"Методическое пособие по анальному сексу, подготовке к нему и сопутствующим ему процессам." Татищев Ю.И.

      Юра уткнулся лбом в сцепленные руки, сгорбился, отведя лопатки, и глухо — соседи уже наверняка спали, а стены в их доме едва ли претендовали на хоть сколько-нибудь адекватную звукоизоляцию — застонал.       — Бля-а-а-ать.       Виски прострелило тупой, оставляющей мерзкое послевкусие болью, руки, весь день закручивавшие гайки на подвесной системе, затряслись, а перед глазами всплыло нативной рекламой красное лого непонятно какого уже по счету форума: «Хотите повеселиться?»       Юре веселиться не хотелось. Ему хотелось курить, спать и выпить.       Причем отнюдь не вдохновляющего на подвиги пива, благодаря которому он не раз решал проблемы на работе, будь то несошедшиеся расчёты или вставшая намертво конструкционная задачка. А самой что ни на есть водки. И много. Так, чтобы голова перестала так натужно соображать, так, чтобы в горле не вставал ком при взгляде в монитор, так, чтобы все проблемы отошли на второй, третий, десятый, сотый план, оставив в сознании блаженную пустоту.       Так, чтобы не думать, не загоняться и не вспоминать то, как в любимых глазах расползается туман разочарования и печали каждый раз, когда посреди самого важного момента Юру настигает нервная дрожь и приступы тошноты, а потом и вовсе выворачивает. И дай Боже, если в туалете, а не прямо на простыни или — вспоминать стыдно — на самого Костю.       Юра снова застонал и легонько ударил себя раскрытыми ладонями по скулам.       И зачем он пообещал Кате не пить весь месяц? Теперь-то с его новым, с позволения сказать, проектом, как он будет разбираться без пол-литры? Разве что только ёбнется лбом о стену пару раз, чтобы отделы мозга, отвечающие за переживания и страх, отказали, оставив его один на один с логическим мышлением?       А может, всё-таки можно и без таких радикальных мер? Вот у Вадика из соседнего подъезда, кажется, подвальная лаборатория имеется. Или подчердачная? Так заглянуть бы к нему на час-другой, одолжить по-добрососедски соли…       Тьфу ты, какая дурость! Еще ему другие пидорские замашки Питера перехватывать не хватало! Будто бы свалившегося как снег на голову гейства было мало…       Татищев откинулся на спинку сидения, запрокинул голову и вытянул под столом отсиженные ноги, задумчиво пересчитывая зубы языком.       Да. Гейство, конечно, свалилось нежданно-негаданно и, если быть с собой откровенным, оказалось не столь ужасным, как представлялось ранее.       Может быть, дело было в том, что Юра сам по себе — очень суровый и очень уральский мужик, согнуть или соблазнить которого всякими там блесками и перьями невозможно. А может быть, и в том, что его «партнёр по несчастью» и по совместительству бывший лучший друг, а ныне парень, погружал его в пучину «ЛГБТ+АБВГД» и далее по списку очень бережно и постепенно.       Нет, вывалил он свое признание, конечно, исключительно по-ублюдски: когда Юра только-только начал отходить от расставания с Аней и едва ли был готов к настолько шокирующим известиям.       К тому же многомудрый и рассудительный Константин Петрович почему-то именно в этот раз решил забыть о какой-либо тактичности и не провел никакой подготовительной деятельности. Так и сказал, мол, «Я гей, Юра, и я люблю тебя уже больше двухсот лет, извини», а потом, ко всему прочему, еще и сбежал, не дав Татищеву даже осмыслить происходящее.       Ох, как же у Юры тогда жопа горела… Можно было неделю городское отопление не включать, потому как аватар Челябинска самостоятельно обогревал все дома.       Но потом, когда они — раз на пятый или на шестой — нормально, без криков и рукоприкладства поговорили, дело сдвинулось с мертвой точки.       Костя тогда долго и вдумчиво объяснялся, а Юра… Юра слушал. Через силу, через стиснутые зубы, через горечь и обиду, он сидел и слушал самого близкого человека и заставлял себя его слышать. Было тяжело, да, даже невыносимо моментами, но Юра терпел.       У Кости на душе был не то что камень — глыба размером разве что не с весь Урал, и в словах его, полных боли и разочарования, было столько отчаянной, невысказанной просьбы о принятии, что Юре стало стыдно.       Друг был с ним рядом на протяжении всей жизни. Поддерживал, оберегал, направлял и, в целом, был самой что ни на есть константой в бурной реке Российской истории.       Татищев не имел права его предавать — и плевать на собственные принципы. Ради Кости, даже такого, стоило пострадать. Тем более что Юре было не привыкать к переменам.       А вот как они начали встречаться, он вообще не понял.       Просто с Костей всегда было хорошо. И общаться, и веселиться, и пить, и обниматься, и фильмы смотреть, и работать… С ним было привычно, тепло, уютно и понятно даже тогда, когда он, согласно устоявшемуся Юриному мировоззрению, должен был бы вызывать отвращение и брезгливость.       Неделя за неделей, месяц за месяцем, Татищев всё больше роднился с расслабившимся и даже будто бы «посветлевшим» другом. Он сам расспрашивал о его чувствах и начале влюблённости, о проблемах и пережитых болях. Его все меньше коробили непривычные высказывания и долгие, когда Юра отворачивался, взгляды.       Костя, к его чести, даже после признания держал себя в ежовых рукавицах, дозволяя себе контакт, только если Юра сам на него шел. Он никогда не отвешивал двусмысленных комментариев, никогда не говорил о том, чего хочет, и зачастую загонялся больше и сильнее самого Юры.       Фразы «Я не хочу тебя обидеть» и «Скажи мне, пожалуйста, если что не так», а также неловкое молчание, когда Костя решал, что он «слишком давит», и наглухо запирался от Юры за маской каменного спокойствия, стали в их общении привычным делом.       Юру тогда это сильно бесило.       Уж если решили быть друзьями несмотря ни на что, так чего же сейчас на попятную идти?!       Приходилось самостоятельно выковыривать Уралова из его «норы отчуждения», выводить на долгие серьезные разговоры, которые сам Юра терпеть не мог, и заново находить точки соприкосновения.       Спасибо, конечно, стоило сказать Александру Петровичу, который, как консультант в магазине косметики (Юра помнит их покупки духов Ане на день рождения), неотрывно следил за ситуацией со стороны и, когда Татищев в край заёбывался разбираться в своих и чужих загонах, проводил консультации и лекции на тему проблем ассоциации, дифференциации и тяжёлого травматичного опыта в прошлом.       Хороший, кстати, оказался мужик. Если б ещё ногти не красил и нос не задирал… Но это, скажем так, мелочи, с которыми просто стоит смириться.       И Юра смирялся.        По кусочкам — очень мелким и острым, буквально режущим пальцы, — он демонтировал установки, настроенные ему Данисом и обществом, вытравливал из себя брезгливость и ненависть, сносил старые убеждения, оставляя место для развития. Было больно и тяжело, но Юра — суровый челябинский мужик. И ему все должно быть по плечу. Тем более что рядом, за этим же треклятым плечом, всегда стоял лучший друг, беспокойно провожающий взглядом каждое Юрино движение, и подвести его, не оправдав надежды, было смерти подобно.       Месяца растянулись в сезоны, и к годовщине внезапного Костиного признания стало легче.       Юра, всеми силами вложившийся в саморазвитие, скинул с себя последние ошмётки старых загонов и — к своему собственному удивлению — задышал ровнее.       Теперь он смотрел на друга под новым углом, пытался понять, чем же зацепил неприступного и стойкого, как скала, Уралова, которому никто — нет, ну вообще ни-кто — не мог понравиться, и удивлялся все больше и больше.       Потому что во взгляде, речи и отношении Кости не было ни презрения, ни отвращения, ни даже требовательного ожидания, к которому Татищев был приучен с детства. В нём была только теплота, любовь и нежность, спорить с которыми не получалось при всём желании.       Называть и считать себя лишённым достоинства неудачником под этим ласковым и спокойным взглядом не получалось. И саморазрушаться, зная, что его где-то очень сильно любят и очень сильно ждут, не получалось тоже.       Да и сам Костя всё больше и больше ощущался близким и родным.       Так что когда после марафона по Властелину колец, будучи зарытым в тёплых объятиях друга, Юра почувствовал сильное желание прижаться губами к чужим губам, он не удивился. Вопрос неправильности и пидорства больше не стоял, моральной проблемы в том, что «Костя не захочет», тоже не было, а самую большую преграду — расстояние между их лицами — Юра преодолел без проблем.       И дальше всё пошло хорошо. Объятия, поцелуи, свидания в любимых Костей картинных галереях и Юриных музеях техники… А потом и дрочка, и минеты, и жаркие прикосновения друг к другу в тесноте примерочной кабинки, и…       — Да ну бля-а-ть.       А вот секса, полноценного, с проникновением, как раз-таки и не было.       Юра закусил губу и закрыл глаза.       Перед мысленным взором тут же, без спроса и разрешения, начали проноситься самые яркие и запоминающиеся картинки из числа тех, что ему посчастливилось увидеть сегодня: развороченные, бордовые от прилива крови и травматизации анусы разных форм и цветов, зататуированные в черную члены с паутинкой на самой головке, дилдаки, шириной превосходящие едва ли не лошадиные члены, а длиной подпирающие потолок, и анальные пробки с наворотами от подогрева до встроенной стереосистемы и экрана под Ютуб.       И главное, сука, никакой нормальной, адекватной и понятно изложенной информации даже в разделе для женщин, не говоря уж о разделе для мужчин. Все перемежалось какими-то фетишами, извращёнными картинками, копрофилией и, блять, каким-то лютым говнищем, даже при одной только мысли о котором у Юры подкатывало к горлу.       Ну двадцать первый век, ну блять, ну прогрессивная вроде страна, а ни одного нормального пособия по анальному сексу, с подробными и понятными указаниями, видами смазок, последовательностью действий и возможной реакцией организма, что положительной, что отрицательной, так и не завезли.       Неужели действительно не было ни одного толкового специалиста, который нормальным языком смог бы объяснить таким вот запуганным и зашоренным парням, как Юра, как правильно в жопу ебаться? Чтобы все научно и читаемо, чтобы с графиками, блять, с картой на техпроцесс, допусками и ГОСТами?       Почему в каждом хоть сколько-нибудь адекватном тексте обязательно встречается такая гадюшность, от которой и так находившегося на грани Татищева в мороз бросало? А где её не было, там обязательно присутствовало классическое «Начните действовать — и всё поймете».       Юра не понимал, окей?       Это с женщинами, у которых технологическое отверстие было предназначено для введения и оснащено самостоятельной подачей смазки, все более-менее ясно, да и то… О существовании клитора Юра узнал едва ли не через тридцать лет после начала половой жизни и по большому секрету. Он потом еще лет пять не особенно верил во всё это таинство с вульвами, точками «Жэ» и восемью видами оргазма.       Что уж тут говорить про пидорский секс с мужиками?       С одной стороны, проще — у самого все такое же, так что гадать, где будет приятно, не придётся, а с другой… Простата, головка, яйца, травматичность, болевой порог, как долго надо расслаблять и расслабляться, что делать можно, а что нельзя, нужно ли мыться, чем смазывать, какие презервативы, в каком порядке все производить, да и вообще…       У Юры от отсутствия теоретической подготовки ноги подкашивались и темнело в глазах, когда они с Костей заходили хоть сколько-нибудь дальше обычных поглаживаний и поцелуев.       Юра, блять, человек науки, инженер! Ему нужна методичка, потому что без нормального ТЗ, результат, как известно, ХЗ, а позориться перед Костей в таком важном деле не хотелось совсем.       И так ведь уже довёл, бедного, до того, что он даже не пытается предложить что-то большее, чем отсос. Хотя видно, что хочет и что держится, опять начиная закрываться и замыкаться в себе.       Опять, наверно, загоняется, дурака кусок. Думает, что не хочет Юра этого всего или что разлюбил вовсе… Бред собачий, конечно, но расхлебывать-то его опять Татищеву. Романова вызванивать, на поклон к нему идти, разговоры разговаривать, мысли умные сочинять и человеческим языком доносить так, чтоб не обидеть и не расстроить. Бр-р-р.        Ну нет. Уж легче самому, своим мозгом со своими затыками разобраться, себя снова уговорить, чем терять эту новую близость и нежность.       Юра сжал кулаки, напряг шею и чуть не навернулся с кресла, снесённый гениальной и до ужаса простой мыслью.       Если должной литературы нет, то можно её что сделать? Правильно. Написать.       Причем написать основательно, с подробностями, так, чтобы всем таким же несчастным пидорасам, как Татищев Юра, было сразу кристально понятно что, как, почему, куда, с какой амплитудой, последовательностью и вектором приложения силы.       Юра улыбнулся.       Писать хорошие методички без реального практического опыта он, как любой советский инженер, умел в совершенстве.       А как напишет, так, того и гляди, и сам в теме разберётся.