***
Проводив Фэша, Василиса выдохнула, оправила подол и, иногда замирая и вспоминая расположение комнат, добралась до другой гостиной. Фаина была дома — сидела в кресле у окна и читала, расслабленно вытянув ноги. Утреннее солнце подсвечивало её волосы, делая их совсем-совсем рыжими, плясало на тонких стенках чашки, просвечивало сквозь фарфор и заставляло фантики конфет вспыхивать ярким, огненным золотом. Василисе казалось, в доме Фаины было даже слишком много солнца, света и золота. Не роскоши, нет, но странного, почти иллюзорного тепла и уюта. Она уже знала, что госпожа Сагитта жила тут нечасто, много времени проводила в Чародоле, а сюда возвращалась только тогда, когда нужна была в РадоСвете, и домой приходила только переночевать. А ещё здесь было тепло. Не жарко, но теплее, чем на улице — а там было лето, пусть и прохладное. И пол здесь был тёплый… И она хорошо помнила, что наставница ответила на её первый вопрос — ответила честно, она ведь обещала никогда не врать Василисе — «я пытаюсь согреться». Василиса поняла не сразу. Зачем греться, если в доме и так тепло, да и на улице можно ходить в футболке? А потом вспомнила, как выглядели судьи в РадоСвете: все в белом, с застывшими суровыми лицами и взглядами, полными первородного льда… И тогда она поняла.***
Фаина потянулась, отложив книгу, и выгнулась, разминая затёкшую спину. У неё был выходной — редкое и очень ценное счастье — и она планировала потратить его на блаженное безделье… И новую ученицу. Фаина думала, ей будет тяжело впустить чужого человека в свой дом. Но Василиса оказалась такой тихой, почти испуганной, неуверенной… И Фаина сама не заметила, как провела с девочкой всю первую половину дня, отвечая на бесконечные вопросы о часодействе. Они были связаны клятвой, и это чувствовалось — врать своей ученице не получалось. И это должно было тревожить — но не тревожило. Может, Василиса слишком хорошо умела задавать правильные вопросы… А может, Фаина просто устала играть. — Как там юный Драгоций? — она улыбнулась и Василиса улыбнулась в ответ. Села напротив, коротко взглянула на книгу и пододвинула к себе конфеты. Задумалась ненадолго. Заговорила: — Извиняться приходил. Тебя боится… Когда я стала смотреть так, как ты учила, испугался меня. Фаина задумчиво кивнула. Она знала, что Фэшиар боится её, но понятия не имела, почему. Он испугался и Василисы, которая смотрела на него так же, как и она — неужели юный Драгоций боится такого взгляда? Но почему?.. Не удержавшись, Фаина взглянула в зеркало. На мгновенье она сосредоточилась, и глаза её стали внимательны и неподвижны… Но неужели для того, чтобы напугать мальчишку, сбежавшего от великого Духа Осталы, достаточно неподвижного взгляда? Об этом стоило подумать позднее.***
— Он сказал, что тоже будет на Чарованиях. Василиса сама не поняла, зачем сказала это. Тем более таким тоном — задумчивым, излишне серьёзным… — Будет. И Ник с отцом тоже, — откликнулась Фаина, явно думая о чем-то другом. Последние полчаса они говорили о Чарованиях, но наставница отвлекалась и иногда замолкала, погружаясь в свои мысли. Василиса думала, что это из-за того, что скоро какие-то важные переговоры… Про них она почти не рассказывала, но Василисе было интересно. Она хотела как можно больше узнать про Эфлару. — Василиса, — теперь уже Фаина прервала её мысли, — Послушай меня внимательно. — Да? — Не связывайся с Драгоциями. — Что?.. Фаина поджала губы и забарабанила пальцами по подлокотнику кресла. — Не доверяй им. Фэшу — особенно. — Почему? Вы же говорили, что он сбежал из дома, он хороший… Наверное. — Сбежал. И предал всё, чему его с детства учили — а на это, знаешь ли, способен не каждый… И так жестоко пошутить над девушкой — тоже не каждый, — она вздохнула и покачала головой, — В нашем мире кровь значит много, Василиса, а иногда — даже слишком многое. И каким бы милым Фэшиар не казался, он не зря считался лучшим учеником. Василиса задумчиво кивнула. Госпожа Сагитта многое знала об Астрагоре, и рассказывала о нем спокойно, без страха. Она сказала, что близко знает кого-то, кто входит в Орден Непростых — и он рассказывает ей достаточно много. Никаких секретов, конечно… Только мелочи. Но, как поняла Василиса, иногда и мелочей бывает достаточно.***
Константин сидел в беседке, прикрыв глаза. Отсвет фонаря плясал под веками рыжим пламенем, не давал соскользнуть в сон. Шумело озеро — тихо, мерно, не так, как шумит море. И пахло не морем — цветами и весенними травами. Здесь вечно будет весна. Она ходила бесшумно, но Константин почувствовал её — лёгкий, звонкий запах полыни, пеплом оседающий на губах; ровное дыхание; тёплое прикосновение руки к плечу. Глаз открывать не стал. — Фаина. Она устроилась рядом, зашуршала платьем, прижалась щекой к плечу. Константин распахнул глаза, невидящим взглядом уставился в ажурный, сводчатый потолок. В Астрограде у него получалось забывать о том, что Фаина в несколько раз его старше — или, по крайней мере, не помнить об этом ежесекундно. Но не в Чародоле. Здесь, где не было ни смерти, ни времен года, слишком легко было упасть в воспоминания — те, где он был совсем юным, а Фаина такой же, как и сейчас; и те, где в этой же беседке рядом с ним… Константин встряхнулся, отгоняя воспоминания. — Прости, — он потёр виски и наконец посмотрел на Фаину, — я, кажется, задремал. — Отдыхать надо больше, — она пожала плечами, — Ты насчёт Ника?.. — Да. Ты говорила с Лиссой? Наедине с ней он мог позволить себе назвать королеву по имени. — Говорила, — Фаина чуть наклонила голову, задумчиво скользнув взглядом по чёрному, неспокойному озерному зеркалу, — и она согласилась. — Но?.. — Но ты же понимаешь, что тогда его выберут смотрителем? Мастера никого не уважают так, как тебя, и выбор будет очевиден… — Понимаю. Ему ничего не грозит, — гонка за Корону ему не грозит, если точнее. Но вот попасть под горячую руку Ник мог, и Константин ни за что не позволил бы ему встать на Часовой Круг, если бы не смутное, но сильное беспокойство. — Почему бы не подождать с посвящением? — Ник не поймёт. Он хочет на Часовой Круг, вместе с Фэшем — ты же знаешь, что он надеется выиграть Чарования и выпросить себе ключ? — Знаю. — Он обещал присмотреть за Ником… И защитить его, если придётся. Фаине понадобилось три секунды, чтобы догадаться. Константин отсчитал их про себя, пропустил между пальцев: четыре удара сердца, два вдоха, один вдали погасший фонарь. — Ты хочешь, чтобы Ник присмотрел за ним — так? — выдохнула Фаина. Константин кивнул, — боишься, что он помирится с дядей? — Может, помирится. Может, не сможет бороться. А может, просто вырастет и станет другим. — Ты думаешь, он будет опасен? Константин снова закрыл глаза и с трудом заставил себя произнести следующую фразу спокойно. — Не знаю. Но я знаю, кого Астрагор называет лучшими, и какими они становятся позже. И всё же, зря он закрыл глаза. Может, иначе воспоминание не оказалось бы таким чётким.***
Фэш держался неплохо. Улыбался, кланялся, смог даже дойти до комнаты — но ноги подкосились, как только закрылась дверь. Он сполз в кресло, тяжело выдохнул и закрыл глаза. — Не стоило тебе… — Диана хмурилась, это было слышно, и, наверное, так и стояла у двери, облокотившись о стену. Может, сложив руки на груди — она часто так делала. Фэш только хмыкнул в ответ. Как — не стоило?.. Им иначе было не выиграть. Не перепеть тех, кто по-настоящему умел петь, нежно, по-соловьиному попадая в самые высокие ноты. Он — не умел. У него был мелодичный голос, немного таланта и приятная внешность; у Дианы — нанятые учителя и неплохие способности. Но этого было недостаточно. Поэтому он сделал иначе. Потянулся к зрителям — к каждому из тех, кто смотрел на них, кто слушал их голоса — и прикоснулся к нитям их душ; провёл по ним — хотел бы сплести восторг, но сил хватило лишь на короткое прикосновение, и то не ко всем. Об нить Василисы он обжёг пальцы. К Фаине даже прикоснуться не получилось. Но это уже было неважно. Зрители, почувствовав, как музыка отзывается в сердце, по-настоящему внимательно взглянули на них — и тогда он запел. Вплел в голос мелодию струй ручья, и леса, шумящего над головой, и шелеста птичьих крыл; они пели о любви, и Фэш вытягивал нити отовсюду, заставляя их загораться настоящей любовью. Из своей души он взял эту любовь — яркую, непроходящую, печальную и больную, выламывавшую кости и сжигавшую сердце. …Больше всего на свете Фэш хотел когда-нибудь вернуться домой. И оказаться там в безопасности. — Это же жульничество! Нас дисквалифицируют! — Теперь Диана ходила по комнате — половицы поскрипывали под её ногами. Фэш мотнул головой и всё же нашёл в себе силы ответить: — Не должны. Я не пытался одурманить судей, просто добавил небольших… Спецэффектов. — Спецэффектов?! Да ты… Как ты вообще… Где ты этому научился?.. — Последний вопрос Диана задала уже гораздо спокойнее. — Дома, где же ещё. Останься он там — смог бы гораздо больше. Научился бы сложнейшие узоры плести, вызывать не только внимание — страх, восхищение, любовь или смерть… И черпал бы силу из родной земли, сколько нужно, почти не уставая от ворожбы. «Останься ты там, умер бы через четыре года», — обровал Фэш себя в сотый, а может, тысячный раз. Конечно, возвращаться туда было нельзя. Ни за что. Но почему он тогда так стремится на Часовой Круг — зная, что Алый Цвет распустится на Остале? Бьётся внутри непослушенное, ранящее, неубитое объяснение — «доказать». Диане он сказал — «доказать Марку», но на самом-то деле доказать хочется другое, и другому, и всё это так глупо, что остаётся только зажмуриться до боли и попросить Диану принести кофе. «Я тебе не ослик на верёвочке, чтобы использовать меня, а потом убить, когда вздумается!» Фэш бы закричал, но он всё равно не услышит. А если бы и услышал — слушать б не стал.***
Фаина умела говорить красиво, умела очаровывать словом и голосом — но сейчас она не знала, как начать разговор. Разливала чай, погрузившись в процесс, как в медитацию — согреть посуду, отмерить чай, заварить, перелить, разлить по пиалкам, не думать, позволяя нужным словам самим найтись внутри, вырасти, распуститься ядовитым папоротниковым цветком. — Ты знаешь: на Посвящение феи дарят подарки. А дальше рассказ тёк легко — слишком легко для заложенного в нем смысла; и если про Рубиновый ключ Василиса уже знала, то про Стальной Зубок — нет. Фаина говорила и говорила, свивая в одно противоположности, стараясь не давить и не подталкивать, давая Василисе выбрать по-настоящему. Говорила о том, насколько ЧерноКлюч важен — и о том, какая судьба ждёт его хозяйку; о том, как будут искать Расколотый Замок — и об опасной игре, в которую Василиса ввяжется, если решит согласиться. Не говорила только о том, что Астариус твёрдо решил именно её посадить на трон Времени. Рано, рано ещё. Василиса выслушала внимательно и кивнула, замерев, забыв даже про чай. Фаина в который раз поймала себя на мысли, что на Лиссу она совсем не похожа — та, задумавшись, ходила по комнате, перебирала вещи, вертела что-то в пальцах, рассыпая вокруг себя бриллианты с сапфирами… Василиса же молчала, и в тёмных, застывших глазах отражалось ночное небо. …Хотя откуда взяться ночи, если за окном — день? — Я согласна. Фаина не вздрогнула, не замешкалась, не попыталась уговорить: просто кивнула. Хотела спросить «почему» — но не стала. Она дала Василисе шанс не играть, но та отказалась, сама выбрала опасный, непростой путь… И Фаине сказать бы, что она неправа — но разве сама не поступила бы так же? В двенадцать лет легко выбирать приключения, а не спокойную жизнь. В двести двадцать шесть — гораздо сложнее. Впрочем, сколько бы Фаина не думала, что хочет покоя, она продолжала оставаться при дворе не только из чувства долга. И даже не из ядовито-горького желания помочь своему народу. Ей ведь действительно нравилось плести эти сети — так почему Василиса должна быть другой? Должна отказаться от щекочущего чувства опасности и сладкого — власти, от игры, от желания стать кем-то значимым для нового мира? Только для того, чтобы у Астариуса стало на одну пешку меньше? В конце концов, может, добиться этого получится по-другому, и пешкой Василиса не будет. Может, у её ученицы окажется достаточно сил.***
— Я принимаю подарки. Чёрный Ключ, Стальной Зубок, прекрасный, опасный кинжал лёг в руку холодной, недоброй тяжестью, чуждой, хищной и тёмной силой. Прирученной смертью, скованной, металлической тьмой. Василиса сжала его, привыкая к этому ощущению, неожиданно приятно холодившему пальцы. Ей казалось, по венам растекается яд: от побелевших пальцев к запястью и дальше, прямо к колотящемуся сердцу, захлебывающемся в страхе и предвкушении. Казалось — вяжется узел, сплетается её судьба с чьей-то ещё, переплетаются нити. Казалось: жизнь меняется навсегда.