Пока Смерть не разлучит вас

Рвотный спазм поднимается помимо его воли, он только сглатывает несколько раз судорожно, надеясь, что еще сможет, успеет унять. Но — никогда не получалось. Свят только и успевает, что наклониться мимо своего колена, цепляясь за крышку стола, и его рвет — прямо на пол, на плитку, темно-алым, с ошметками слизистой — нежно-розовыми комками и рваными узкими лентами в яркой луже. Перед глазами все плывет и шатается, в животе дерет от боли, будто изнутри что-то прорывается, в шмотья кромсает когтями внутренности. Когда организм наконец успокаивается, Свят сидит, пригнувшись к коленям, мокрым от испарины виском прижимаясь к краю стола, сплевывая на пол черные сгустки, и вязкую, скрашенную красным горькую слюну вперемешку с желчью. Нужно подняться, и вытереть пол, пока кровь не въелась в серые бетонные стыки между плиток. Нужно подняться, и сходить в душ, и бросить в стирку запачканные кровью джинсы. Нужно подняться и почистить зубы, чтоб избавиться от привкуса дохлятины во рту. Но сил никаких нет, и он сидит, закрыв глаза, с присвистом дыша и все еще отплевываясь. Угол стола больно врезается в локоть и в ребра. Омерзительно воняет жженым пластиком и Свят предпочитает отвлекаться именно на этот запах, чем на то, чем пахнет бурая лужа у него в ногах. Вскоре он все же встает, открывает холодильник, достает бутылку и свинтив бледно-желтую крышку, делает глоток прямо из горла. От водки сшибает на слезы, жгучий ком катится вниз по гортани, присоединяется в желудке к несуществующему когтистому существу, и Свят воет, скулит, цепляясь за ручку холодильника, прижавшись к окрашенному в белый цвет металлу лбом, сцепляет зубы. Со вторым глотком боль унимается постепенно, успокаивается немного, уходит куда-то за пределы сознания, только теплится справа и сбоку, собирается в один небольшой комок, централизованно прихватывая, от раза к разу все слабее. Через полчаса он уже в состоянии стоять на коленях, и вяло тереть пол щеткой, которую регулярно выполаскивает в ведре с водой, резко пахнущей "доместосом" — таким, из синей бутылки с красной крышкой. Он отмывает пятна на полу, отмывает пятна на тумбе, пятна на ножке табурета. Под окнами, на лавочках, толпа молодняка переиграно радостно, с каким-то поистине чокнутым весельем поет под гитарный бой. И Свята разбирает на нервный смех, пока он отдраивает все запачканные поверхности. — ...Я солдат. И у меня нет башки, Мне отбили её сапогами. Ё! Ё! Ё! Комбат орёт. Разорванный рот у комбата, Потому что граната. Белая вата, красная вата не лечит солдата. Я солдат — недоношенный ребёнок войны. Я солдат, мама залечи мои раны...* А потом он отмывается сам, на час застряв в ванне, лежа по плечи в воде и согнув колени, с головой на влажном полотенце. Курит прямо там, закусив фильтр, чтоб не держать сигарету в ходящих ходуном пальцах и стряхивая пепел прямо на кафель. Про то, что должен был прийти в клуб, он вспоминает уже с опозданием, плашмя лежа на матрасе и уткнувшись лицом в подушку. Набирает на мобильнике смс, отправляет. "Плохо себя чувствую". Раз за разом проваливается в полудрему, разбуженный очередным сообщением. Зачем-то поддерживает диалог, хотя больше всего хочет вырубиться, или просто тихо сдохнуть. "Заболел? :3" "Не совсем. Но лежу пластом и не могу встать. Врать не буду" "Пласт — дело тонкое) Отдыхай) ЗЫ: наверное магнитные бури" Предположение улыбает. Да уж, такая, сероглазая магнитная буря. Не иначе. Его лихорадит, знобит, любое прикосновение ткани к коже на боку причиняет ощутимый дискомфорт, и, уже укладываясь спать, он избавляется от майки, спуская пояс мягких пижамных брюк низко на бедра. Долго возится, сбивая простыни, пока, наконец, не устраивается на боку, лицом к стене. И бестолку силится заснуть. Влад возвращается поздней ночью, под шум грозы. Заходит неслышно и сбросив обувь, ложится сзади поверх простыни. Прижимается грудью к спине, проталкивает одну руку между подушкой и плечом Свята, устраивает шеей на своем плече, другой рукой гладя лоб в холодной испарине, убирая с виска жесткую дреду. — Напугал тебя... — Шепчет еле слышно в затылок, гладит раскрытой ладонью по шее — мурашки бегут по коже, рваное дыхание успокаивается постепенно и подушка уже не кажется куском бетона под головой. — Злишься... — Констатирует Свят, закрывая глаза, облизывая сухие губы. — Злишься. Зачем опять пришел?.. Извиняться будешь? Или еще голодный?.. — Буду. Извиняться буду. — Невесомый шепот куда-то в загривок. — Много взял... очень много... — Как дал — так и взял... — Свят слабо улыбается, дышит уже мягко, неслышно. Его больше не трясет, и ладонь на его шее кажется уже не холодной, но теплой. Просто у них одна температура на двоих, пока они так близко. — Когда-нибудь заберу все, будешь только мой. Не страшно?.. — Влад не двигается, только рука спускается по ребрам, мимо лежащего на боку локтя, касается через простынь тела там, где саднит снова проступивший, огнем горящий шрам. Не ошибаясь, не промазав, отирает осторожно, ласково, прямо через ткань. Свята дергает, мышцы напрягаются, снова тошнота подступает. — Больно... — Виновато, мягко бормочет Влад, вжавшись лбом в его затылок, отпускает, больше не трогает, вместо этого накрыв ладонью запястье Свята. — Спи. — Сплю... — А ты спи... Свят послушно закрывает глаза, старается заснуть, но никак не может. Слишком близко чужое тело, слишком неудобно лежать на чьей-то руке. И он не смотрит, но представляет, что раскрытая ладонь Влада на простыне — как дохлый, лежащий на спине паук, с задранными вверх, согнутыми лапками. Свят уже сбился со счета, сколько раз они так лежали, как ложки в ящике, плотно прижавшись друг к другу. Он все еще размышляет о дохлых насекомых, о том, как они с Владом пытались и не могли заснуть бок о бок, когда... Губы касаются шеи, прихватывают кожу под ухом, Свят тихо, недовольно ноет, тянет несколько секунд одну ноту, скривившись. Чужая ладонь отпускает запястье и вместо этого поднимается к локтю, пока губы осторожно изучают шею. — Сраное животное... — Ворчит Свят, отдернув руку и пытаясь вообще втиснуть голову в плечо, чтоб перекрыть доступ к шее. Отодвигается к стене, желая втиснуться в нее, слиться с ней, только бы его сейчас не трогали. Совершенно бесполезно, к слову, желает, потому как Влад сразу же, как мягкую игрушку, за талию притягивает обратно к себе. — Вечно тебе... все сразу... хоть сейчас меня не трогай... ну Богом прошу... — Частит, настойчиво пытаясь избавиться от рук, сдергивающих простынь, оттолкнуть-отодвинуться. Пару минут они заняты бесполезной, лихорадочной борьбой каждый за свое. Глухо порыкивает Влад, то и дело дергая на себя гибкое, как влажный угорь, тело. Свят хрипит, уже даже не пытаясь взывать к разуму или совести. Просто молча стискивает зубы, когда они оба случайно задевают шрам. В конце концов Влад обхватывает его поперек груди, держит, сбивчиво дыша в затылок. — Больно же. — Возмущается Свят, на данном этапе уже почти касаясь лбом стены, упираясь в нее ладонью и переводя дыхание. — Ага. — Со знанием дела соглашается Влад. — Прости. — И целеустремленно запускает ладонь под простынь. — Бог простит. — Огрызается Свят, вцепляясь пальцами в запястье той руки, что все еще обнимает его. Пытается сдвинуть вниз или оттолкнуть. Пытается вывернуться. Бесполезно. Под простынью пальцы касаются шрама, очерчивают гладкие шелковые края, там где рубец сливается со здоровой плотью. Едва касаются, изучают, будто никогда до сего не трогали. Боль внутри постепенно начинает утихать, растворяется совсем, не оставив за собой следа. Свят замирает, перестает двигаться, даже дышать. Отсутствие боли — сейчас самое большое счастье. Свят тихо, сдавленно стонет от удовольствия. Отсутствие боли кажется пустотой, невесомостью, настоящей, несравнимой ни с чем тишиной. Кажется, сама суть садизма состоит в том, чтоб вызвать боль, а потом ее устранить. Кажется, мира вокруг нет. Есть только переставший вопить о том, где повреждено, организм, звонкий от странного покоя. — Вот так... — Шепчет Влад успокаивающе, будто в его руках не человек, а животное, которое не понимает, что с ним делают. — Хороший мой... Вот так... — От шепота и от осторожных баюкающих прикосновений бегут по позвоночнику мурашки, и снова слегка знобит, но это уже совершенно иной озноб, нежели еще час назад. Ладонь прижимается к шраму, большой палец гладит самый край клетки ребер, приподнимающейся на вздохе, и Влад вроде бы уже и не делает больше ничего, но все равно низ живота сводит — так напряжены мышцы. И возбуждение от близости Влада, как всегда, странно-сильное, острое. Свят абсолютно прозрачно знает, что завтра боль вернется, но сейчас, пока Влад рядом, и его ладонь лежит поверх старой раны, а чужая рука обнимает, привлекая ближе, спиной к груди — все прочее перестает иметь значение. Он засыпает почти мгновенно, неожиданно легко. И, как ни странно, ему абсолютно ничего не снится. __________ * текст песни: Пятница — "Я солдат"