***
Сегодня у нее в волосы вплетена белая атласная лента. Она убирает кудрявые пряди от лица, собирая их на затылке. Эта лента сверкает ярче свечей в канделябрах. Ярче солнца. Ярче Полярной звезды. Она приковывает взгляд. У Драко ломит тело, а зубы едва не стучат от озноба. Если бы Помфри узнала, с какой температурой он пошёл на уроки, упекла бы его в Мунго. От голоса Слизнорта мозг превращается в крошево и пульсирует адским пламенем в висках. Но Драко смотрит. Запоминает каждую деталь ослепительно белого банта в медных кудрях, то, с какой скоростью перо Гермионы скользит по пергаменту, какая на ней одежда, как завиваются кверху ее ресницы. Смотрит, чтобы смотреть. И на уроки приходит со сбивающим с ног жаром, чтобы смотреть и запоминать. Если бы не она, Драко не появлялся бы в аудиториях последние полгода. Но она тут. И он, значит, тоже. Смотреть. Впитывать. Запоминать. Пока она тут, рядом, через три парты в соседнем ряду. Корпит над конспектом, что-то шепчет Уизли, показывает тонким пальцем в учебник. Выбрасывает руку с выпрямленной ладонью вверх, и ее звонкий голос задаёт какой-то вопрос о цветах куриной слепоты, выдержке зелья и фазах луны. Драко слушает, но не слышит. Тео пинает Малфоя под столом, говорит, что тот плохо выглядит. Советует пойти обратно в спальню. Драко лишь ухмыляется пересохшими горячими губами и опускает глаза в конспект. Прислушивается к голосу, звучащему в кабинете. Он — музыка. Отзвук чего-то близкого.***
— Грейнджер. Она поднимает на него глаза, и он снова отмечает, что в них нет черноты. Они карамельно-медовые, с зеленью лесного ореха. Внимательные и настороженные. — Малфой. Во взгляде карих радужек вопрос и тоска. Драко крепче сжимает челюсти, невольно чувствуя злость. Не на нее. Не на себя. На… — Шармбатон? — Да, — отвечает Гермиона, растягивая гласную. Ей неловко, но она пытается это скрыть. — А ты в Дурмстранг? Покачивание головой. Он не сбежит из Англии, даже если поступит в десятки лучших магических школ. Прошлое не отпустит, побежит за ним вприпрыжку, закусает за пятки. — А я думала ты хотел… — Я тоже. Но нет. Суды. — Ясно. Драко стоит рядом с ней еще секунду, задерживая взгляд на блестящих зрачках и розовом румянце, и молча уходит. Достаточно. Он ей обещал.***
Когда Драко идет в подземелья, то вспоминает, какая она на ощупь. Как скользила под ладонями ее горячая кожа, пока ее губы путешествовали по его шее. Он помнит, что нужно сделать, чтобы ее дыхание стало прерывистым и тяжелым. Он помнит все. И страх в ее глазах, когда она увидела темную метку. И облегчение, когда они оба решили, что это конец. «— Мы изначально были ошибкой. — Да… Да, согласна, — с вымученным неискренним кивком». Они почти не разговаривали, а если и разговаривали, то только наедине. Несколько коротких брошенных фраз, в которых умело маскируется отчаянный крик. «Не смей уезжать», заточенное в «Шармбатон?». Он знал, что она понимает двойные смыслы, читает между строк. Смотрит вглубь его зрачков и видит обещания, которые они дали друг другу, которые так терпеливо оберегаются. «— Я не позволю себе подвергнуть тебя опасности, Драко. Ты не должен ничего мне рассказывать. Меня в любой момент могут подвергнуть сыворотке правды, и тогда… — Я понимаю. Ты тоже должна молчать. Ни слова о Поттере, Дамблдоре и Ордене. И не здоровайся со мной. Никто не должен знать, что мы были… — Да. Да… — Мне жаль. — И мне, Драко». Они сидели тогда на последней парте в кабинете старухи Макгонагалл. Делали вид, что заполняют ведомости, пока отчаяние заполняло их самих. Гермиона поцеловала его, и поцелуй отдавал горечью и солью ее слез. Обжигающее прикосновение губ — запомнить навсегда, прежде чем позволить поцелую остаться лишь тенью в памяти. Драко достал из кармана маленькую коробочку перед тем, как уйти в темноту коридоров. В ней была белая атласная лента, которая теперь светилась в медно-золотых волосах. Подарок, внезапно оказавшийся прощальным.***
Драко знал, что у Гермионы кошмары, когда по утрам она елозила вилкой в тарелке и низко опускала голову, скрывая темные круги под глазами. Как сейчас. Малфой снова смотрит на Грейнджер, пока в затылке плескается злость. Ему хочется растолкать весь слизеринский стол, теперь находившийся рядом со львиным, встряхнуть Поттера и Уизли и заставить их включить мозги. — Опять зубрила до утра? — Уизли подталкивает Грейнджер локтем в бок. Они с Поттером хихикают над ней, словно она забавная зверушка. — Переживаешь, что не переплюнешь Флер? Идиоты. — Да, — Гермиона вымученно улыбается и откладывает вилку. Она не съела ни кусочка. — Повторяла трансфигурацию. Ложь. Грейнджер встает из-за стола, поднимает глаза и встречается взглядом с Драко. Она знает, что он всегда смотрит. Эта привилегия досталась ему, а Гермионе пришлось довольствоваться быстрыми взглядами, брошенными тогда, когда становится совсем невмоготу. Когда что-то внутри требует, тянется, кричит, скандалит. Она задерживает взгляд дольше, чем стоило бы, и злость Малфоя трансформируется в ярость. От отчаяния. От их обреченности. От невозможности друг другу помочь. — Драко, ты не хотел бы пойти со мной на прощальный бал? — спрашивает Астория, когда Грейнджер выходит из Большого зала. — Я все понимаю, но… — Да. Пойдем, — Малфой бросает эти слова Астории одновременно с салфеткой на стол. Поднимается, не обращая внимания на обеспокоенный взгляд Блейза, и уходит. Друзья понимают, что происходит, и Драко благодарен им за то, что это понимание сопровождается молчанием. Иногда почти гробовым.***
Прощальный бал. Большой зал, восстановленный после битвы, помпезно украшен гобеленами и живыми цветами. Раньше на балах было не протолкнуться, а сейчас редкие пары выпускников едва ли заполняют собой помещение. Все студенты с первого по шестой курс давно переведены в другие магические школы. Семикурсники остались последним напоминанием, что в Хогвартсе когда-то бурлила жизнь. Ненадолго. Драко помнит обращение Министра магии к ученикам. Помнит скрип своих зубов, когда тот сообщил, что Хогвартсу требуется восстановление. У него украли восемь месяцев, когда он мог быть рядом с ней. Мысленно оберегать ее, не подпуская друг друга ближе отрывистых диалогов. Драко будет переведен на домашнее обучение с октября, потому что суды продолжаются. Он не имеет права покидать Магическую Великобританию, пока жирдяи в мантиях не примут решение, закинуть его в Азкабан или смыть с него великодушным жестом все грехи. А грехи, как и кровь на его руках, были. И Малфой не знал, какой участи он желает себе сам. Блейз широко улыбается Пэнси, закружив ее в шуточном вальсе. Они оба отправляются в Дурмстранг на рассвете. С ними — Поттер и Уизли, Финниган, Нотт, Патил и Боунс. Последняя принесла на бал посох, нелепо сочетающийся с воздушным голубым платьем. Малфой берет под руку подошедшую Асторию и едва не кривится, когда наконец-то раздаются звуки оркестра. Гринграсс поворачивается и кладет ладонь Драко на плечо. Они начинают вальсировать почти бездумно, позволяя телам двигаться самостоятельно, по памяти. Кажется, они ведут себя как старики, словно приближающиеся двадцать — конец их урезанного века. — Драко, — шепчет Астория, изящно позволяя Малфою вести ее в танце. Рядом кружатся другие пары, но Драко не видит ее. — Сегодня последний день. Кони улетают завтра утром. Что-то липкое ползет по позвоночнику. Завтра? Малфой недоуменно смотрит на Асторию, и она почти виновато кивает. — Я слышала разговор у конюшен. Шармбатон потребовали, чтобы студентов привезли раньше. Значит, завтра. Музыка прекращается, и Астория в утешительном жесте задерживает ладонь на плече Малфоя. — Ты ее видела? — хрипом. — Она была у Макгонагалл. В платье. Уизли ждет ее здесь уже двадцать минут, поэтому она обязательно придет, Драко. Куда ты?! Драко, едва никого не задевая, минует всплески разноцветных шифона, шелка и парчи. Счетчик в голове отмеряет крупицы времени, оставшиеся у них, и он начинает оглушающе громыхать, когда Малфой вылетает из Большого зала, оставляя его шум за спиной. Тик-так, тик-так. Одна ночь. Песчинка, которая вот-вот ускользнет из пальцев, оставляя после себя пустоту. Он не позволит ей, воспользуется ею, каждой ее секундой, даже если потом придется превращать мозг в кашу, пряча воспоминания туда, куда не доберется ни один визенгамотский пес. Это слишком рискованно, но позволить себе впустую потратить ночь, наблюдая за тем, как Гермиона танцует с Уизли, еще рискованнее. Драко уже едва не бежит по темным коридорам, когда наконец-то слышит шаги. Грейнджер выплывает из темноты светлым облаком кремового шелка. Останавливается, встречаясь взглядом с Малфоем. Не двигается с места, когда он надвигается на нее черной тучей смеси отчаяния и безрассудной решимости. — Вылет перенесли на утро, завтра, — быстро шепчет она сломленным голосом, когда Драко оказывается совсем близко. Он врезается в ее губы яростным поцелуем, и под кожей в ту же секунду начинают пляски голодные волки. Драко рычит, ловит ртом вырвавшийся у Гермионы стон. Он чувствует такой голод, что хочется завыть, выдрать у себя кости, выкорчевать душу. — Драко, — она пытается оттолкнуть его, но его имя, произнесенное ее губами, напоминает им обоим о чем-то давно заживо похороненном, но вырвавшемся на свободу и жадно глотающем воздух. — Нам нельзя… — У нас мало времени. Малфой тянет ее за руку вглубь коридоров, и она позволяет ему вести себя вслед за ним. Ее холодные пальцы пускают ток через его ладонь, напоминая, какая на ощупь ее кожа. Такая, что не отпустить. Не вырвать. Портрет усатого мужчины отъезжает в сторону, когда Драко называет зудящий на языке пароль. Они в Башне старост. Там, где запыленный воздух все еще пахнет их общими воспоминаниями. Гермиона сама тянет Малфоя на себя, и он поддается тряпичной куклой, снова чувствуя себя ожившим, когда их губы соприкасаются. Она — жизнь, вырванная из его тела на долгий год, но вновь обретенная. — Насколько это опасно? — Гермиона отрывается от него на секунду, и поцелуи горящих губ снова приземляются на его лицо. Он чувствует влагу ее слез на своих щеках, пока она опаляет его ласками, и поднимает ладони, яростно стирая мокрые дорожки с ее лица. — До рассвета забудь, — снова хрипит Драко. — У нас всего ночь. Она обмякает, словно чувствует благодарность за его слова, и обвивает руками шею Малфоя. Прижимает его к себе так крепко, будто хочет срастись с ним сердцем к сердцу. Драко подхватывает ее на руки за бедра и обнимает еще сильнее. — Я так скучала, — трясется она, глотая слезы. — Так скучала, Драко, так сильно, очень… И я. И я. И я. Они сдергивают с кровати пыльное изумрудное покрывало и мягко приземляются на постель, которая, кажется, до сих пор хранит их запахи. Здесь два года назад началась их история. Здесь же год назад оборвалась. Драко касается кончиками пальцев белой атласной ленты в медных кудрях, пока Гермиона лежит у него на груди. Тихо. Им это нужно. Чувствовать друг друга, слышать сердцебиение и дыхание, восполнять яростную пустоту, вызванную разлукой, когда вроде бы рядом, а вроде разделены сотнями непреодолимых миль. — А ведь когда-то ты боялась Поттера, а я отца, — шепчет Малфой. Гермиона мягко дергается — фыркает. — Мы потеряли кучу времени. Он должен ответить: «Оно у нас будет». Но не хочет врать. Молчит. Гермиона понимает, приподнимает голову и заглядывает в его глаза. Ищет проблеск надежды в его лице, но надежды нет. Грейнджер шумно выдыхает, с тоской, с болью, с еле сдерживаемыми слезами. Драко обнимает ее крепче, притягивает к себе. И что-то происходит. Ее пальцы уже ведут успешную борьбу с пуговицами на его рубашке, маленькими солдатиками, стоящими на страже старых обещаний и здравого смысла. К черту обещания и здравый смысл. В пекло. Маленькие ладони оставляют ожоги на голой груди Драко, но он хотел бы, чтобы они оставили шрамы. Те, что не выведешь магией и колдомедициной. Малфой поддевает тонкую молнию на платье, проводит ладонями по худым женским плечам, позволяя платью упасть струящимся шелком к мягко очерченным бедрам, оголить грудь. Огладить ее — движение почти медитативное, глубокое. Дать себе время осознать, что Гермиона перед ним, оседлала его бедра и дышит тяжело и прерывисто. Сон? «Нет», — кричат руки Грейнджер, дергая за пряжку ремня. Реальность. Слишком сладкая, чтобы в нее поверить. И в ту же секунду приходит голод. Он делает их похожими на двух зверей, когда они борются с оставшейся одеждой, вгрызаются друг другу в губы, в ноющую от исступления кожу, в самое сердце. Громкие стоны, когда плоть касается плоти, и Драко с трудом удается сдержать себя, чтобы резким движением не сделать Гермионе больно, но она сама садится на член нетерпеливым рывком. И они замирают в полукрике голодного истощения по друг другу, и поцелуи становятся вдруг мягкими, наполненными нежностью. Они — счастье воссоединения, клубящийся в венах трепет. Их движения тягучие и плавные, медленно приобретающие рвущуюся наружу резкость и быстроту. Сбивчивое дыхание и стоны рассекают тишину сентябрьской ночи, острые ногти впиваются в плечи Драко, царапают спину, когда Гермиона оказывается под ним. Они калечат друг друга царапинами, укусами, оставленными на упругих бедрах синяками, оглушают шлепками кожи о кожу. Они вымещают ярость и боль, обволакивающие каждый их день. Вымещают злость на Волан-де-Морта, на друг друга, на Дамблдора, на войну, на Министерство, на чертовых крылатых лошадей, улетающих уже утром. Эта злость оборачивается подавленными криками, дрожью, болезненными рывками в горячую плоть. А еще словами сбивчивым шепотом. — Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю. — Я напишу тебе, когда закончится суд. — Нет. За окном занимается холодное осеннее утро. Драко хочется украсть с неба солнце, чтобы ночь никогда не заканчивалась. Ему хочется напоить оборотным Филча и отправить его вместо Гермионы в Шармбатон. Ему хочется кричать от того, что в голове снова гремит счетчик: тик-так. Гермиона пододвигается еще ближе, словно хочет, чтобы они соприкасались каждым сантиметром голой кожи. Слизеринское одеяло натянуто прямо до их лиц, заставляя их дыхания смешиваться в одно. — Я все равно найду способ, Драко. Все не может закончиться так. Драко снова не хочет врать, поэтому молчит. Золотое правило Малфоев. — А помнишь, как все началось? Гермиона улыбается, и Малфой понимает, что за эту улыбку готов взорвать целый мир. — Так же. Ты обнимал меня так же, как сейчас. Спасал меня от кошмаров. Пока сам не стал кошмаром. — А потом ты залезла на меня и сняла футболку. — Потому что ты напоил меня вином! — возмущается Грейнджер, но сразу смягчается: — Это было лучшим моим решением. Ты — лучшее решение. Что бы не произошло, Драко. Абраксанские крылатые кони с гербами Шармбатона на груди поднимаются высоко в воздух. Драко смотрит не на них, а в окошко кареты, на медные кудри, сверкающие в свете рассветного солнца. Драко был прав: у них с ним один цвет. Медь, смешанная с золотом.