А если там, под сердцем, лед, То почему так больно жжет? Не потому ли, что у льда Сестра — кипящая вода, Которой полон небосвод? © Мельница. Любовь во время зимы
У змей слабое зрение. В «клетке» Божественной Тюрьмы, когда вход закрыт, а свет отрезан, это играет особую роль. Орочи создает маленькие огоньки фиолетового пламени из собственной божественной силы — только, когда никого нет рядом, чтобы не облегчать стражникам и жрецам, которые желают отнять божественность Змеиного Бога, работу. Хотя у них и так нет ни шанса. Эти попытки почти оскорбительны. Яркие электрические всполохи от фигуры Бога Казни отражаются от пропитанных сыростью камней — красиво и в самом деле может осветить это темное пропащее место. Орочи привлек к себе внимание своего Палача вовсе не потому, что у Сусаноо такое хорошенькое личико. Хотя он уверен, что многие из богов Такамагахары оценили его между собой по достоинству. Но они слишком высокомерны, чтобы допустить до себя кого-то, кто в их глазах используется лишь для выполнения грязной работы. Но они слишком трусливы, чтобы подойти к этой неудержимой пугающей силе. А сам Палач — слишком невинный. А может, это просто судьба. Потому что этот бог пришел к нему. Сам. Он принял приглашение Змеиного Бога. Добровольно. И не усомнился ни на мгновение. Спасибо тебе за помощь, господин генерал. Без тебя эти дети не научились бы жизни. Нельзя быть сильным, не испытав силу на себе. Нельзя быть непобедимым, если не знать, что такое поражение. Ведь так? Потому что этот бог посмотрел на него с таким интересом. Даже если Сусаноо очевидно не согласен и не собирается соглашаться. Он все равно слушает Орочи и говорит с ним. Садись рядом, мальчик. Большая старая змея может рассказать тебе, как создавался мир. А может рассказать, как красива цветущая сакура весной. Как часто ты просто позволяешь себе жить и радоваться жизни? Потому что этот бог после первой встречи в Тюрьме пришел снова. И еще раз. И еще. В конце концов, они согрешили. Это закономерный итог. Сусаноо пахнет сладко. Орочи любит сладости. Но то, чем пахнет Сусаноо — это нестандартные вещи, которые обычно Орочи предпочитает не есть. Сусаноо пахнет как сладкое проклятье. Может, проклятье подчинения. Imperius. Вкус ягоды дикой, кислой и вяжущей рот, которая растет как сорняк. Ты скорее испачкаешься в грязи и исцарапаешь все руки о колючки, чем нарвешь ее. Воздух после грозы. Запах кожи и деревянных опилок. Запах озона. Само собой, куда же без него. Разряженный и искрящий на коже мурашками. Змеи воспринимают запахи языком. Вот и Орочи высовывает кончик раздвоенного языка и пробудет воздух вокруг, но к нему прикасаются, поэтому он отвлекается, сбивается и в конце концов просто стонет. — Осторожнее-осторожнее, я ведь тебе не еда, — по плечу вниз от горла распространяется легкая боль. Это укус. Грубоватый, порывистый и абсолютно животный. Что Орочи не может удержаться от восторженного смеха. Секс — очень простое и животное действо. Голые инстинкты. Искренние чувства. Будь то желание или гнев, который подкрепляет вожделение. Орочи не думает, что в случае Сусаноо имеет место быть ненависть. Хотя у того определенно есть более личный мотив, чем просто несогласие с мечтой Орочи разрушить мир и собрать его заново. Орочи — очень древнее существо, его трудно обмануть. А Сусаноо выглядит как некто, кто мстит обидчикам. По крайней мере в отношении Злых Богов это было именно так. Орочи кладет ладонь на чужое предплечье и гладит гладкую и нетронутую плоть. Ничего больше не напоминает о том, как часть ее оторвали, а из оставшейся — вытащили кость. С того дня у Орочи появилось назойливое чувство, что маленькая часть его — не больше пылинки — отделилась и находится где-то отдельно. Ему хочется потереть грудь, чтобы прогнать покалывание, или потрясти кончиком хвоста, чтобы избавиться от онемения. «Какое имя она дала этому мечу? Почему ты не назвал его сам?» Постоянное назойливое присутствие где-то на периферии «зрения». «Ты хочешь казнить меня тем, что мы создали вместе?» Причиной чьей смерти для Сусаноо стали Злые Боги? «Не хочешь поговорить об этом? Может быть, это был я». — Ха… а-ах! — Орочи вцепляется в чужие плечи и от души проводит ногтями по коже, не заботясь о царапинах и выступающей крови. Его тело растягивается, принимает форму того, кто входит в него. Это немного больно. Это очень приятно. Это хорошо. Змеиному Богу не чужды «человеческие» удовольствия. Хотя почему секс считается привилегией людей и их подвидов? Не все животные сплетаются только ради размножения. Боги тоже могут заниматься им, да, даже в своих истинных формах. Это просто… ах, скажем так, специфичный процесс. Тонкость в том, что Змеиный Бог — избирателен. Он ценит комфорт и любит себя. Капризный, требовательный к месту и обстоятельствам. И к партнеру, само собой. За долгую жизнь он может уместить всех своих любовников на кончике хвоста, вспомнить имена каждого и одновременно сказать, что они отпечатались в памяти не более чем пустыми лицами. Так почему же?.. Ворох светло-темных одежд под спиной, взаимно снятых и брошенных на пол. Место темное, сырое. Звук капель воды. Запахи крови и разлагающихся тел, плесневелого камня — в этот конкретный момент теряются и почти не беспокоят. Орочи зажигает огоньки из своей божественности, потому что на нем нет наручников, и ни заключенный, ни его Палач не пытаются сделать вид, что Орочи не может их снять. Наверное, Божественная Тюрьма Такамагахары — не лучшее место для интимных утех. Но осужденному на смерть нечего жаловаться, ведь так? Нервные окончания посылают острые сигналы в голову, которая плывет, наполняется жидким искрящимся теплом. Подобно этим светлым — золотистым — волосам, вздыбленным и ерошащимся под прикосновениями. Под пальцами вспыхивают и гаснут электрические искры. От них тоже падают отсветы на пол и камни вокруг. Электричество на самом деле заставляет тело содрогаться вовсе не от наслаждения, но это чувство так плавно и удачно переплетается с толчками бедер, что заставляет возбуждение обостриться до предела. Тяжелое. Тугое. Пронзительное. У Сусаноо нет опыта. У него есть только желание и энтузиазм. Он издает восхитительные рычащие звуки. Ну-ну, не сердись, господин генерал, Орочи просто в самом деле не может перестать дергать тебя за волосы. Эти мягкие и пушистые волосы, которые в какой-то момент перестают стоять дыбом. Может, потому что их хозяин расслабился и потерял бдительность? Как опрометчиво. «Прощу прощения, я старая змея, а старым змеям должны прощаться некоторые капризы». Как забавно. «Ты ведь не специально нажимаешь на мои слабые места?» И стоны в его исполнении тоже звучат прекрасно. Глухие и прерывистые, или звонкие и протяжные. Сусаноо не скрывает желания быть к нему ближе. Еще теснее. Он облизывает горло Орочи, сжимает его бедра, обхватывает с внутренней стороны и впивается ногтями в мягкую нежную плоть, сгибает в коленях и заставляет прижать к груди. Змеи пластичны, поэтому Орочи только вздыхает, смазывая желание тихонько рассмеяться звуком удовольствия и поощрения. — Тебе нравится? — Бог Казни звучит грубо. — Тебе нужно научиться произносить подобные слова менее суровым голосом, Сусаноо ~ Младший бог упирается предплечьями по бокам от его тела, а колени Орочи все еще согнуты и зацеплены за чужие руки. Позвоночник изгибается и натяжение пронзает поясницу, испытание на выносливость, которое на этот раз даже Орочи ощущает: Змеиный Бог ведь пребывает в человеческом теле, а в нем он не самый ярый поклонник физической нагрузки. Сусаноо двигается, и Орочи осознает, как сами собой закатываются его глаза. — А-ах, да-да… В любой другой момент в таком промозглом и сыром месте Ямата-но Орочи страдал бы от переохлаждения (обычно он и страдает, в Божественной Тюрьме его многослойные одежды не спасают, поэтому он сердит, капризен, и его терпение к назойливым мошкам в лице прихвостней Аматэрасу истощается очень быстро), но сейчас его тело горячее, растертое, мягкое и пластичное. Впитывает чужое тепло. От тела Бога Казни, кажется, идет пар. Это результат акта соития. В воздух примешиваются запахи пота, соли и землистый «вкус» телесных жидкостей. Специфично. Но Орочи находит Сусаноо привлекательным даже в этом. Тот кажется… земным, не таким равнодушным, не таким недосягаемым. Взмокший, растрепанный и дышащий шумно и смазано. Вкус поцелуя влажный, слегка металлический, как после долгого бега или хорошей битвы. — Ммх! — приглушенный звук раздается от Палача Такамагахары в ответ на первый их поцелуй, как будто тот протестует. Может, он из тех, кто мечтал отдать свой первый поцелуй особенной душе? Орочи плевать, он хочет этот рот для себя, и он хочет попробовать его на вкус. Длинный, тонкий, раздвоенный на кончике язык, который сплетается с чужим, обычным и «человеческим». У Орочи есть опыт, поэтому он не пытается польстить чужому самолюбию и уступить инициативу. Слюна немного густая и тоже горячая. Орочи смотрит сквозь ресницы. Он знает, что глаза Сусаноо полуприкрыты. Или ему кажется, что он знает. Потому что картинка перед глазами — расплывчатое пятно. В полумраке и в целом. Орочи намного больше информации получает от прикосновений к этому скульптурному и изящному лицу. Острые скулы, не слишком мощная, чтобы казаться грубой, челюсть, выпирающие косточки суставов, прямой нос, четкие надбровные дуги… У Сусаноо мягкие щеки и сухие обветренные губы. Орочи гладит его по щеке, продолжая целовать и рассматривать с вдумчивым интересом. Цвет глаз рассмотреть не может. А жаль. Змеиный Бог слышал, что у Сусаноо красивые глаза. Золотые и «слепые», потому что зрачки настолько яркие, что кажутся белыми. Как шаровая молния. — Удиви меня, господин генерал. Я слышал много разговоров о твоих жестокости и высокомерии. Как обычно, божественные сплетни — пустой треп. Правда в том, что у холодного, неприступного и безжалостного Палача Такамагахары — самое доброе сердце. Такое благородное. Такое бесхитростное. Орочи хочет вынуть его из чужой груди и рассмотреть на свет. Ах, какая досада, что он все же нуждается в свете. Впрочем, к самому свету у него нет претензий, только к его «благому» источнику. Или, может, взломать грудную клетку и потрогать напрямую? Многие бы сказали, что сердце Бога Казни из золота, а Орочи уверен — оно из бронзы. И нет в нем ни жажды богатства, ни стремления к славе. А еще он такой очаровательно неловкий в общении, немногословный и так хорошо ведется на провокации. Но не поддается соблазну. Не изменяет своим убеждениям. — Змеиный Бог развлекается досужими вымыслами? — парируют ему в ответ. Орочи смеется от души искренним шипящим смехом. Орочи всхлипывает и обхватывает Сусаноо всеми конечностями, когда его вдруг поднимают с места и заставляют сесть на чужие колени. Наконец-то можно расслабить ноги, и они безвольно «обмякают», скребут коленками по полу — жесткому и холодному даже через несколько слоев ткани — и колят иголочками. — Сусаноо, ах, Сусаноо… Твердая хватка рук на его бедрах. У Сусаноо мозоли на кончиках пальцев, у него вовсе не аристократические руки бога, который привык сидеть на Такамагахаре и слушать молитвы верующих. Они скользят по коже Орочи, безошибочно угадывают и находят места, где ее покрывает чешуя, скребут гладкие гибкие пластинки, поддевают небрежно слегка-слегка, посылают по хребту мурашки. — У тебя есть чешуя, — Бог Казни констатирует этот факт с умеренным удивлением, что у Орочи не находится сил особо подразнить в ответ. — Разумеется, я ведь змея. Если бы Сусаноо решил погладить его против чешуи в обычное время, то Орочи отрезал бы ему руки. Но вот так под покровом возбуждения — это воспринимается совсем иначе. Потом Сусаноо приподнимает Орочи и вжимает в свое тело, влажное скольжение кожи о кожу, когда он опускает его обратно на свой член, и Орочи вздыхает с невольным облегчением. Орочи не задумывался над этим чувством пустоты раньше, но осознал его в момент, когда близость возобновилась. Хорошо. Правильно. Его нутро горит, он пока не готов расставаться. — Тебе лучше не бросать меня неудовлетворенным, — предупреждение. И теперь уже он в ответ получает низкий, приятный и позабавленный смех. — Не бойся. Я еще не закончил тебя допрашивать. — Оу, если ты хочешь называть это так. Сусаноо опять находит на его теле место с чешуей — маленький участок чуть ниже горла и чуть левее к ключице, — безошибочно даже с таким скудным освещением, облизывает, пока оно не становится влажным и блестящим от его языка и слюны. Орочи моргает, потому что внезапно ощущает себя перед лицом исследователя-коллекционера, который посвятил всю жизнь собиранию редких камней и вдруг нашел упавшую звезду, или увлеченного энтузиаста, который питает страсть к хищным животным и теперь очарован Змеиным Богом собственной персоной в своих руках. А потом следует еще один поцелуй, кажется, Сусаноо даже прижимается к чешуе зубами и пытается это место укусить. Орочи решает, что «увлеченный энтузиаст» — более точная характеристика. Интенсивность внимания пугает и завораживает одновременно. Льстит. «Господин генерал, а ты не так прост, как кажешься». Кроме капель падающей с потолка воды в Божественной Тюрьме раздаются лишь ритмичные звуки соприкосновения двух тел. Гладкий звук скольжения телесных жидкостей. Орочи пришлось обучать Сусаноо с нуля, медленно и терпеливо. Потому что слюна — единственное вспомогательное средство, которым они могли воспользоваться. Это даже случилось не в первый их урок. Сперва была маленькая интерлюдия, состоящая из чего-то вроде соприкосновения близко-близко интимными местами через одежду. Орочи назвал этот опыт самым спонтанным и очаровательно-неловким в своей жизни. Хотя он не сомневался после него, что Сусаноо вернется. Сейчас змеи, которые всегда сопровождают Змеиного Бога, цепляясь за его талию и рукава, расползлись куда-то по Тюрьме, отправленные прочь, чтобы «дать взрослым немного поговорить». Орочи не стесняется, но Сусаноо при них более сдержан. Орочи не видит их, но улавливает иногда шорох чешуи в темноте. Роняет голову на широкое, твердое и покрытое испариной плечо; золотистая кожа Сусаноо горячая и парящая, на вкус как оголенное электричество. Сила штормов и гроз циркулирует по венам и заставляет мышцы и связки напрягаться… Орочи старательно со вкусом облизывает это плечо языком, пока держится за другое, пока прижимает вторую руку к чужой спине, пальцы надавливают под лопатками, перебирают позвонки. Толчок глубокий и грубый. Сбивающийся с установленного ритма. — Хах!.. Жадные исследующие руки ни на мгновение не оставляют его тело в покое. Орочи знал людей, которые считали его чешую отвратительной. Богов тоже. Потому что глупцы встречаются одинаково среди и тех, и других. Сусаноо, кажется, наоборот испытывает повышенный интерес. Даже чрезмерный. Орочи находит, что его собственные волосы взмокли и липнут к коже. Удивительно. Мышцы в животе сводит судорогой, он подбирает немеющие ноги, жмурится, а потом откидывает голову и невольно открывает рот в беззвучном крике. Это не стон, не плач, не шипение. Когда Орочи кончает, это внезапно и без предупреждения, но тяжело и пронзительно, не вспышка, а как поднимающийся со дна ил, как жаркое марево раскаленного дня, которое остается близко к земле, когда солнце заходит. Он прижимает руку к животу и с силой давит на бедра Сусаноо, сопротивляясь попытке поднять себя в очередном движении. Опускаясь полностью и до конца. Пережидая спазмы. — Скажи, что тебе нравится. — Это приказ или просьба, мой дорогой генерал? — Орочи издает утомленный смех, после неизвестного количества мгновений вновь открывая глаза, на мгновение ослепленный собственноручно созданными фиолетовыми огоньками вокруг. Он с тяжелым вздохом опускает голову обратно, Сусаноо наблюдает за ним из-под ресниц спокойный и внимательным взглядом. Уголки его глаз слегка щурятся, исследуя выражение лица Змеиного Бога. Такой серьезный, ответственный и надежный бог. Орочи мысленно воркует, хотя его разум смешан, а мысли вязкие, как патока. Он прижимается лбом к чужому лбу. Немного сверху-вниз. Вот так близко он может что-то рассмотреть. — Если только сам господин генерал признается, что ему приятно проводить время с этим пленником? Сусаноо смотрит на него взглядом долгим, тяжелым и нечитаемым. Может, на мгновение в нем читается капелька мятежности и непокорности. А может, сожаление. О чем он думает? Только иногда – очень редко – Змеиный Бог жалеет о своем плохом зрении. И что чужие мысли совсем нельзя «прочитать» с помощью слуха. Орочи знает, что где-то сегодняшнего дня никогда не случилось между ними. Он вспоминает, как сидел на ладони Идзанами — тогда он был вдвое меньше, чем занимает на ней место даже сейчас, — и рассматривал, перекатывая, миры, круглые, как стеклянные шарики, которыми играют смертные дети. Идзанами вылавливала их из Эфирного Моря и столь же небрежно забрасывала обратно. «Вода» скатывалась с них и не оставляла ни следа. Сухая, холодная и лишенная веса. Так, со стороны, все эти «жизни» казались незначительными. Эти тонкие обветренные и одновременно мягко-пухлые губы подрагивают в снисходительной и ни капли не впечатленной его подначиванием. — Не льсти себе, Змеиный Бог. — А что такого? Греховное искушение потому и зовется греховным, потому что сладко. Хотя тело Орочи все еще мягкое и слабое после оргазма, с этим никто не считается, когда его бедра заставляют приподняться и вновь притягивают ближе. Это так грубо, что совсем лишено изящности. Инстинктивно. По-животному. Сусаноо все еще не кончил, а Орочи внутри мягкий, нежный и уязвимый. По его хребту пробегает дрожь. Разве молодые неопытные боги не должны быть менее выносливы? — Беру свои слова назад, господин генерал и вправду жесток, как о нем говорят. Орочи ворчит, ерзает и стонет. Впрочем, Змеиный Бог на самом деле совсем не чувствует желания сопротивляться. Может, он всегда знал, что в нем есть маленький изъян. Та часть, которая хочет чувствовать себя живой и чувствует. Та часть, которая тянется к теплу чужого тела, и оно ей нравится. Может, Орочи слышит чужое сердцебиение и хочет послушать его еще немного, это все равно никак не может помешать его планам. Может, Орочи немного выведен из равновесия. Всего на одно мгновение, пока они в заключении этой Тюрьмы, и сюда не проникает свет. Он все равно не ровня Идзанами — у него есть недостатки. Может быть?.. И при всем при этом в хватке чужих рук сохраняются странная осторожная нежность и искренность — опять эта проклятая искренность, подкупающая и обезоруживающая.***
В конце Орочи сидит на смятых одеждах, подогнув под себя ноги. Его тело болит. Все те места на теле, которых коснулись чужие пальцы и оставили на них следы — Орочи может назвать их, показать, и он уверен, если бы Божественную Тюрьму осветил солнечный свет, на лице великого господина генерала вспыхнул бы непередаваемый румянец. Орочи почти хочет подразнить того, пока Бог Казни облачается обратно в свои слои черного и золотого. — Меня нескончаемо беспокоит один вопрос, — Орочи сам лишь водит по своей одежде пальцами, его змеиная часть назойливо тоскует по желанию сплестись после секса конечностями, — разве господин генерал в самом деле ни разу не задумывался, как его враги могут сражаться с ним, когда перед ними открывается такой… обтягивающий и привлекательный вид? — Ямата-но Орочи! — Да-да, это я. Орочи вскидывает руки в «сдающемся» и «признающем вину» жесте, даже «испуганно» отклоняясь назад под этим возмущенным и буквально мечущим молнии взглядом. — Как тебе хватает смелости произносить столь нелепые вещи? — А что, правда нынче тоже не в почете? Орочи просто пожимает плечами с искренним недоумением. Орочи — эстет, задница Сусаноо в этих тонких обтягивающих штанах невероятно аппетитна даже для него. Хотя может он немного предвзят после долгого и изматывающего сеанса «допроса и получения информации». Хах, Сусаноо стоит пересмотреть свои критерии «нелепого». Разве называть их действия «так» — не более непристойно? — Впрочем, я осознаю свою вину и прошу прощения! Орочи искренне раскаивается, ему в самом деле стоило быть осмотрительнее со словами, он ведь знает, насколько господин генерал невинен и склонен к смущению. Орочи улыбается почти экстатически. Даже когда его запястья вновь сковывает электрическая и жгущая энергия, обездвиживая. — Ты даже не позволишь мне одеться? — Орочи вскидывает бровь. Краска смущения на этом стоическом лице красива и в самом деле балует вкус. Сусаноо — мальчишка, который взял на себя слишком много обязанностей для своего возраста. Орочи почти его жаль. Когда он все же одевается в свои эфирные одежды, радуясь, что их так легко очистить от любой грязи, он почти решает быть более снисходительным и, может быть, намекнуть Сусаноо кое-что о своих планах. Его пальцы мимолетно оглаживают место на горле, которое все еще сохраняет чужое тепло. Ошейник на шее не символ неволи и превосходства желания жить над обстоятельствами, Орочи просто нравится этот милый аксессуар. Орочи изящно опускается на более удобные камни поодаль от места, где они занимались более теплыми и менее уважаемыми богами вещами, и складывает ладони на коленях. — Я должен сказать тебе спасибо, Сусаноо? Наполовину Орочи уверен, что если он заставит Сусаноо служить себе, то ничем хорошим это не закончится. Змеиный Бог может его сломать. Но это станет большой трагедией, если такой «свет» погаснет. У мира должны быть герои, с кем же тогда сражаться? А другая часть Орочи все-таки хочет присвоить это «чудо» себе, желание почти нестерпимое, что довлеет над здравым смыслом. — Ты в самом деле развеял мою скуку, как никто другой. Это многого стоит. Есть вещи, которые Орочи не говорит. Проблема в том, чтобы быть таким старым — это скука. Если хочешь умилостивить древнее божество — позабавь его. Есть вещи, которые Орочи не признает сам перед собой. Он помнит день, когда увидел этого золотого ребенка впервые. Он много слышал о новом Палаче Такамагахары, но слышать, не значит видеть своими глазами. Ему показалось, что он увидел самый яркий свет в своей жизни. Когда Сусаноо сражался со Злыми Богами и не замечал никого и ничего вокруг. Электрические разряды прошили небо, как бумагу, и сделали мир настолько ярким, что Змеиный Бог возненавидел юного и слишком самоуверенного Бога Казни. Потому что зрение — самая уязвимая часть любой змеи. А еще Змеиный Бог восхитился им. Как он был прекрасен, этот Бог Казни, как ярко сияла его божественность. Кажется, сама Богиня Солнца Аматэрасу не могла осветить мир настолько ярко, чтобы тот стал белым. Белым и зудящим на коже. Как мурашки. Как стук сердца. Как мгновение перед смертью существа, которое ближе к смерти, чем кто-либо из когда-либо живущих. И он был так близко, что казалось, протяни руку и коснешься. Змеиный бог почувствовал себя слабым и уязвимым, он не хотел этого, но желание прикоснуться к этому божеству было сильнее воли. Может, в тот момент Ямата-но Орочи в самом деле поверил, что смертен. Может, в тот момент Ямата-но Орочи понял, что пропал. Сусаноо был красив в своем неистовстве. Он был красив в своей инстинктивной ярости и жестокости. Он был красив в том хаотичном, лихорадочном и абсолютно самоотверженном нутре, которое скрывалось в его груди за мягкой, влажной и сырой плотью. Интересно, если бы Богиня Уз посмотрела на них в тот день, что бы она увидела? Кандалы из молний надежнее, чем все, что могли бы и уже пытались повесить на Орочи слуги Аматэрасу. Орочи придется повозиться, чтобы снять их, но к следующей встрече он обязательно справится, так что Сусаноо… следует не забыть навестить его вновь. — Приходи еще, господин генерал. В следующий раз я расскажу тебе что-нибудь намного интереснее. И только спустя тысячу лет он скажет сам себе: — Ямата-но Орочи, ты старая, но глупая змея. Ты ведь знал, что «любовь» может случиться даже с тобой.