Плоть и душа, надежда и память

Чем дальше простирались пещеры, тем в них становилось холоднее. В земле появились огромные провалы, из которых веяло сыростью и смрадом, а в переходах с подвесными мостиками легко можно было заблудиться. Эти островки каменистой почвы были абсолютно одинаковыми, как и неровные серые пещерные стены, от которых многократно отражались, завихряясь, вой пещерных волков и хлопанье крыльев других обитателей. В итоге их с Энки дуэт, шедший полный уверенности в выбранном направлении, встретился со стеной, уходящей далеко в обе стороны без единого просвета, и вынужден был повернуть назад. Рагнвальдр считал про себя все повороты, что они делали, начиная от монструозной статуи Сильвиан, но идти приходилось быстро, дабы не мерзнуть и экономить факелы, и в какой-то момент он все-таки сбился, - очередной проход между каменными отвесами завел их в тупик. Энки ccyтулился, обхватив себя руками, и с более, чем обычно, мрачным лицом разглядывал глубокую расселину, наполовину скрытую колонной. Это место странным образом казалось одновременно опасным и безопасным, Рагн чувствовал себя загнанным - и надежно укрытым, и уже готов был предложить остановиться здесь ненадолго, но темный жрец опередил его: – Я так больше не могу. Делай, что хочешь, северянин, но я остаюсь тут, – и он вздохнул так тяжело, будто испускал дух, и его широкие острые плечи опустились так низко, будто дорожная сумка за время блужданий потяжелела в разы. – Сдаешься на милость тьме? – Я устал, я хочу есть, у меня болят ноги… – Тогда давай отдохнем? Это место ничуть не хуже любого другого. Я готов дать тебе столько времени, сколько нужно, – Рагнвальдр решительно шагнул в сторону скальной ниши, рукой поманив Энки за собой. Да, промедление в этом месте было равно смерти, но не меньше, чем спешка: ослабленным плотью или душой сильно не повоюешь. – Тебе нужно искать выход и идти дальше. – Нам нужно искать выход. Я не оставлю тебя позади, ты сгинешь. Ну же, иди сюда. Не меняясь в лице, Энки все же проследовал за ним согбенной тенью: – Как это вообще получилось, ты же северянин, сын природы, разве ты не должен уметь ориентироваться? – Мы ориентируемся по небесным светилам, звукам и запахам, что приносит ветер, по растениям и звериным тропам. Скажи мне, что из этого здесь есть и может нам помочь? – Значит опять придется полагаться на волю случая? – тихо ответил жрец после некоторого молчания. – Других вариантов у нас нет. Садись, ешь. Рагнвальдру ничего не оставалось, кроме как проявить смирение со случаем да мысленно сетовать на то, как же тело этого человека слабо. Безусловно, у всего в мире была цена, но не просили ли Боги слишком много за живой ум и магический дар? Глядя, как Энки, уставившись в землю, отщипывает дрожащими пальцами сыр, Рагн задумчиво потер алые знаки на своей коже. Сила и стойкость, достаточно лишь попросить, да? Сомнительно, но хотелось верить. Жрец замедлял его движение к мести, но одновременно с этим делал и легче, несмотря ни на что. Где гарантия, что в одиночку Рагн легко пробрался бы мимо тюремных стражей, а потом точно так же не заплутал бы в этих пещерах? Возможно, получил бы серьезные раны; свихнулся бы от образов, встающих во тьме перед глазами - наверняка. Но пока рядом маячила светловолосая голова, слышалось недовольное бурчание и сыпались в разные стороны всполохи заклятий - было легче. Но сейчас Энки не настроен был больше разговаривать, и в поиске, чем бы занять себя, чтобы скоротать время, Рагнвальдр вспомнил про найденные во внутреннем дворе шишки. Они не занимали много места, но могли послужить хорошим топливом, а еще - просто напоминали о доме. Руки задвигались сами по себе. Взять палочку, разломить на одинаковые части; взять шишку побольше и поплотнее, чтоб они хорошо держались между чешуек. Один, два, три, четыре. Он проделывал это бесчисленное количество раз, когда был мальчишкой, и пока Бьорн был совсем крохой, которого увлекали самые простые на свете вещи… В груди кольнуло, вдохнуть стало почти невозможно. Рагнвальдр провел по шероховатой поверхности пальцем, чувствуя, как наворачиваются слезы. Разве он не выплакал к этому моменту все, оставшись в союзе лишь с тихой яростью, что двигала его вперед? А здесь сразу было настолько темно и холодно?.. – Что ты делаешь? Он моргнул. Чужой голос мгновенно отпугнул слезы. Энки покончил с сыром - вряд ли наелся - и наблюдал за Рагном, устроив подбородок на коленках, подтянутых к груди. Рагн поднял поделку на раскрытой ладони повыше, чтобы было лучше видно: – Свинку. Свинья в Ольдегарде - символ благосостояния. В деревнях это очень распространенный амулет, можно встретить практически в каждом доме. У нас с тобой все плохо с припасами, и я подумал, может шишкосвинка принесет нам удачу. – Я был бы счастлив, если бы она принесла одеяло… – У тебя все тело закрыто, а ты мерзнешь. Вот тебе и отсутствие закалки. Смотрю, Боги не сильно-то стремятся давать защиту от холода. Энки искривил губы и бросил фразу на языке, который Рагнвальдр не смог распознать, после чего повернулся спиной и улегся на пол. Что ж, у сотрудничества с этим человеком тоже была своя цена, но Рагн сам согласился платить ее. Чтобы шишкосвинке не было одиноко, он сделал пару и ей. Факел вскоре потух, сделав серые пещеры еще темнее и безвременнее. Длинные невидимые руки промозглой сырости проникли в расселину, стремились опутать, вынуждая подобраться и сжаться посильнее. Рагнвальдр последовал примеру жреца, обняв согнутые колени, и вдруг метнулся к нему тревожным взглядом: на мгновение показалось, что он умер, так тихо он дышал во сне, и только дрожь его тела развеяла все опасения. Но глядя, как он трясется, свернувшись эмбрионом, Рагн получил еще один укол под сердце, - со своей худобой и длиннющими светлыми волосами жрец так напомнил со спины Хильду. Когда они были юны, она - так же худа, и они отправились по грибы и заблудились, и их застал ливень, и Рагн, насколько хватало умения, делал из еловых веток шалаш, пока Хильда тряслась под деревом… Сейчас у Рагна не было веток, не было в этих пещерах ничего, чтобы прикрыть замерзшего человека, лишь камни да темнота, да он сам. Недолго думая, Рагнвальдр лег к Энки вплотную, обхватил руками, зажал меж ног его, тонкие, костистые, с удивлением обнаруживая на ощупь, что под черной ритуальной мантией - шелк. Проклятый шелк, не дающий никакого тепла! Но едва ли это можно было поставить в вину, ведь никто из них не подозревал, в какую глубокую нору суется, насколько далеко заведет их желание увидеть одного-единственного заключенного. Вряд ли Энки будет рад и признателен, когда проснется, но это все ничего, ничего, лишь бы он так не трясся. И это помогло, с каждой минутой напряжение понемногу покидало острые плечи и тонкие ноги, Энки вытягивался в руках Рагна, такой хрупкий, такой невыносимый, но реальный, и это было самым важным. Рагн ткнулся носом в светловолосую макушку, вдыхая запах травяных вытяжек, бумажной пыли и крови, наслаждаясь им - и живым теплом. Жрец пару раз громко фыркнул - волосы упали на лицо, и Рагнвальдр, поспешив убрать их, царапнул острую скулу. Он не успел даже осознать, что сделал, а в груди поднялась волна, рождая порыв коснуться этого места губами в попытке извиниться, заластить. И уголка глаза с темной воспаленной кожей, снова скулы, впалой щеки, челюсти, и под ней, на границе с высоким тесным воротом мантии. Он уже просто не мог остановиться, проливая вместо слез всю нерастраченную нежность, какая в нем только была. Энки заворчал, обернулся к нему, сонный, чуть растерянный, а от того без обычного недовольного выражения. Такой притягательный, что Рагн немедленно припал к его губам, получая слабый, но явный ответ. Но самым внезапным стало то, что Энки подался к нему всем телом, уложил его руку себе на живот и чуть развел ноги, позволяя протиснуть между них колено. Пока Рагнвальдр переживал о допустимом, темный жрец нашел оптимальный способ согреться. Ну нет, раз такое дело, два слоя ткани его совсем не устраивают! Рагнвальдру вдруг захотелось коснуться белой кожи бедер - кожей, снова прочувствовать их прохладу, изучить каждый покрывающий их шрам. Задрать длинную жреческую робу - все равно, что управиться с юбкой, привычно. Под ней оказались лишь гольфы по колено и шелковая сорочка, о Боги, никакого исподнего, которое европейцы обычно носили. Тем было лучше. Рагн жадно изучал ладонями худые бедра, поднимаясь все выше и выше, губами ловя обрывистые вздохи. Здесь - делать то, что понравилось бы самому, простое правило. Жрец ожидаемо не был большим, но зато идеально ложился в руку. Энки в свою очередь дернул вверх его набедренную повязку, прижался теснее, так, что грудью ощущались выступающие позвонки и лопатки. Вздохи превратились в полустоны, от холода не осталось и следа. Еще бы огнем их желания можно было осветить пещеры, и тогда ничего иного в мире не нужно было бы. В сумке лежала бутылка масла, но отвлекаться и искать ее совсем не хотелось, Рагн понадеялся, что слюны хватит, и Энки не будет сильно больно, но самого Энки, похоже, уже совсем ничего не волновало. Рагнвальдру сполна воздалось удовольствием за все пережитые страдания последних недель, чувством абсолютного единения, тепла и принятия. До шума крови в ушах, до головокружения. Обуянный страстью, он впился в плечо Энки зубами, и тот всрикнул, разнеся по пещере гулкий отзвук. Сердце бухнуло в страхе, что этот шум привлечет кого-нибудь, кому они будут совсем не в состоянии дать отпор, холод мгновенно пробежался по спине, Рагн вздрогнул... и очнулся. Он обнимал мирно спящего жреца, уткнувшись в его макушку, полный, как ему казалось, простого и невинного желания прогнать холод. Он отодвинулся так быстро, как мог, моля, чтобы жрец спал очень крепко и ничего не почувствовал. Влажные поцелуи, влажная от испарины кожа, разметанные по земле волосы, сбитое дыхание, шуршание ткани... Созданные картины были настолько яркие и реалистичные, что Рагн ощущал себя напряженным до предела, с невыносимо томящей тяжестью под повязкой. Картины, существования которых в своей голове он даже не допускал, но словно чья-то чужая воля вложила это в него. Не думал, не хотел, и теперь сидел, объятый жаром стыда, и не был уверен в том, кто же в итоге оказался более слаб. – О, Боги… прости меня, Хильда… Хильда, прости меня, прости… Знак Богини Похоти на груди горел до боли, как свежее клеймо.