Hiraeth

Столица, ноябрь 1993 года

      Шел самый несчастливый год.       На самом деле, у Рей все года были несчастливыми, несменяемая череда разочарований тянулась за ней, впитывая все краски жизни, как неумолимый фильтр всего хорошего. И даже с учетом этого, 1993-й — чемпион среди дерьмовых лет. Каждый день был хуже предыдущего, без надежды на будущее. И с ней не случалось ничего особенного. Такие были времена.       В 1993-м году ни у кого дела не шли хорошо.       Официально в стране не было объявлено военное положение. Все танки, бомбы, горящие деревни, размазанные по асфальту мозги мирных жителей — по другую сторону границы. И всё же последствия войны ощущались как никогда. Политическая изоляция. Экономические санкции коснулись даже культуры и развлечений — в кино показывали одни старые отечественные фильмы, отовсюду лилась бесконечная политическая пропаганда. На заправках не было топлива. Контрабандисты продавали бензин, завезенный из Венгрии и Румынии, заливая его в пластиковые бутылки из-под Кока-Колы. Не хватало продуктов — полки магазинов были пустыми, Рей уже забыла, когда в последний раз ела настоящий шоколад. То, чем кормили в детском доме, было съедобным только если закрыть глаза и глотать, не пережевывая, — какие-то мясные консервы серо-зеленого цвета с явно истекшим сроком годности. Рей постоянно хотелось есть. Ближе к зиме люди заговорили об отключениях электроэнергии, и маячила перспектива всем сидеть в одной комнате, укрывшись теплым одеялом, пахнущим плесенью, от чего мерзли пальцы и урчало в животе.       Проклятый 1993-й.       Было так мало вещей, способных поднять настроение. Рей нравилась школа, но из-за забастовок учителей, неотапливаемых классов ученики повально увлекались разжиганием войны, и образование больше не приносило утешения. В библиотеку она ходить перестала, потому что прочла все книги, которые ее интересовали, а в ближайшие годы не будет денег, чтобы закупить новые. Поэтому Рей часто гуляла по городу. Она садилась в трамвай и ехала в центр, от скуки бродила по улицам, наблюдала за прохожими, придумывая, какими могут быть их жизни. Она не была наделена писательским воображением, хотя и без этого легко было понять — все люди вокруг несчастны. И это нисколько не утешало.       Но было одно место, которое Рей действительно нравилось — музыкальный рынок.       Он появился стихийно, за зданием Академии Художеств, рядом с липовым парком. Незаконно, как и всё в 1993-м году. Самодельные лотки из картонных коробок. Сильно поцарапанные грампластинки, вызывающие сомнения, запустятся ли они хоть на каком-нибудь патефоне. Сборники зарубежных поп-групп из чартов MTV на кассетах, с написанными от руки печатными буквами списками треков на подложке. В те дни их не крутили по радио. Или крутили, Рей не была уверена. Ей не всегда разрешали выбирать радиостанцию в детском доме.       На музыкальном рынке постоянно тусовались крутые ребята — необычно одетые парни и девочки-панки в кожаных куртках и ботинках от Доктор Мартин. Они курили дешевые сигареты, покручивая их пальцами, выпачканными краской для граффити, и постоянно смеялись. Частенько пили баночное пиво. Иногда пели под гитару, и Рей пританцовывала, прячась неподалеку и тихонько напевая слова.       Чем ближе она подходила к этим ребятам, тем было очевидней — Рей не одна из них. Трудно быть крутым, находясь на попечении государства в социальном приюте для детей и подростков, оставшихся без родителей. Но ничего страшного. Рей не просто болталась по рынку, подглядывая за неформалами, у нее был план.       Она нашла старый плеер на мусорке — у нее не было привычки шарить по свалкам, так получилось — и он был не в самом плохом состоянии, Рей удалось его починить. Несколько недель она копила деньги, желая потратить их на музыку — решала домашку детям, выполняла мелкие поручения Ункара, откладывала карманные деньги для покупки сладостей на черном рынке.       И 1993-й нанёс ответный удар.       Газеты окрестили это сильнейшей инфляцией в новейшей истории человечества. Деньги теряли ценность молниеносно. Целой зарплаты могло не хватать на булку хлеба. Государство кинулось печатать деньги с плохо прорисованными портретами исторических личностей и большим количеством нулей. Был побит рекорд с пятьюстами миллиардами на одной купюре. Вот такая ирония, — думала Рей, глядя на пахнущие свежей краской деньги, — страна на дне, а все вокруг миллиардеры.       Вся наличка, которую ей удалось собрать, теперь просто цветные фантики.       — Но ведь вчера было достаточно, — грустно сказала Рей продавцу.       — Прости, деточка, — фыркнул сидящий за коробками мужчина, пожимая плечами. — Такие времена. Надо было копить в дойчмарках или долларах. Этими бумажками теперь только задницу подтирать.       Ком подступил к горлу. Она не станет плакать — только слабаки плачут на людях.       — А вы не можете сделать исключение?       — И потерять репутацию? — отрезал продавец, но потом смягчился. — Не могу. Даже в эти херовые времена мне нужно что-то есть.       Рей хотелось бросить банкноты ему в лицо и плюнуть на пиратские кассеты, но она решила, что выше этого. В конце концов, это не его вина.       — Понятно. — Она не придумала ничего умнее.       — Повезет в следующий раз, — вздохнул продавец. — Помни: хочешь выжить в этой стране — покупай иностранную валюту.       Рей кивнула и ушла.       Всего лишь проигранная битва, думала она. Ничего страшного. Нужно было быть идиоткой, чтобы строить планы в 1993 году, живя в дыре, разрушенной войной, а потом рассчитывать на обаяние капризной девочки из детского дома. Урок был усвоен.       И она не будет плакать.       Поддавшись порыву, Рей подошла к мусорному баку и вывернула карманы. Смятые купюры с нулями полетели на дно, принося мстительное удовлетворение. Рей было решила выкинуть туда и плеер, даже руку занесла, но передумала и убрала его в сумку. Пальцы стали ватными и неуклюжими, когда она торопливо застегивала молнию, хоть в спешке и не было нужды. Ей просто хотелось оказаться подальше от рынка с кучей музыкальных сборников, которых у нее никогда не будет, и толпы крутых ребят, одной из которых она никогда не станет.       В этот момент она поняла, что кто-то стоял у нее за спиной.       Она застыла.       — Что случилось?       Голос был мужским. Незнакомым.       — Ничего, — на автомате выпалила Рей, разглядывая свои ступни.       Я ничего не сделала, — уверяла себя Рей. А даже если бы сделала, кто он такой, чтобы приставать к ней? Рей ждала, что незнакомец удалится, но тот не двигался с места.       Он стоял так близко, что на нее падала тень.       — Я видел, что ты сделала, — низким, почти пугающим голосом сказал он. — Бросила деньги в мусорку. Обычно люди так не поступают.       Его тон был таким строгим, будто она обязана немедленно перед ним отчитаться. Какого черта? Рей собралась с духом, чтобы ответить назойливому ублюдку, что это не его дело, но осеклась, едва повернулась к нему.       Стоящий за ней мужчина был так широкоплеч и высок, что пришлось задрать голову, дабы посмотреть ему в глаза. Очень запоминающееся лицо — крупный нос, козлиная бородка, много родинок. Его густые темные волосы доходили до плеч, что было редкостью — парни стриглись в стиле милитари. Разглядывая его сгорбленную фигуру в добротно сшитом черном пальто, Рей буквально кожей чувствовала каждое пятно и заплатку на своей дешевой курточке.       Его губы были слишком яркими на фоне бледной кожи, и она поймала себя на мысли, что пялится, не отрываясь.       — Это не просто так. — Он кивнул. — Теперь скажи мне: что случилось?       — Я, эм…– Она не хотела отвечать, но почему-то начала оправдываться. — Оказалось, что деньги, которые я копила несколько недель, теперь ни хера не стоят. Я не могу купить даже пачку жвачки.       — Но ты не за жвачкой сюда пришла, да?       — Нет. — Рей отвела глаза, чтобы не рассматривать его рот, чтобы он быстрей ушел, но он всё не уходил. — Слушайте, это мои деньги. Я имею право делать с ними что хочу.       Он оглянулся, внимательно рассматривая рынок. Какая-то скрытая угроза вспыхнула в его глазах при виде бесконечных картонных лотков с пластинками и кассетами, но он тут же осекся.       — Ты хотела купить что-то из музыки, — озвучил он очевидное. — Что именно?       Это был личный вопрос. Настолько внезапный, что Рей силилась вспомнить, когда в последний раз кто-либо спрашивал, нравится ей что-то, или нет, чего она хочет, и покалывание в уголках глаз, с которым она только что успешно справилась, возвратилось.       Это бесило.       — The Sisters of Mercy, — тихо ответила она, поддавшись грусти.       Реакция была ошеломительна.       — The Sisters of Mercy? — Его брови взлетели вверх, он смотрел, не мигая. — Слушаешь Sisters of Mercy? Ты?       Рей нахмурилась.       Не так давно в детском доме жила девочка чуть постарше. Она была из тех, кто предпочитает сам набивать шишки и учится на своих ошибках. Девочка держалась особняком — когда ее втягивали в драки, царапалась, била ниже пояса, и ее наконец оставили в покое. Она побрила голову, стала одеваться во всё черное, ярко красила глаза и губы. Она называла себя Асадзи Химэ, как персонажа японского фильма — его Рей не смотрела, но вроде бы по сюжету это была алчная принцесса-самурай, которую сгубила жажда власти. Знакомая Рей Асадзи Химэ не была ни властной, ни амбициозной, только хотела таковой казаться. Как-то Рей застала ее за прослушиванием песни на английском языке. Глубокий мужской вокал с хрипотцой пел под меланхоличную мелодию с ярко слышимыми басами, что оказывало почти гипнотический эффект, и Рей остановилась перед дверью.       — Мне нравится твоя музыка, — сказала она.       — Ещё бы, — кивнула Асадзи Химэ. — Хорошая музыка. Не эстрада с ее промывкой мозгов. Патриотические песни, мать их.       Рей стала часто приходить в комнату к этой девочке. Асадзи Химэ давала послушать другие песни, они вместе переводили тексты, все сплошь о смерти, боли, утратах, одиночестве, герои мечтали жить в другое время в другом месте, грустили о людской жадности, крушении империй, о злых ветрах, что непременно настигнут любого. Так мрачно и грустно, даже мелодраматично, но Рей нравилось больше, чем она была готова признать.        И вот однажды Асадзи Химэ покинула детский дом, забрав с собой свою музыку.       Рей не скучала по ней, нисколько. Они и друзьями-то не были. Но было интересно представлять, что случилось с этой девушкой, по-прежнему ли она бреет голову и представляется именем японской злодейки.       Рей скучала по музыке.       — Насколько я знаю, хороший музыкальный вкус — не преступление. — Рей расправила плечи.       На удивление мужчина издал звук, похожий на смешок.       — Не преступление. Я просто не ожидал.       Он смягчился, и Рей поняла, что спокойно могла выдерживать его пристальный взгляд. Судя по всему, ему было чуть за двадцать, может больше. Или меньше, сложно сказать наверняка.       — А какой альбом?       Рей задумалась.       — Любой. — Но быстро передумала. — Тот, где «Marian».       — А. «Marian», значит. — Уголки его губ приподнялись в подобии улыбки. — Это «First and Last and Always» 1985 года, хорошая заявка на успех. А почему именно эта песня? У Сестер есть хиты поизвестнее.       Рей сглотнула.       Эта песня пробуждала чувства. Какую-то тоску и желание быть чьей-то Мариан. Но вслух было глупо о таком говорить, она же не дурочка какая-то.       — Мне нравится текст, — сказала Рей.       Его глаза вспыхнули, и он широко улыбнулся, обнажая кривые зубы. Рей это показалось милым, хоть и слегка угрожающим. И как по щелчку всё быстро изменилось, оттаяло, хоть и не было понятно, что именно.       — Ясно. — Он кивнул. — Только здесь не надо его покупать. Вообще ничего тут не бери. Это же пиратское дерьмо, кассета размагнитится или зажуёт. Купи лучше оригинал.       Сразу показалось, что он издевается, но его лицо выражало искреннее сочувствие. Он или жутко бестактный, или совсем не умеет общаться с людьми. Откуда он такой взялся? Оторванный от реальности, не замечающий, насколько она нищая, испуганная, еще и мир вокруг разваливался на части.       — Э-эм, — неуверенно начала Рей, боясь показать эмоции. — Ты же видел, что я сделала. У меня денег больше нет. А если бы и были, где мне найти альбом Sisters of Mercy десятилетней давности в этой жопе мира?       Он оскалился, Рей поняла, что сказала что-то не то.       — А ты у нас не патриот?       Вопрос был явно с подвохом. Рей некоторое время обдумывала, что ему сказать, не переставая рассматривать массивную фигуру.       — В наше время трудно быть патриоткой.       — Вот и нет. Никогда это не было так просто. — Он нахмурился.       Рей не понравился ответ, хотя, возможно, она неправильно поняла.       Пару минут они стояли молча, и можно было просто развернуться и сбежать, повинуясь здравому смыслу, но Рей отчаянно хотела узнать о нем побольше.       Поговорить о музыке. Он был явно в теме, а больше Рей говорить было не с кем. Ситуация заставила понять, насколько она одинока, что готова довольствоваться крохами беседы. Как унизительно.       Но этот человек знал год выхода «Marian», он же не мог быть плохим?       — Как тебя зовут? — внезапно спросил незнакомец мягким голосом.       — Рей.       В свидетельстве о рождении написано по-другому, но она сама выбрала себе имя.       — Сколько тебе лет, Рей?       — Шестнадцать, — соврала она, опасаясь, что ее тут же раскусят.       — Часто тут бываешь?       Вот. На такие вопросы нельзя было отвечать. Она знала, что нехорошие дядечки, которые пристают к маленьким девочкам, очень опасны, и люди могли исчезать бесследно, особенно сироты, на которых всем насрать. Никто бы и не стал ее искать.       Да, он был хмурым, неестественно большим, с выразительными глазами, почти искренними. Хорошо, когда нет нужды скрывать свои чувства. У него были красивые глаза, решила Рей, скорее всего, он плохой лжец.       — Да, — сказала наконец она, снова вызвав у него улыбку.       — Значит так, Рей. — Он развернулся, готовый уйти. — Жди меня здесь завтра в это же время. Я принесу кое-что, что тебе явно понравится.       И ушел.       Рей смотрела, как его фигура выделяется в толпе. Длинное, черное пальто на фоне поношенных кожаных курток крутых парней, что рылись в развалах пиратских кассет. Нелепая, косолапая походка, будто собственное тело было для него слишком велико. Как он не спотыкался? Такой странный, мрачный, загадочный и неуклюжий.       То дурацкое выражение про бабочек в животе всегда бесило Рей, но по иронии именно это она и чувствовала.       И он уже скрылся из виду, когда она поняла, что не спросила его имени.