Hiraeth

      — Так, давай еще раз, и медленно. — Эмилин Холдо скрестила руки на груди, широко скроенные рукава пиджака придавали ей грозный вид. — Это в какой вселенной то, что произошло вчера, считается хорошим событием?       По Дэмерон моргнул. Скорее всего, у него жутко болела голова из-за огромной шишки и темно-фиолетового, почти черного, синяка на лбу.       — Я пытаюсь сказать, что жребий брошен, — прохрипел он низким от слезоточивого газа голосом. — Власти показали свое истинное лицо.       — Как будто это какое-то открытие! — Профессор Холдо подняла красиво очерченную бровь.       — Это демонстрация жестокости режима! Они ведь хладнокровно терпели протесты почти два месяца, и ухом не вели. А теперь мы знаем, на что они способны, чтобы скрыть фальсификацию выборов!       Профессор Холдо фыркнула. Даже с умело нанесенным макияжем были заметны ее красные от раздражения глаза.       — А какова цена? Куча госпитализированных, деморализованных, напуганных до смерти людей, и, кто знает, сколько серьезно покалеченных! — бросила она. — Они хорошо делают свою работу, полицейские выродки, тебе повезло, Дэмерон, по голове стукнули. Они обычно целятся в жизненно важные органы. Почки, печень. Мочился бы кровью до конца жизни. Ничего бы не случилось, если бы мы прислушались к предупреждениям. А так — да, как же хорошо! Такое открытие: наши власти — зло во плоти!       Она была выше него, — заметила Рей. По отстранился, примирительно поднял руки, а в глазах мелькнула искра, которую сложно было уловить и объяснить.       — Эмилин, я…       — Для тебя я — профессор, Дэмерон! — в ярости крикнула Холдо, а По вздрогнул как ребенок, опасающийся подзатыльника.       — Так! Хватит! Вы оба! — Лея Органа встала из-за стола, сняла темные очки, показав свои красные глаза и опухшие веки, словно она плакала всю ночь. Разумеется, это был газ. Не могла же генерал реветь в подушку. — Я не буду говорить, что было разумно не обращать внимания на предупреждения, и бросаться прямо в их ловушку, однако По прав.       Лея говорила твердым голосом, будто бессонная ночь насилия и ужаса не могла выбить ее из колеи.       — Прав? — Эмилин Холдо накручивала на палец свои бусы, рискуя порвать нитку.       — Просто подумай, — усмехнулась профессор Органа. — Власти загнаны в тупик. С одной стороны, они не хотят признать поражение и потерять крупные города. С другой стороны, они скованы обязательствами прошлогоднего мирного договора.       Разумно, — подумала Рей.       Боевые действия закончились в прошлом ноябре. Церемония заключения мира прошла на нейтральной территории, с президентами в смокингах, генералами армий в парадных мундирах и со вкусом одетыми женщинами, подающими роскошные перьевые ручки для подписания договора. В небо выпустили специально обученного белого голубя, которого пришлось пугать, чтобы он все же взлетел. Все каналы страны транслировали это событие, прервав программу телепередач. Рей вспомнила, как люди жаловались, что пропустили любимый сериал.       А что именно закончилось? Гражданская война? Война за независимость? Специальная операция? Все называли ее по-разному. Важно было то, что конфликт был исчерпан, — по крайней мере, так говорили политики.       Беспокойная мысль посетила ее. А чем занимается монстр, когда войны нет, и негде убивать людей?       Сидит дома и ждет звонка Армитажа? Он вообще когда-нибудь скучает? С какого лешего у него в мирное время лицо располосовано?       Куда он ходит, как выразился его подельник, «проветриться»?       Она сожалела о вчерашнем своем порыве. Ей нужно было знать, что он не на улице, и не причиняет вред мирным людям.       Рей зажмурилась. Она не будет думать о нем.       — Наш президент, благослови его боже, подписал договор, чтобы запад видел в нем миротворца, — с дьявольской улыбкой продолжила профессор Органа. — А не сработало. Ему не верят, и правильно делают. Правительство чувствует, что за ними наблюдают. И, чтобы произвести хорошее впечатление, им нужно действовать осторожно. Поэтому они допустили протесты.       По Дэмерон перестал сутулиться, как наказанный двоечник, а профессор Холдо перестала крутить свои бусы.       На Рей никто внимания не обращал. Сквозь года проклятие невидимки не покинуло девочку из детдома.       — Думаю, они надеялись, что рано или поздно людям станет скучно, запал пройдет, протесты кончатся сами собой. — Лея Органа пожала плечами. — Не вышло, кто-то наверху потерял терпение и отдал приказ на вчерашний погром. Они пытались преподать нам урок, но все обернулось против них самих.       — Потому что выставило их в неприглядном свете? — спросила Эмилин Холдо.       — Вся иностранная пресса освещала, как кровавая диктатура расправилась с мирной демонстрацией, — кивнула профессор Органа. — Сильный удар по репутации. Знаешь, что это значит?       — Что в ближайшее время им придется вести себя прилично, — с энтузиазмом вклинился По Дэмерон. — Никаких атак ОМОНа.       — Именно. — Лея Органа развела руками, будто это была кульминация ее речи. — Протесты могут продолжаться. А мы устроим адскую новогоднюю вечеринку.       Именно это хотелось услышать, Рей выдохнула. Надежда была жива, стычка на мосту не поменяет их планов, а генерал решила двигаться дальше. Хорошо.       Ясное дело, для лидеров любых кампаний расходиться во мнениях — в порядке вещей, но неловкость встречи напомнила о неприятной истине: взрослые в жизни Рей всегда ссорятся.       Даже если взрослой была она сама.       — Больно? — спросила Рей у По, перешагивая бумажный мусор в коридоре и рассматривая новые граффити на стенах — рифмованные ругательства в адрес полиции, фаллосы, нарисованные жирным черным маркером.       — Ты про мою голову? Или про гордость после того, как на меня накричала Эмил… профессор Холдо?       — Голову, идиот. — Она указала на синяк. — У тебя весь лоб фиолетовый.       — Зверски. Хоть на стенку лезь, солнышко, — фыркнул он со своим южным акцентом, пытаясь улыбнуться и не поморщиться. — Аж искры из глаз посыпались. Я всадил полпачки обезбола, а в башке до сих пор колокола звенят. И вообще, ты ничего не понимаешь в модных веяниях! Этот цвет называется баклажан.       Рей тихонько рассмеялась. По этого и добивался — он привык, что окружающие считают его очаровательным.       — Зачем ты позвал меня с собой? — спросила она. — Какой от меня толк на собрании?       — Чтобы извиниться, — серьезно ответил По. — Вчера я тебя не послушал. Даже не дал договорить. Суетился, думал, у меня все под контролем. Извини меня.       Рей покраснела. К такой честности от заместителя по связям с общественностью она была не готова.       — Мне надо было выражаться понятнее, — проворчала она.       — Не вини себя, солнышко. Ты не единственная махала красным флагом, была информация из других источников. Но мы совершили ошибку, сама понимаешь. Но все к лучшему, правда?       — Да. Никто не умер.       В утренних новостях это была единственная хорошая новость.       — Так. — По потер загорелые руки. — Солнышко, я должен спросить. У тебя есть надежный источник?       Ага. Она кивнула.       — И кто это?       Она подготовилась, придумала убедительную историю. Не то чтобы она была идеальной, но, к счастью, Рей была опытной лгуньей.       — Ты же знаешь, я выросла в детдоме, — начала Рей.       Глаза По расширились — он понятия не имел.       — В приюте живут разные дети, много проблемных. Потом кто-то идет в бандиты, а кто-то — в полицию.       — У тебя есть друг полицейский?       — Не друг, — уточнила Рей. — Просто парень, сирота. Мы встретились на днях, он посоветовал не ходить на марш. Ничего не объяснял, просто сказал сидеть дома.       — Ясно, — кивнул По, никак не выказывая, поверил он ей, или нет. — Ну, встретишь его еще раз, и он скажет что-то полезное — обещаю, я тебя послушаю.       — Договорились, — согласилась Рей и извинившись сбежала готовиться к следующему маршу.       Забыться можно было только в работе. Студенты, все в синяках, бинтах, с воспаленными глазами, не унывали. Рей восхищалась силой их духа. Несколько человек госпитализированы, Рей знала их в лицо. В основном травмы не очень серьезные. Ночью случилась беда, парню с редкой группой крови понадобилось переливание, донор нашелся чудом. Разбившие на факультете лагерь болтали, что профессор Органа воспользовалась своими связями — эта женщина была способна на многое.       Нахуй полицию, — повторяли студенты. Звучало как лозунг. Нахуй полицию, нахуй их каски, кевларовые доспехи, рабское повиновение. Они были настоящими предателями, избивающими свой народ до крови за мизерную зарплату. Проклятые штурмовики. Все смеялись, но Рей смешной шутку не находила.       Пришел Финн, сразу сказал, что маршем не пойдет. Рей понимала, что он волнуется и тоже не особо в восторге от мата в коридоре. Он дергался, курил, не смотрел ей в глаза, поэтому пришлось отвести его в сторону и все — почти все — рассказать, чтобы успокоить. Однако он стал еще более хмурым.       — Вот в чем суть политики, — сказал он. — Какие-то люди на голубом глазу говорят, что вчерашний кошмар — хорошая новость, потому что они получили очко в свою пользу в борьбе против режима. Как будто это игра какая. Не думаешь, что кто-то сознательно повел людей в мышеловку, точно зная, что их там ждет? Просто чтобы продавить свое влияние.       — Блядь, Финн, как ты можешь так говорить? — в шоке закричала Рей. — Я знаю, ты цинично настроен, но что нам было делать — сложить руки и позволить этим подонкам украсть наши выборы?       — Да я не это имел в виду. — Финн прикусил губу и грустно на нее посмотрел. — Не так выразился. Ладно, прости. Ты поступаешь правильно, сестренка. Просто действуй с умом и осторожностью.       — Знаешь, а Маз бы одобрила протесты, — горько сказала Рей.       — Почему ты так уверена? — Финн улыбнулся. — Если я что-то и знал об этой женщине, так это ее убеждения о равенстве. Все имеют право на критику.       Он дернулся, когда Рей толкнула его локтем.       Вечерний марш прошел бодро. Люди шли быстрее, жались друг к другу ближе, чем обычно. На мост никто не пошел. Снова было громко, но не так разнообразно. В толпе теперь не было детей, собачников, пожилых дам. Вдоль улицы полицейские припарковали бронетехнику и выставили оцепление. Поначалу протестующие побаивались, но скучающие лица в шлемах, сонно выглядывающие из-за щитов, рассеяли царившее напряжение. Марширующие махали иностранным журналистам, позировали с транспарантами. К концу протеста большинство людей были настроены оптимистично.       Генерал права — новогодняя вечеринка будет, и она будет легендарной.       А вот самое тяжелое испытание текущего дня у Рей было еще впереди.       Автобус привез ее на остановку, но она долго мешкала у выхода, пока женщина не толкнула ее в спину, пытаясь выйти следом. Она еле плелась, останавливалась без причины, рисовала смайлики и восклицательные знаки на обледеневших лобовых стеклах припаркованных машин. Она понятия не имела, что именно пытается отсрочить, хоть и размышляла над этим весь день.       Это раздражало.       Сама ведь во всем виновата.       Рей увидела его издалека. Разумеется, монстр ждал ее на том же месте, скрывшись во мраке темной улицы, и не давая шансов его обойти. Как всегда, на несколько минут раньше.       Но на этот раз он хотя бы не сидел на тротуаре.       Он помыл голову, — заметила Рей. И улыбался.       Несомненно, больной ублюдок был уверен, что победил. Заставил ее сидеть дома, она послушалась, а потом еще звонила ему посреди ночи. Именно ему, никому другому, пока на улице ее друзья спасались бегством, а полицейские дубинки ломали людям кости. Очевидно, он прекрасно понимал, кто именно позвонил ему, или мог как-то отследить звонившего. Сталкер.       Жаль, что она все же не пошла на мост. Сломанный нос или рука в гипсе мигом стерли бы с лица эту ухмылку.       — Отъебись, Кайло! — Злиться на него было легче, когда он не выглядел так, будто сейчас развалится. — Лезь обратно в дыру, где ты гнил последние три года.       Монстр никак не отреагировал на оскорбления, прислонился к фонарному столбу, оскалился, обнажая сколотый клык. Рей забыла, какие у него были кривые зубы.       И это больше не было милым.       — Ты ведь не серьезно, — весело сказал Кайло.       Пошел он со своим внезапным весельем.       Рей силилась подавить воспоминания и пройти мимо, не оглядываясь. Вместо тысячи слов.       Но она встала прямо напротив, скрестила руки на груди, повторяя его позу, и расправила плечи, демонстрируя, что не боится.       — Очень даже серьезно!       Больной ублюдок продолжал улыбаться.       Печально и грустно, но Рей также чувствовала, что злиться на убийцу и придурка — правильно и логично.       — Честное слово, я хочу, чтобы ты свалил, всем сердцем, — прошипела она. — И прекрати ухмыляться!       — Ты звонила мне вчера ночью. — Кайло склонил голову, подставляя свету фонаря болезненный красный шрам. — Я знаю, это была ты. И что? Мне нельзя быть счастливым?       У Рей опустились руки.       — Ты счастлив?       — Конечно. — Монстр выгнул бровь, будто бросая ей вызов.       Она долго смотрела на него.       Удивительно, в его выражении лица не было самодовольства. Она ошиблась. Его улыбка была хрупкой, как трещина на стекле, он боялся, что жизнь раскрошит его на мелкие кусочки, стоит хоть на мгновение поверить, что все в порядке, и дать слабину. Человек отвык радоваться.       — Ты не счастлив. — Рей тряхнула головой.       Какая ирония: Кайло Рен из Первого Ордена ненавидит свою жизнь.       — Да ну, — устало сказал он. — И что же меня выдало?       Рей не знала, что ответить.       Нельзя было звонить ему. Проще было бы лежать в больнице с разбитой головой, чем это.       Ноги начали мерзнуть.       — Нам нельзя болтаться на улице, — наконец сказала она.       — Боишься, что твои друзья-революционеры нас увидят? — невесело усмехнулся Кайло. — Что, испорчу твою репутацию?       Сложно было понять, он искренне горевал, или дразнил ее.       — Тут дубарина, Кайло.       Наконец он нахмурился, а потом его глаза загорелись надеждой, отчего стало только хуже.       — Хочешь, зайдем куда-нибудь?       Вопрос с подвохом. Нет, не хочет. Никогда. Пошел ты.       Кайло пританцовывал от предвкушения, протянул руку.       — Я знаю одно место, — сказал он.       Рей побоялась, что он попытается прикоснуться к ней, но он так и не отлип от фонарного столба, ждал ответа. Половина его лица была скрыта тенью, а вторая — светилась ярким неоном.       У нее аж покалывало щеку, в том же месте, где у Кайло был шрам.       — Пожалуйста, Рей.       А если бы она отказалась? Он бы ушел? Вчера он был готов исчезнуть навсегда.       — Веди, — вздохнула Рей.       Его облегчение было столь очевидным, что она чуть не передумала.       — Тут близко. — Кайло махнул на улицу. — В паре шагов. И там ты точно не встретишь никого знакомого.       И снова они шли в ногу, не сговариваясь. И снова их разница в росте была естественной. Рядом с ним макушка ее головы была на уровне его плеча.       Только раньше они держались за руки. Когда она была маленькой девочкой, запутавшейся во лжи.       Рей сунула руки в карманы.       Кайло натянул капюшон, чтобы скрыть лицо — его новая привычка. Пряди волос спутались со шнурками на горловине. Хотя, возможно, это не имидж, и ему просто было холодно в декабре.       — А где твое черное пальто?       — Не налезает, — проворчал он. — Тесно в плечах.       — Жаль. Оно мне нравилось.       Он кивнул, а Рей пожалела, как именно она сформулировала последнюю фразу. Не хотелось говорить ему ничего приятного, не хотелось давать ему повод верить, что у нее остались теплые воспоминания об их отношениях.       — Я эм-м… часто хожу в спортзал, — объяснил он. — Это… это помогает.       Вот откуда мышцы. Он бы органично смотрелся в зале. Потное лицо, футболка прилипла к телу, мускулы, сухожилия, вены надулись от гнева, он колотит по набивному боксерскому мешку, пока тот качается на цепи. Неплохо. Вместо мешка могло быть чье-то лицо. А в руках — пистолет.       Непрошенный образ оружия, направленного Финну между глаз, всплыл в памяти.       А на спусковой крючок-то он нажал. Всего несколько дней спустя он выстрелил, и хороший человек умер от его руки.       Как он мог?       Нахрена она пошла с ним?       Заметив, что она отстала, Кайло обернулся, широко раскрыл глаза от беспокойства. Опять взгляд побитой собаки. Это значит, он боялся.       — Мы почти пришли, — нахмурился он.       — Кайло, я… я не… — она глубоко вдохнула. — Я не могу этого сделать.       Кайло остановился и напрягся всем телом.       — Вот так, да? — прошептал он невнятно, но потом взорвался. — Чего ты хочешь от меня, Рей? Я был готов отпустить тебя, но ты сама мне позвонила! Ты сама меня позвала! Зачем протягивать руку, если ты не хочешь, чтобы я был в твоей жизни?       Он резко жестикулировал, Рей даже испугалась, что он набросится на нее, но он лишь сделал шаг назад.       — Это игры у тебя такие? Что мне сыграть? — с болью в голосе кричал он, мышца под его глазом пульсировала. — Хочешь, чтобы я заставил тебя? Чтобы потом сказать, что я виноват, а самой получить все, что хочешь? Не буду я играть, Рей! Пусть я монстр, но я не твой личный мучитель!       Чтоб тебя, Кайло.       — Да не знаю я, чего от тебя хочу! — Рей попыталась его перекричать.       Получилось так громко, что вдалеке залаяла собака. Они замолкли, тяжело дыша. В доме напротив загорелось окно, Рей увидела силуэт женщины, интересующейся, что творится на ее улице.       — Скажи мне уйти, и ты больше никогда меня не увидишь, — тихо сказал Кайло. — Или идем со мной, и мы поговорим как взрослые люди. Видит бог, ты уже достаточно взрослая.       Она пыталась заставить себя посмотреть ему в глаза.       И не могла приказать ему уйти. Просто не могла.       А больной ублюдок знал об этом.       — Идем, Рей, — невероятно нежно сказал он. — Уже близко, и ты дрожишь.       Он привел ее в странную забегаловку с мерцающей неоновой вывеской.       Это была закусочная в старом стиле, одна из тех, что стремительно разорялись из-за вышедшего из моды дизайна, с клетчатыми скатертями, оловянными пепельницами, деревянными стульями и сплетниками-официантами, что стали пережитком прошлого.       Воняло табаком и мужским потом, воздух был влажный и горячий. В зале было пусто, дальний столик заняла компания пожилых мужчин с грубыми рабочими руками. Они пили пиво, играли в карты и громко смеялись. Со стороны барной стойки, украшенной искусственными еловыми ветками и гирляндами, по радио протяжно играл аккордеон. Звучала народная песня, типичная для кабаков, с простым текстом и заунывной, привязчивой мелодией. Рей терпеть не могла такую музыку. На стенах висели фотографии в рамках: вышедшие в тираж знаменитости шестидесятых обнимали невысокого лысого мужчину с большим животом — владельца заведения, вероятно, — и все улыбались.       Дешевая кафешка привлекала простых людей — обычных работяг. Все выглядело выцветшим, покрытым пылью, застрявшим во времени. Откуда такой человек, как Кайло Рен, знал про это место?       Но потом она подумала — Хану понравилось бы здесь.       Они сели в уголок, Рей заказала черничный сок, а Кайло двойную порцию водки.       — Я думала, ты бросил пить.       Он поерзал на скрипучем стуле.       — Времена меняются. — Он пожал плечами, избегая смотреть ей в глаза.       Рей присмотрелась. Он постриг бороду. Лучше бы побрился начисто. Его свитер был до неприличия мал ему, размера на два меньше. Сложно сказать, он хвастался накачанным телом, или просто ленился покупать новую одежду. Любой вариант был не очень.       Голову он все же помыл.       — Ну…— неуверенно начал Кайло, наконец подняв глаза.       Он вопросительно смотрел на нее, ковыряя дырку от сигареты в скатерти. Он хотел поговорить, но не знал, как начать.       И о чем говорить? Возможна ли между ними непринужденная беседа?       Могли ли они притвориться нормальными?       — Как дела у Первого Ордена? — опередила Рей. — Чем вы занимаетесь теперь, когда нет войны?       Лицо Кайло потемнело.       Он крепко сжал стакан в руке, костяшки побелели. Еще чуть-чуть и стекло бы разбилось.       Рей была на верном пути.       — Этот Сноук еще жив? — она не отступала. — Давно не видела его по телевизору. Все еще носит золотые пиджаки?       Кайло опустил голову, волосы завесой скрыли его лицо.       — Первый Орден занят делами Первого Ордена, — неопределенно сказал он, глядя в свой стакан. — Профессор Сноук в добром здравии, спасибо, что спросила. А Армитаж — все тот же мудозвон.       Она хохотнула, вспомнив рыжего, заносчивого придурка с гримасой отвращения на лице. Кайло улыбнулся, довольный, что смог рассмешить ее.       Напряжение спадало, но лишь слегка.       Может, они и впрямь способны нормально поговорить.       — А ты как? — спросил он. — В общежитии лучше, чем в детдоме?       — По-разному.       Она не спешила. Эту тему не хотелось обсуждать, особенно с ним.       Тем не менее, они уже начали.       — Не знаю. У нас больше свободы. Еда лучше. С нами обращаются не как с обузой, с которой хлопотно иметь дело, но закон обязывает о нас заботиться. Не как с отбросами. — Рей остановилась, поражаясь, насколько искренне получилось. — Но, с другой стороны, в приюте мы все были одинаковые. Девочки в общаге… у них есть семьи. Они приехали в столицу учиться, а сейчас праздники, и все поехали к родителям обратно. И я… я…       Она не закончила фразу, а Кайло понимающе кивнул.       А ей даром не нужно было его понимание.       — Не спросишь у меня, что я делаю на протестах? — пыталась провоцировать она.       — О, я знаю, — отмахнулся он. — Херня эти протесты. Не те люди, неверная тактика. Но все в порядке, Рей, я понимаю. У тебя просто период такой.       Рей моргнула. Он не говорил о патриотизме, пресловутых национальных интересах, злом западе, который подогревал протесты только потому, что мечтал увидеть падение последнего независимого режима в Европе. Лучше бы говорил.       И вообще, какое право он имел называть смысл ее жизни очередным «периодом»?       Ей хотелось встать и уйти. Даже бросить денег за черничный сок.       Она взглянула на Кайло еще раз. Он выпил половину стакана, стал барабанить пальцами по столу, будто сражался сам с собой в своей голове. Или будто за ним гнались. Он выжигал сам себя изнутри, призраки воспоминаний грызли его кости, словно он был живым воплощением народных песен, которые Рей так не любила. Потому что жизнь в их текстах была банальна и уродлива — череда невезений, горя и предательства. А спасение одно — пьяный угар.       Рей откинулась на спинку стула.       — Что у тебя с лицом? — тихо спросила она.       — Я не хочу об этом говорить, — после долгой паузы ответил Кайло.       Рабочие за дальним столиком громко засмеялись. Один хмурился — объект шутки, вероятно, — мужчины хлопали его по плечу вовлекая во всеобщее веселье, потом заказали ему еще пива. Один из работяг, увидев ее интерес, подмигнул.       Они выкурили слишком много сигарет, окурки вываливались из переполненной пепельницы, пачкая табаком стол и полы. К духоте примешивался въедливый голубоватый дым. Одежда наверняка будет вонять несколько дней.       По радио мужчина пел о том, что чувства его возлюбленной тают, как весенний снег. Судя по хриплому голосу и лирическому настрою, страдание доставляло певцу наслаждение.       Рей мечтала разбить проклятое радио нахрен.       — Я скучал по тебе, — внезапно сказал Кайло.       Это из-за водки, — решила Рей.       Она не скучала по нему. Она хотела, чтобы он вернулся, но ему не надо об этом знать.       — Пошел ты, Кайло. — Рей попыталась сказать это шутливо, а не злобно, выдохнула, когда он улыбнулся.       Затем он задержал дыхание и тихо обиженным тоном прошептал:       — Ты любила меня когда-то.       — Я была ребенком.       — Знаю. — Он сильно, едва не до крови, прикусил губу. — Теперь я понимаю. Когда-то ты любила меня, смотрела на меня так, будто я единственный мужчина на земле, и было так хорошо. Я почти поверил, что могу быть счастливым.       Кайло взболтал остаток водки в стакане.       — Это было много лет назад, теперь ты не ребенок. — Он залпом допил водку. — И жизнь превратилась в дерьмо.       Рей молчала.       Глаза щипало, наворачивались слезы. Из-за проклятого дыма, конечно.       — Теперь моя очередь спрашивать, — дрожащим голосом спросила она. — Чего ты от меня хочешь?       — Не знаю. — Грустно улыбнулся Кайло. — Шел сюда и думал, что знаю, но — нет.       Не дождавшись ответа, он махнул официанту.       — Допивай сок, Рей. Я провожу тебя домой.       Всю дорогу до общаги они молчали.       Быть может, он жалел, что пришел к ней. Бог знает, на что он там рассчитывал, но ничего не вышло, и от осознания этого что-то сломалось внутри него. И, быть может, он был готов отпустить ее по-настоящему. На этот раз без тайной слежки.       И это было хорошо. Просто отлично. Ей не нужен личный монстр.       Когда они подошли к зданию общежития, Рей не решалась войти.       — И что дальше? — проглотив ком в горле, спросила она.       — Ничего. Между нами ничего не осталось. — Кайло тяжело вздохнул.       Он говорил так серьезно, даже судьбоносно, у Рей участился пульс.       Кайло стиснул зубы. Скорее всего, он подбирал слова, очевидно, для последнего прощания. Набирался решимости. А Рей видела лишь жгучую боль да ужасный шрам, рвущие его на части.       Она никогда не касалась его лица.       Когда она была пятнадцатилетней влюбленной девчонкой, то часто фантазировала об этом, но так и не набралась смелости. Теперь ее одолевал порыв, который сложно контролировать.       Прежде чем остановиться и передумать, она протянула руку.       — Рей? — Глаза Кайло округлились от удивления, но он не отстранился от ее прикосновения.       Его лицо было горячим, как в лихорадке, скользким, скорее всего, смазанным заживляющей мазью. Кожа была нежной под кончиками пальцев. Она погладила шрам от челюсти до брови, лаская кожу, изучая бугристые неровности незажившей плоти. Приходилось сопротивляться желанию надавить сильнее.       — Больно?       — Да, — сказал он, не ясно, о шраме, или нет.       Он прикрыл глаза, подбородок задрожал, Рей слышала, что у него перехватило дыхание.       — Не делай этого со мной, Рей.       В секунду она вернулась к реальности.       Проклятье.       Что же она натворила?       — Прости, — выпалила она, забыв, что не должна извиняться. — Прости меня.       Она не дала ему опомниться. Не попрощавшись, она ломанулась к общежитию, дрожа и боясь споткнуться.       Комендант кивнул ей и открыл дверь.       — Надеюсь, ты хорошо провела время, юная Рей.       В дверях она бросила последний взгляд на Кайло.       Он стоял на том же месте, смотрел вслед, положив руку на шрам. Издалека сложно было сказать, но, вроде бы, он не улыбался.