На человеческое животное не мерь

Дата: 25 декабря 1991 года. Красный, развивающийся на прощальном ветру флаг ранее наводящей страх на Европу Сверхдержавы печально опускался вниз. На флагшток в ночной час поднимался триколор его наследника, повторившего этим действием бесконечный цикл смены власти от отца к сыну. Люди реагировали по-разному. Кто-то утирал слезы, скатывающиеся по щекам вниз, так же плавно, как флаг былой Родины, поминали и не могли уснуть, ведь их дом рухнул, словно придавив своих жителей обломками не выдержавших давление стен. Кто-то был рад приходом новой эры, поминая ушедшую и мысленно бросая ей вдогонку просьбы не возвращаться. Никто не остался равнодушен к произошедшему, что его невероятно удивило. Даже противники большевистской власти в душе не ожидали такого исхода событий, судя по раскрывшемся от неожиданности ртам. Наступившее молчание выражало людскую тоску, нахлынувшую из всплывших воспоминаний, ожидание сюрпризов изменившегося течения жизни и неподготовленность к смене страны на новую, теперь являющуюся домом. Головы детей не были забиты вопросами, почему их дома больше нет, если вот, квартира цела, семья в сборе, что же не так? Взрослые не говорили, подросшие ребята понимали серьёзность ситуации и некую торжественность общего молчания на фоне потускневших звёзд Кремля. Только одни тихо напевали гимн. Пели и осознавали, что заученные с детства строки, к сожалению, соврали. Нерушимый Союз разорвало на 15 частей. Радостных, злорадно смеющихся и озаренных слабым светом последней искры от потухающего костра коммунистической Сверхдержавы было много в Западном краю. Один из немногих, оставшихся в тени, сейчас глядел на Восток. Он был ошеломлен этой новостью, пришедшей давним другом, вернувшимся из поездки за границу. Та стала чужой без родного лица за пошарпаной дверью. Объявление о распаде СССР повторялось снова и снова, убеждая всех и каждого-это не сон. Он знал, что распад неизбежен, восстановить союз как на Плутон полететь. Сердце билось о ребра, расталкивая лёгкие и мешая нормально дышать. Искра, осветившая улыбки его коллег и соседей по капитализму, разожгла чувства, заполонившие грудную клетку и заставляющие опустить глаза на лакированный деревянный подоконник от вспыхнувшей вины. Он мог помочь? Никак, иначе сильнее навредил бы и оказался выставленным на крыльцо. Возможно, с дробью от пули в боку при удачном раскладе. Несколькими днями ранее Советы гневно смотрел на него после высказанного в твердой решительности не оставаться молчаливым зрителем предложения вмешаться и хоть насильно заставить республики вернуться в состав. Разговор не клеился, начавшись и сразу же зайдя в тупик. Обида душила, наворачивала больше порожденной ею злобы вкупе с горечью от потери любимого. Брань встряла в горле, врезавшись и отлетев назад об преграду в виде неостывшей любви. Не стоит грубить и, не дай Бог, ранить стоящего напротив коммуниста. Не важно, Аме знает, что Союза все равно ни одно оскорбление не берёт. Любовное безумие, которое им овладело, является самым мощным оружием, созданным человечеством. Даже Царь-бомба отвергла своё имя по сравнению с гормонами, хлеставшими через край. - Так должно быть, Штаты. Вмешаешься-самолично нажму на чёртову кнопку. До свидания, и увидимся когда ты схватишь рак лёгких от проклятых сигарет. Пожелание оставило след пощёчины, ударившей наотмашь. Ответить не смог, губы слиплись точно скотчем заткнули. Как в первую встречу и при конфликтах, встававших между ними- предупредил и ушёл, оставив наедине со своими мыслями. Хорошо надо думать, если не хочешь ошибиться, Штаты. Он не сразу заметил, что коммунист стремительно удаляется, ведь способность русского передвигаться бесшумно всегда ставила Америку в ступор. Но смотреть в спину уходящему черт знает куда Союзу и просто отпустить его, не попрощавшись, не уладив оставшиеся дела, было глупым решением, требовавшим замену. Она остановила русского вырвавшимся в крике вопросом, потянувшим за верёвочку другие. - Почему между нами все кончено, но отказаться от связи с тобой не могу?! Кто я-Сверхдержава или влюблённая до беспамятства девица?! Я пал или стою на ногах?! Стыд от того, что не сдержался и выплеснул переполненную чашу непонимания и униженности, робко увильнул под комод. Он остановился, обернувшись и сверкнув глазами. Голубые озёра, кристаллы льда или же небо с океаном-все не то! Под их описание не подойдёт ни один оттенок голубого, как ни старайся подобрать. Аме отвёл взгляд, хоть и старался найти отблеск эмоций в омутах и сидящих в пространстве без дна чертей. Нельзя держать долгий зрительный контакт. Голову не опускал, расправленные плечи и прямая осанка выставляли гордого и уверенного американца на публике, показанной в одном лице. Голос сел по привычке, став тише и спокойнее. Поздновато, ведь кричать не хотелось. Расценил ли Союз крики как неуважение к проделанному через терзания и весьма нелегкому выбору? Может быть. Шепотом Аме продолжил, чтобы не остаться в ставшей отвратной тишине, наполнившей спальню. Скорее бы ее разбавил любимый голос, который он итак очень редко слышал. Лампа покачнулась, мол, говори. Приоткрытая форточка впускала озорной ветерок, теребящий науши. - Хотя бы здесь я услышу ответ? Полностью развернувшись, неторопливо, издевательски растягивая момент, Союз подошёл, вновь соблюдая дистанцию в метр. Полы видавшей жизнь своего хозяина шинели колыхались, как и науши известной всем ушанки. - Услышишь, не волнуйся. По твоим глазами вижу, что отпускать не хочешь и как минимум без одного ответа уйти не могу.— Притворно прокашлявшись перед последними на сегодняшний день словами, произнесёнными исключительно для Аме, вдохнул и продолжил: - Что ж, слушай. Нет, ты стоишь на месте и уходить с насиженного места не собираешься, что довольно опрометчиво. Лучше уходи, еще сгниешь как деревянные балки с досками и осыпешься штукатуркой, а американскому народу нужен их символ. — Съязвив в конце, быстро проговорил и замолчал. - Я имел ввиду другой вопрос.— Нажим в голосе был бы лишним, так рассудила любовь, запятнавшаяся множество раз кровью, которую проливали ради неё. — Нам уже не по пути. И всё?! Яростью росла, перетекая по венам и чуть ли не лопая сосуды. Ждал, как псинка своего хозяина, почему, получив всего пять слов в объяснение! Он издевается, режет, травит, разъедает кислотой! Но от гнева Аме не трясло. Холод исходить не желал, забиваясь в уголки глаз. Кулаки не сжимались-привычка. Отборная брань отметалась-привычка. Точнее, срабатывающие только в присутствии Союза. Тиканье настенных часов перерастало в оглушительный вой, поднявшийся снежным вихрем за окном. Усталость сказывалась, что сказать. Аме застыл, парализованный нахлынувшей обидой, достигающей апогея или он драматизирует. Тем временем Союз незамедлительно направился к выходу. - А первый?— дрогнув, произнес Аме. Усмешка блеснула озорными огоньками, рассыпавшимися по радужке и зрачкам. ‐ Слышал, как в народе говорят? Мертвец с собой в могилу утащит по возможности. - Да, ты был прав,— произнёс вслух Аме, бесцельно глядя в ночь,— ты утащил мою душу, моё счастье с собой. К лесной песне, прорезав воздух, присоединился ещё один голос. Голос, полный эйфории от полученной свободы.