Hiraeth

Торонто, октябрь 2009 г.

      Они сбрили его волосы.       На самом деле, он и в остальном выглядел иначе. Старше. Бледнее. Презентабельнее одетым. Раньше она никогда не видела его при галстуке. Он похудел, никакой мощи и мускулов, сплошь кожа да кости, и на секунду она поймала себя на мысли, что беспокоится за его здоровье. Это пугало. После стольких лет, после всего, что было, она и подумать не могла, что способна вот так кусать губы и переживать, а не болен ли он. Она забыла, каково это — бояться за него.       Пусть это закончится.       И все бы ничего, но — волосы. Они всегда были длиной до плеч. С этой стрижкой его лицо казалось слишком длинным, губы слишком большими, скулы слишком острыми. Эти огромные уши. Да он уродлив, — впервые осознала она. Кривые, ломаные линии, несимметричные черты, он всегда был уродливым, как неумелая карикатура.       Как монстр.       Он начал говорить, но голос она так и не услышала. Речь дублировал переводчик, женщина, ровным тоном с прекрасной дикцией. Хороший перевод, тщательный подбор слов. Звучало безлико. Так выверенно, спокойно, красиво построенные, логичные фразы.       Он никогда так не разговаривал.       Рей схватила пульт и выключила телевизор.       — Эй! — запротестовал По. — Я же смотрю!       Хотелось нагрубить ему. Или отшутиться. Было самое время для остроумной фразы. Персонажи фильмов всегда так делали, а она всю свою жизнь считала, что находится в какой-то жуткой мелодраме с замашкой на Оскар. Горло сжали рыдания, и, если бы ей и удалось что-то сказать, она бы расплакалась.       Нельзя, — убеждала она себя. Столько времени прошло. Легче же все равно не станет. Нужно успокоиться. Дышать ровно.       — Эй, — уже мягче сказал По, — ты в порядке?       Она сжала пульт в попытках сосредоточиться. Гнев и раздражение теснились в ее груди. Так не должно было быть. Кто бы подумал, что необходимо такое количество силы воли, столько сил, чтобы постоянно сосредотачиваться на элементарных вещах: ее жизнь изменилась к лучшему. Все было хорошо, обыденно. У нее теперь был дом, далеко от всего того ужаса. И она больше не ребенок.       Она больше не влюблена.       Не как тогда.       А если бы и была, мужчина, которого показывали по телевизору, совсем не похож на призрака, от которого она так и не сбежала.       По подсел к ней поближе на диван, неуверенно ерзая, стоило ли дать больше пространства или утешить, прочистил горло.       — Ты в порядке? — повторил он.       — Нет. — Облегчение — говорить такое вслух. — Я не в порядке.       По медленно кивнул.       — Я понимаю, — сказал он так серьезно, глядя прямо в глаза, что внутри зародился липкий страх: он знает.       Однако По продолжил, преследуя собственных демонов.       — Понимаю. Столько страданий, так много жертв, и вот мы здесь. — Он указал рукой на сад в окне, где канадская осень уже окрасила деревья в темно-красный. Таких оттенков они никогда не видели на родине. — И даже нельзя отключить гребаный перевод на телеке!       По сжал губы, пытаясь сформулировать то, что мучило его все время. Он долго подбирал слова.       — Мы победили, Рей, — наконец сказал он. — Но это больше похоже на поражение.       Она внезапно улыбнулась.       Да, именно это слово она искала — поражение. Она знала, все позади, они выиграли, порадоваться стоило. Но всего один взгляд на экран с трансляцией этого проклятого судебного заседания, один взгляд на его осунувшееся, постаревшее лицо, его стрижку, вызвало такие сильные чувства, от которых может стошнить.       Безжалостный разум ломился от воспоминаний. Родинка над бровью. Запах немытых волос, таких густых и приятных. Ощущение его больших пальцев, ласкающих ее спину. Следы засосов на ее коже. Он краснел, как школьник, когда делал ее счастливой. Как он улыбался — неуклюже и застенчиво, но так мило, совсем не похожий на злодея, каким его изображала пресса.       Только вот он был злодеем. Был. По-другому не скажешь.       — Ты прав. Это поражение, — сказала Рей мужу, ударяясь в слезы.       Было сложно вспомнить, когда она плакала в последний раз. Из носа потекло, она сотрясалась от рыданий, не в силах себя контролировать.       Твою мать.       Выдыхая со стоном или беспомощным криком, Рей наконец набралась смелости, чтобы озвучить правду, в которую самой не хотелось верить:       — Справедливости не будет никогда.