***
Родион с удовлетворением оглядел Зодчий Круг. Его шахматные фигуры, его единственное оружие… Те, кто могут повлиять на выбор Короны. И убить Астрагора. На самом деле, это была, по сути, одна и та же задача: бывший друг имел слишком много шансов занять этот трон. Гораздо больше, чем сам Родион, к сожалению. Впрочем, он уже давно нашёл выход. И сейчас он перебирал своих союзников, рассматривал их, проверяя цепи и узы. По левую руку — дочь. Нерейву никогда не требовалось привязывать — она и так была вся в него, сильная, умная и холодная. Верная, самая верная из союзниц. Вернее была только её мать — но та сбежала, не выдержав величия его планов. Дальше — Константин. Слишком добрый для политики, слишком честный. Как он вообще продержался столько лет в РадоСвете?.. Не на одном же желании справедливости для обделенных даром людей? Ничего, пусть старается, вреда от него не будет. Он привязан крепче, чем все остальные — кроме, пожалуй, Фаины. А вот и она. Сидит напротив, усталая, смотрит куда-то в сторону. Вгляд не острый, не ранящий — пустой и горький, похожий на старую рану. Родион связал её цепью долга и клятвы — и это очень крепкая цепь… Но все же недостаточно крепкая. Фаина могла бы доверять ему, могла бы идти за ним… Но она только ненавидела и ломалась, очень медленно, но всё же ломалась. Жаль. Хорошей была бы советницей для Времени, но вряд ли до коронации доживёт. Миракл смотрит на неё, только на неё. Не так, как смотрел бы влюблённый, не ласково — взволнованно и печально. Наверное, тоже видит, что происходит. Зодчий привязан некрепко, но он и сам понимает, насколько опасен его бывший ученик. И насколько ужасной будет Астрагорова Эра. Остался внук. Сидит справа, хмурится, как всегда. На манжете несколько бурых пятен — откуда?.. Этот взгляд можно было и не ловить — Родион слишком хорошо знал своего внука. Но всё же недостаточно хорошо. Нортон вырос не таким, каким ожидалось — он с детства был так похож на самого Родиона, что он привык видеть во внуке самого себя, но время шло, и Нортон быстро менялся. Сначала незаметно и тихо, потом всё сильнее… И сквозь знакомую яркую зелень глаз пробивалась чужая, сизая морская голубизна. Серые глаза были у Ариадны. Она любила море… Она умела любить. И внуку, забравшему себе её глаза, ухитрилась отдать своё горячее, буйное сердце. Родион невольно потянулся к табакерке — единственному сохранившемуся подарку — но опустил руку. Ах нет, не единственному. Шкатулка тоже осталась. Янтарная, с золотой филигранью… Пройдёт время, и Родион сделает из неё сильнейшую на свете янтарию, и заточит туда великого Духа Осталы. И великий Дух на двух планетах будет один.***
Константин не знал, как так получилось, что они с Нортоном оказались друг напротив друга, но это всё же случилось, и теперь он отчаянно старался не смотреть бывшему другу в глаза. Но взгляд Нортона он не мог не замечать. Он чувствовал его, почти физически, как удар, как прикосновение, как поцелуй. Это ощущение не было приятным, но Константин не хотел, чтобы оно кончалось. Пусть длится вечно. Пусть он продолжает гореть. Он всё же решился, взглянул Нортону в глаза — и вздрогнул. За мгновенье до того, как его взгляд наполнился ненавистью, в нём промелькнуло что-то ещё.***
Фая выглядела уставшей — и по-человечески настоящей. Измученной. Сейчас она не была ни грозной лучницей, ни ласковой птицей — Миракл ясно видел, как из-под почти изорванных масок проглядывает что-то человеческое. Боль. Грусть. Усталость. Он получил то, что хотел — теперь он её видел — но это не было победой. Не той, которой стоило бы гордиться. Миракл не гордился и не радовался. Он хотел ей помочь. — Я передам Чёрный Ключ Василисе. У неё высшая степень, и она будет сильной часовщицей… — заговорила Нерейва, и Миракл вынырнул из задумчивости. — И все мы знаем, что она может стать Временем, — закончил Родион. Рядом вскинулась Фая. — Нет. Я не позволю подвергать опасности свою ученицу. Она слишком мала для Часового Круга, и даже не прошла посвящения… — Это не обсуждается, — бросил Родион, даже не посмотрев на неё. Миракл нахмурился: ему не нравилось, когда с его женщиной разговаривали с таком тоне. И пусть Фая не была по-настоящему его, но всё же… — Что значит — не обсуждается?! — Нортон встал и оперся о стол, наклонившись к Нерейве. Он всегда был таким — ярким, вспыльчивым, огненным… Огневым, под стать фамилии, и совсем не похожим на собственную семью. Миракл помнил: даже Змиулан не изменил Нортона. Там Огнев научился прятать своё пламя… Но холод, пронизывавший каждое точное, скупое движение пришёл позже. Сейчас Нортон горел. Миракл не знал, что заставило его так зажечься — не опасность ли для нелюбимой дочери? Нелюбимой — потому что почти невозможно полюбить ту, кто тебя зачасует. Невозможно — или почти? Или, может, Нортон думал, что не пустив Василису на Часовой Круг, сумеет ускользнуть от судьбы? Огневы спорили. Миракл не слушал. Он наблюдал. Видел, как огонь сталкивается со льдом. Знал, кто одержит победу. Миракл переглянулся с Нортоном, когда тот проиграл. Это было ожидаемо — но неприятно. И стало жаль ещё совсем юную девочку, которой придётся столкнуться с проклятием ЧерноКлюча. И даже если она выживет и наденет Корону — можно ли будет назвать это везением? Миракл считал, что нет. Жаль, что выбора у неё не было. Ни у кого из них. — Если вы считаете, что ЧерноКлюч стоит доверить Василисе — пусть так и будет, — Фаина заговорила и чуть подалась вперёд. Золотистая прядь выбилась из причёски, скользнула по щеке и плечу… Фая заправила её за ухо, будто бы в задумчивости, и продолжила фразу, — Но она не будет играть вслепую. Я расскажу ей всё, что нужно, и если после этого она откажется от ключа — вам придётся смириться. — Не забудь рассказать ей, что от ключей и Цветения зависит судьба целого мира, — Родион смотрел Фаине прямо в глаза. Она больше не выглядела уставшей — сбросив боль, как одну из череды масок, Фая улыбалась мягко и почти ласково, но во взгляде и интонации звенела сталь. Миракл не любил проигрывать, но сейчас он был рад. Он не знал, что увидел Родион: побежденную женщину, вдруг нашедшую в себе силы — или ту, кто лишь притворилась такой? Что увидел он сам?.. — Не забуду, — Фаина снова улыбнулась, склонила голову, блеснула взглядом-молнией из-под ресниц. Потом посмотрела на него, и Миракл усмехнулся в ответ. Заседание кончилось, но их игра продолжалась. И Миракл знал, что однажды он победит.***
Елена в очередной раз вгляделась в зеркало, внимательно разглядывая свое отражение. С раздражённым, почти болезненным выражением лица она рассматривала узкое чёрное платье с открытыми плечами. Могло бы сидеть и получше… Нортон точно на неё не посмотрит. Вот если бы ткань получше, и украшения немного другие… Она кинулась было к шкатулке, чтобы сменить серёжки — но замерла, прижав ладони к вискам. Нортон всё равно на неё не посмотрит. Нортон никогда на неё не посмотрит. Мужчина, которого она обожает, и благосклонность которого ей дороже собственной жизни, её не любит. Да что там не любит — не хочет! Носится со своей рыжей дурой, которая не понимает своего счастья. Идиотка. Елена бессильно опустилась в кресло и то ли вздохнула, то ли всхипнула — она почти задыхалась. Ей пришлось заставить себя успокоиться: она не могла позволить себе ни слёз, ни громких рыданий, ни даже грустного взгляда. Она должна быть безупречной. И тогда, может быть, ей наконец повезёт.***
Василиса спустилась в бальный зал, аккуратно придерживая длинный подол платья: она очень боялась на него наступить. Девочка никогда раньше не носила таких платьев: длинных, почти в пол, и настолько красивых. Платье принесли час назад, вместе с запиской от госпожи Сагитты. Она не спрашивала, согласна Василиса стать её ученицей или нет — просто прислала платье, брошь и несколько фраз, написанных изящным, убористым почерком с завитками. «Здравствуй, Василиса. Я знаю, что ты приняла правильное решение. Платье и украшения — для сегодняшнего приёма. Ты должна будешь назвать меня своей наставницей при свидетелях, и после этого будешь свободна. Если хочешь, я заберу тебя к себе этим же вечером». Василиса хотела. Она не желала ни секунды оставаться в этом насквозь холодном, чуждом ей замке, в котором даже прислуга смотрела на неё свысока. Отца она не видела — он даже не подошёл к ней после суда. Хорошо хоть, господина Лазарева оправдали — он показался Василисе хорошим человеком. Девочка остановилась перед огромными двойными дверями и дрожащей рукой расправила подол. Нежный голубой шёлк скользил под ладонью, колыхался от малейшего движения. Длинные рукава чуть расширялись книзу, делая её похожей на эльфийскую принцессу. К платью прилагался широкий пояс серовато-жемчужного оттенка и брошь — серебристая стрелка, завитая в спираль и украшенная жемчужинами. Стрелка крепилась к небольшой ленточке, и, на взгляд Василисы, брошь походила на странноватый военный орден, только очень уж нежный. Она прикоснулась к прохладному металлу, провела рукой по тонким завиткам и заставила себя войти в зал. Уже через полчаса Василиса мечтала выйти оттуда. Она стояла рядом с отцом, тот держал руку у неё на плече — тяжёлую, холодную, неприятную руку — и не давал отойти ни на шаг. Его поздравляли люди, чьих имён и лиц Василиса не знала, и чьи улыбки казались ей отвратительными. «Мы рады снова видеть вас в РадоСвете», — громким голосом и с улыбкой. «Жаль, что ваш план сорвался. Лазарева давно пора бы сместить», — почти шёпотом. Василисе хотелось кричать, но всё, что она могла — это улыбаться в ответ и отвечать на одинаковые вопросы. «Да, мне очень нравится на Эфларе». «Да, я хочу стать часовщицей». «Да, отец уже выбрал для меня наставницу». «Нет, я не испугалась». — Улыбайся! — отец был ей недоволен. «Скорее бы всё это закончилось…»***
Фаина подошла к Нортону и поприветствовала его молча, одним кивком головы. Василиса стояла напротив нее, вся в жемчужном и голубом. Слева и чуть позади замерла мрачная тень — Огневу не очень-то нравилось происходящее. Но он хорошо притворялся. Свидетелей — точнее, свидетельниц — выбрали заранее. Елена, как близкая подруга Огнева, и Диара — фрейлина Лиссы. Обе — советницы Высшего Круга, все правильно, всё официально… Только вот всё это было спектаклем. Огневу было плевать, насколько хорошо обучат Василису. Он не отдавал дочь в заботливые руки наставницы — продавал за ключ, избавлялся, как от ненужной игрушки. Василиса чувствовала это — и поэтому, наверное, смотрела на Фаину с такой надеждой. И Фаина не могла надежды не оправдать. Обещания текли бессмысленной, ненужной водой. Обращались густым тёмным вином — потому что Фаина давала их искренне. Она повторяла заученные наизусть формулы — те же, что когда-то произнесла её королева — но думала о другом. «Я буду заботиться о тебе». «Я буду учить тебя». «Я буду защищать тебя, даже если для этого понадобится пойти против Астариуса. Против твоей судьбы». «Я буду любить тебя, Василиса, потому что больше любить тебя некому. И никому не позволю посадить тебя на цепь. Никогда».***
Заснуть было сложно. Василиса то лежала, накрывшись одеялом и перебирая в памяти всё произошедшее за сегодня, то вскакивала и ходила кругами, рассматривая свою новую спальню. Странно, но думать об этой комнате, как о своей, было гораздо проще, чем о той, которую она занимала в доме отца. Мягкие ковры. Светлые залы. Деревянная мебель, украшенная резьбой. Дом Фаины казался не просто уютным — живым, дышащим продолжением своей хозяйки. Из Василисиных окон было видно Ратушу — шпили и башенки с жёлтыми огоньками в окнах, казалось, посверкивали совсем близко. Где-то там сейчас спал Ник. А может, и Фэш — Василисе хотелось ещё раз увидеть этого заносчивого мальчишку. Фаина сказала, что завтра она покажет Василисе город. И что можно будет увидеться с Ником. И ещё что-то про Чарования — но Василиса не очень поняла, что это такое. Хотела спросить, но госпожа Сагитта увидела, как сонно она трёт глаза, и отправила Василису спать. …Но заснуть было сложно. Интересно, чему её будут учить? И как? Получит ли она такую же стрелу, как Норт с Дейлой? Перестанет ли Фэш обзывать её шпионкой? И вырастут ли у неё крылья? Про госпожу Сагитту говорят, что она фея — а как это? И чем они отличаются от людей? Василиса смотрела в окно, на незнакомый, чужой рисунок созвездий, и голова её вдруг стала очень тяжёлой, а тело, наоборот, совсем невесомым. И она взлетела, и полетела над городом, а потом над полем, заросшим синими васильками, и рядом кто-то смеялся, и она тоже смеялась, но не видела, кто летит рядом с ней. И когда Василиса проснулась, то с удивлением поняла, что чувствует себя спокойной и отдохнувшей. Всё, волновавшее её вчера, будто бы отступило, и сейчас ей было интересно, а не страшно. Она улыбнулась. Неужели все её беды кончились? И началась обычная, нормальная жизнь?