогда, – соврал Дориан Грей, между тем тихо поблагодарив дворецкого Холлуорда, вдруг предложившего ему вина.       – Ну что, мой дорогой Бэзил, ты так и не назвал причину, по которой позвал меня сюда. А мне, между прочим, нужно быть у мисс Агаты через полчаса, иначе она снова почувствует острую необходимость донимать меня на протяжении всего вечера своими глупостями по поводу моей непунктуальности.       – Гарри тоже собирается посетить её?       – Он обещал мне быть там к семи. В ином случае, боюсь, я не выдержу компании этой женщины дольше пяти минут. В прошлый раз она меня ужасно утомила.       – Мне всегда казалось, что ты ей сильно нравишься. К тому же, она была очень любезна с нами в прошлый раз, поэтому крайне невежливо отзываться о ней так. Будь терпеливее.       – Опять ты занудствуешь, Бэзил, – Дориан принял с принесённого подноса дворецкого бокал, быстро осушил его и попросил пожилого мужчину подать ему его длинное, ушитое у воротника золотыми нитями, чёрное пальто.       – И что-то мне подсказывает, что ты тоже приглашён. Мисс Агата всегда так рада видеть в своём доме творческих натур, – он усмехнулся, наблюдая за художником через отражение в стеклянной вазе с водой, в которой художник совсем недавно промывал замоченные кисти. Вода мутная, цветная, почти болотистого цвета. Через эту призму растворённой в воде те́мперы Бэзил казался ему одним большим глупым пятном.       – Наверняка чувствует себя приближённее к искусству, разговаривая с тобой.       Бэзил молчал. Дориан видел, как пятно неподвижно стояло, видимо, в раздумьях, а потом всё же обернулось к нему. Их взгляды неожиданно пересеклись, и Грей поспешил отвернуться.       – Приглашён. Но я не слишком люблю появляться на людях, ты же знаешь. За этим всегда следуют долгие разговоры ни о чём с каждым, кто хоть когда-то слышал моё имя.       Грей на это лишь тихо промычал.       – Я тебя понял, – секундная заминка, и он вдруг спохватился. – Так для чего я здесь?       – Я хотел узнать о портрете…       – Я не покажу тебе его, Бэзил. Даже не проси, – Дориан поддел пальцами чёрную тяжёлую пуговицу и застегнул у талии поданное ему пальто, намекая на то, что уже собирается уходить, – Я бы рекомендовал тебе появиться сегодня вечером хотя бы в моём доме, дабы не прослыть неисправимым затворником среди остальных. Тем более среди дам. Кто знает, может хоть сегодня наконец ты сможешь найти себе женщину и не скучать так сильно среди этих тяжёлых стен мастерской.       Дориан безразлично оглядел помещение напоследок и, не попрощавшись, скрылся за тяжёлыми тёмными дверьми его кабинета.       – Они давят, — глухо отозвался его голос уже где-то со стороны лестниц, ведущих на первый этаж.       Бэзил смотрел в ещё слегка покачивающиеся с шелестом дверцы около минуты и отвёл взгляд только тогда, когда в комнате наступила гробовая тишина и шаги в коридоре затихли.       Ах, как тяжело было это торжество для Бэзила Холлуорда!       Этим же вечером, после исчерпавшего себя праздника в особняке Мисс Агаты, почти все приглашённые переместились в поместье молодого господина. Весь Лондон знал, насколько хорош был приëм гостей в доме Грея.       Дориана утягивало в водоворот прекрасной, тянущейся подобно мëду, музыке. С балкона доносилось пение настолько мелодичное и оглушительное, что заставляло порой остановиться в разговоре или танце, чтобы вслушаться, уловить переменчивость голоса, насладиться им…       Успеешь только очнуться — дама снова возьмёт за руку и унесёт с собой в лёгкий танец. Один кружевной подол сменится другим, усыпанная жемчугом маска перейдëт на подобную ей, и лишь голоса останутся все одинаково сладостными и приторными, такими, в каких хотелось утонуть.       — Ах, Дориан, так весело мне не было ещё никогда! — Восторженный голос Мисс Агаты был слегка ниже по тональности, выбиваясь из прочих, отчего узнать её было совсем не тяжело, даже под этой тёмно-серой маскарадной маской, скрывающей почти половину её лица.       Не успел Дориан сказать и слова, Генри Уоттон, учтиво передав ему руку своей жены, с невозмутимым видом изрëк:       — Нужно же как-то подсластить горечь увядания, — и тихо удалился к наблюдавшим у стены, тут же приняв из рук ближайшего дворецкого бокал шампанского.       — Неужели мой муж сегодня не спорит ни с кем?       — Всё равно я во всём с ним согласен, — и это была чистейшей воды правда. Дориан прокружил даму под рукой и тут же невольно стал свидетелем чужой беседы.       — Поздравляю, Бэзил, слышала о вашей новой выставке.       — Да-да, в Париже, — художник почувствовал его присутствие и тут же обернулся. Кажется, поймать взгляд своего вдохновителя на себе ему было крайне приятно, — Об этом я и хотел поговорить с тобой, Дориан. Уверен, твой портрет произведёт на ней настоящий фурор, — он снова заводит речь о портрете.       — Конечно, эта картина совершенно восхитительна! Мы так давно её не видели.       — Представьте, мне самому её не показывают. Дориан очень её бережёт, —шутливо подстегает его художник.       — Извини, она мне слишком дорога, — Хвала всем Богам! Его снова утаскивают за руку в водоворот беззаботных и ни о чём не думающих людей, когда Дориан было подумал, что ему придётся тратить свои силы на придумывание нового оправдания. Как приятно было сейчас ощущать свою ладонь в чужой, женской.. — И навсегда останется в доме! – Задорный голос напоминал прежнего Дориана, отчего на душе приятно потеплело, а в сердце, наоборот, болезненно защемило.       Когда его тёмная макушка потерялась среди остальных, более блеклых и потрёпанных, Бэзил, не в силах больше выдерживать на себе выпытывающих взглядов дам вокруг себя, тут же скрыл лицо за бокалом тёмного десертного вина.       …и вот Дориан снова ушёл от разговора.

***

      Он пытался отыскать его, яркого и всегда привлекающего внимание, в толпе танцующих. Однако весь вечер, что был потрачен на выяснение местоположения Дориана, Бэзил провёл в одиночестве.       Он находил крайне важным решение вопроса с картиной в кратчайшие сроки, ведь поездка во Францию планировалась уже на этой неделе, а транспортировка и упаковка столь крупной работы была делом отнюдь не одного дня. Сказать, что его волновала столь сильная озабоченность Дориана портретом — значит не сказать ничего.       Холлуорд находит его позже, ближе к полуночи, в просторной дальней комнате второго этажа. Грей был в компании двух немило потрëпанных девушек, одна из которых восседала на нëм сверху, поглаживая по груди. Бэзилу было крайне неудобно отвлекать его от столь "важных" дел, но Дориан его заметил и решил последовать за ним: нагнал у самой лестницы к первому этажу и повёл чуть дальше, в темень коридора.       Дориан слушал его монологи вполуха и улыбался так, будто художник говорил о чём-то невероятно забавном.       —…Это лучшая из всех моих работ, и я был бы очень признателен... — Бэзил всё пытался подобрать нужные слова, но Дориан его прервал.       — И лучшая из всех возможных даров, мой друг… – он подходит к Холлуорду почти вплотную и тогда становится очевидно — Дориан был даже больше, чем слегка пьян — Я не могу… не могу… выразить, насколько он прекрасен.       — Вот поэтому я и хочу у тебя её взять, — он поспешил успокоить вдруг встрепенувшегося юношу, — Ненадолго.       — Ох, может я просто… не в полной… мере выразил свою благодарность?       — Что ты имеешь ввиду?       Бэзил злился на себя за то, что так и не смог взять под контроль желание рассматривать расслабленное лицо Дориана, и поднял на него взгляд. Он решил позволить себе на мгновение утонуть в его глубоких карих глазах, пока ему было позволено это сделать.       — За этот портрет ты мне ничего не…       Дориана слегка покачивало из стороны в сторону. Ладно, они оба были даже не слегка пьяны, чего греха таить.       Бэзил и не понял ничего сначала. Принял это за глупое, от помутнённого рассудка видение, которое с художниками, людьми искусства, часто случается. Когда он смог так явно ощутить чужие губы на своих, вечно суховатых и грубых, ему даже стало стыдно. Он был готов упасть на эти вычищенные полы прямо сейчас, когда резко перестал ощущать тепло чужого дыхания на своём лице. Теперь эти карие глаза смотрели на него в упор, и смотрели с любопытством. Ему стоило как-то на это ответить?       «– Дориан! – воскликнул про себя Бэзил, – если всё это окажется лишь злой шуткой, я умру на месте. Неужели ждёшь от меня ответных действий? »       Дориан совсем не был удивлён, когда понял, что расстояние между ними снова уменьшается с завидной скоростью. Они сплетаются в поцелуе на этот раз куда более серьёзном — чего от Бэзила уж точно нельзя было ожидать. Сколько неясных и неозвученных чувств он вкладывал в этот поцелуй, — Дориана Грея позабавила эта мысль, — наверняка он позже будет об этом жалеть.       Меж его слегка разведённых ног Дориан протискивает своё колено, что почти заставляет Бэзила задохнуться от чувств, но ему слишком настойчиво не дают издать ни звука, пропихивая в горячую полость рта язык. Они сплетаются в поцелуе глубоком и некрасивом, которых бедному художнику ещё и не удавалось испытать. Потяжелевшее тело стремилось упасть на колени перед прекрасным юношей, он даже не успел мысленно пристыдить себя за это желание, как Дориан сам слегка надавил изящными ладонями на плечи, медленно опуская его ниже, на мягкие ковры, и с предвкушением впиваясь в своего мучителя пустым взглядом.       В тёмные, почти что чёрные, идеально уложенные волосы мужчины вплетаются бледные пальцы. Этот контраст нравится Дориану. Он чуть поднимает его голову на себя и без малейших сомнений тянется другой рукой к пуговицам собственных брюк, отточенными движениями расстёгивая их, как делал это, казалось бы, сотни раз до этого.       Дориан краем глаза замечает балкон за спиной Холлуорда, который обустраивал под себя ещё совсем недавно. Он был обставлен бархатными диванами, подушками и пледами разной мягкости таким образом, каким ему больше всего нравилось. Когда Дориану нестерпимо хотелось провести время в одиночестве, на пару если только с сигаретой, этот балкон приходился как нельзя кстати.       — Поднимайся.       Юноша ведёт Бэзила, которому почти вслепую приходилось передвигаться за ним к балкону. Ещë пара шагов и он осторожно толкает художника на мягчайшие диванные подушки, нависая над ним сверху.       Зашелестели ткани.       Дориан долго мучился с галстуком и пуговицами, плотно прижатыми к шее Холлуорда. В какой-то момент ему это надоело и, перехватив беспокойные пальцы, сам развязал тугие узлы рубашки, обнажив горячую кожу ключиц и шеи, к которой Грей незамедлительно примкнул губами. Он, перекинув одну ногу через талию Бэзила, усаживается на его бёдра, окутанные плотной тканью брюк, с нетерпением принимаясь расстёгивать ремень.       Он смотрел на раскинутое тело сверху вниз, а их лица были совсем близки друг к другу; такое положение дел очевидно радовало Дориана. Художник казался ему невероятно податливым и открытым, хоть и его брови были сдвинуты к переносице так, что лицо под тенью волос казалось очень строгим и напряжённым...       Опустив чужие брюки чуть ниже, Дориан плавным движением кисти повёл невидимую линию от рёбер до самого низа живота, особое внимание уделив слегка выпирающим тазовым косточкам и коже вокруг них. Затем ловко обхватил ладонью влажный член через тонкий слой ткани нижнего белья, он начал водить рукой, как бы издеваясь, по стволу вверх-вниз, очень медленно и плавно, с издёвкой и особым извращённым удовольствием наблюдая за тем, как потрёпанный художник мучается от нерасторопных движений.       – Сними их.., – Бэзил готов был начать умолять Дориана избавить его от лишней одежды, но тот прервал будущий поток из невнятной болтовни настойчивым поцелуем, на который Бэзил покорно среагировал и умолк. Однако свободные руки мужчины уже переместились к расстёгнутой ширинке юноши, стягивая и с него ненужную ткань.       Он прижимается своим членом к его и начинает активно двигать бёдрами так, что создаваемое между ними трение заставило Бэзила сильнее зажать Дориана меж своих ног и тут же оторваться от его губ, чтобы попытаться привести дыхание в норму.       – Дориан.., – глубокий, бархатный низкий голос.       – Тише, – Дориан уронил голову на подушки и жадно вдохнул запах его светлой шеи, пахнущей сладким парфюмом и маслом.       Он мягким движением руки перехватывает сжатую в кулак ладонь Бэзила и перемещает её в тепло между их телами.       Сплетя пальцы, они ублажали друг друга и жарко дышали в похолодевший вечерний воздух второго этажа особняка. Музыку с зала заглушали частые вздохи, а яркий свет не падал на балкон благодаря толстой ткани штор. Бэзил почувствовал дрожь в теле, когда вдруг рука Дориана легла на его грудь. Он почувствовал своё частое сердцебиение и то, как чужие пальцы сжимали его тело.       Дориан, в последний раз обведя большим пальцем головку чужого члена, как бы размазывая выступившее семя по их концам, вдруг вжался в крепкий торс художника и ускорил темп. Бэзил прикрыл глаза и с блаженством повёл кончиком носа по отросшим тёмным волосам Дориана, улавливая его мягкий цветочный запах. Запах сирени.       Дыхание участилось, а объёма лёгких стало критически не хватать. Дориан с удовольствием ловил эти подавленные вздохи под ухом и почти что усмехнулся, когда Бэзил прогнулся в спине и вжался в него что есть силы. Ему ещё с минуту пришлось помогать себе самостоятельно, пока Бэзил не утянул его в продолжительный поцелуй и не поймал его последний несдержанный стон…       Ещё с минуту вокруг как будто бы воцарилась мёртвая тишина. Даже музыку и хохот разум предпочитал игнорировать. После спада с мыслей лёгкой пьяной пелены наконец становятся заметными и их испачканные руки, и влага в брюках, и ужасно растрёпанные волосы.       Дориан, отдышавшись, тихо расхохотался, когда заметил сильную растерянность на лице своего друга.       – Дориан, я…, – он стёр пот со лба и попытался взглядом отыскать в этом ворохе тканей откинутую им в сторону галстук-бабочку. Он всё пытался подобрать нужные слова, но никак не мог найти подходящих. Думал, было ли это признанием во взаимности со стороны Дориана или просто актом выплеснувшейся страсти обеих сторон. Бэзил по-настоящему нервничал и безумно боялся, что тот снова сможет прочитать его эмоции, как открытую книгу.       – Не сейчас, Бэзил, – юноша достаёт из внутреннего кармана пиджака тканевый платок и, поднявшись на ноги, вытирает с брюк остатки их недавнего недоразумения. Он даже не задумывается над своим внешним видом: слегка приглаживает ладонью волосы, застёгивает рубашку и брюки, поднимает с пола жёлтый шарф художника, пропахший почти насквозь разбавителем масла, и накидывает его на шею.       Последнее, что Бэзил увидел в темени коридоров, где тот исчез – сверкнувший огонёк сигареты.

***

      Люди на празднике этим вечером больше не видели художника в хорошем настроении. Он вернулся к ним лишь раз – с раздражением забрал у незнакомого ему джентльмена тот самый шарф и поспешил удалиться из особняка Греев далеко не на один час, чтобы всё обдумать. После он вернётся к волнующему все его мысли Дориану Грею с новым разговором, который безоговорочно поставит ещё и в этом внезапном вопросе между ними точку.       На душе было тяжело, а о портрете думать хотелось в последнюю очередь. Бэзилу не повезёт увидеть его этой ночью ещё раз.