Тёмные корни дерева

Холодная щетина кисточки проходит по телу, оставляя за собой длинную и сырую чёрную полосу. Она не одна сплошная, а куча маленьких, ветвящихся, длинных и коротких, замкнутых или вольно уходящих с глаз, резких и плавных. Филип мог делать это целый день, мог разукрасить весь доступный холст, а затем смотреть на него ещё дольше. Пока ему не надоест. В студии довольно свежо, но окна полностью закрыты, ещё и занавешены, чтобы совершенно никто не мог застать его за этим занятием. Во избежание неприятной и отвлекающей темноты, Балошу пришлось зажечь свечи и расставить их рядом со своим рабочим местом. Свечи ароматические, подаренные кем-то из друзей на прошлый день рождения, дают приятный аромат ванили в помещении. Рисунок так похож на дерево, с корнями, уходящими вниз, с высокими ветками, стремящимися вверх, расходящимися вправо и влево, длинными чёрными ветвями, огибающими грудь, бегущими по плечам и заканчивающимися лишь где-то в районе ключиц, вокруг которых уже начинают расти новые. Филип Балош любил экспериментировать с собственным творчеством, но редко ему удавалось найти кого-нибудь, кто сможет ему помочь в реализации новой и слишком уж креативной идеи, но в этот раз ему безумно повезло. Лука Иванович и сам был человеком творчества, с какой-то стороны. Но от художества он всё же был весьма далеко, особенно от такого необычного. Но Филипу, очаровательному лису, каким-то образом удалось затащить его в собственную авантюру. В интернете Балош довольно часто видел художников, разукрашивающих тела других людей, будь то друзья, партнёры или очень приятные и рисковые натурщики, которым и заплатили не самые маленькие деньги. Он даже не знал, под какую категорию подходил Лука. Сказал бы, что с какой-то стороны подо все три одновременно. Когда он касается мокрой кисточкой затылка подопытного, по телу того пробегает череда мурашек, а из груди вырывается вздох. Будто каждая мышца в теле напряглась, просто чтобы показать, насколько сильно он волнуется. Всё же не каждый день позируешь нагим перед человеком, который, казалось бы, не такой уж тебе и близкий друг, а тем более не что-то большее. Лука даже не мог думать о Филипе в каком-то таком контексте, особенно сейчас, когда любая эмоция заметна не только на лице, но и на теле, которое, кажется, так и не могло до конца открыться. Филип проходит кистью между лопаток, огибает их и на миг останавливается. Он надавливает на спину Луки, заставляя его выгнуться вперёд и принять до жути неудобное и довольно смущающее положение тела, особенно с фактом того, что ему и до этого было некомфортно сидеть на коленях. Он упёрся подбородком в белую простыню, постеленную на большую деревянную коробку, импровизированный подиум. Балош будто специально обхватил оба запястья Ивановича свободной рукой, завёл их за спину, а затем поднял на приличную высоту, аргументировав все эти действия как "чтобы они мне не мешали". Хотя, зайди сейчас кто-нибудь посторонний и увидь всё, что происходит, наверное, Филип бы не смог объяснить всё так, как объяснил Луке. И он поверил. И попался в ловушку, в которую совершенно не хотел попадаться, о которой не мог подумать даже в самых влажных снах, говорить о коих даже стыдно. Когда рука, покрытая тканью перчатки, тянется со спины и, нежно держа кисточку, проводит ею по левой груди, вырисовывает чёрные неровные круги вокруг соска, но его самого не касаясь, Лука невольно шумно вздыхает. Балош налегает на него сзади всё сильнее, опаляет шею горячим и, на удивление, спокойным дыханием. Ведёт кисть ниже и ниже, заставляя подопечного вздрагивать и прогибаться в спине вперёд всё сильнее. А неконтролируемые вздрагивания становится слишком тяжело контролировать. Но, дойдя до бёдер, Филип неожиданно останавливается, отстраняется и освобождает руки Луки, даря ему долгожданную свободу. И он зря времени не теряет: в это же мгновение прогибается в спине назад, образуя своеобразную дугу, и упирается согнутыми в локтях руками назад. Не ясно, сколько времени уже прошло, но спина уже сильно устала находиться в одном положении, а ноги и подавно затекли. Всё-таки Филип не подарил Луке заветную свободу, а лишь решил поменять позу, так как рисовать спереди, а находиться сзади, было не очень и удобно. Он потряс руками, кисти которых уже тоже устали напрягаться, поднялся на ноги и обошёл Луку, держа два пальца у него на плече. Отдёрнул руку Балош лишь тогда, когда оказался перед Ивановичем, кидая на него оценивающий взгляд. Глаза у него бегали, и было неясно, рассматривает ли он собственную работу или просто любуется открытым, в данный момент лишь для него, телом. И всё же больше всего ему нравились ключицы, видные и тонкие, красиво выгибающиеся, руки, тонкие и длинные бледные пальцы, изящные, будто фарфоровые и бёдра, широкие, и этим привлекательные, кажется, будто такие манящие, но в то же время недоступные. Это восхищает. — Осталось совсем немного, — Филип демонстративно выгнулся в спине и покрутил уставшими руками. — Ты не устал? — У меня есть выбор? — с некой претензией спросил Лука, но всё же отрицательно покачал головой. Он начал входить во вкус? — Нет, продолжай. Другого ответа Филип и не ожидал. Он ослепительно улыбнулся и подтянул перчатки, практически облегающие руки. Их наличие он объяснил нежеланием запачкаться или случайно что-то смазать, хотя вторую причину он наверняка придумал. Лука заметил в себе удивительное спокойствие, хотя он буквально лежал без одежды перед человеком, от которого можно ожидать чего угодно. Да, Филип был не самым предсказуемым человеком. Был бы — не пригласил бы сюда вовсе. Но Лука не чувствовал от него какой-то угрозы или отторжения, скорее было просто слегка стыдно. Хотелось прикрыться хотя бы полотенцем, как это делают в фильмах в виде цензуры. Балош постучал двумя пальцами по колену Луки, а позже слега потянул его вбок, намекая ему чуть раздвинуть ноги, чтобы устроиться поудобнее. Конечно, такую рабочую позицию Луке было довольно сложно понять, и на его лице застыло выражение сущего непонимания и даже некого возмущения, а может и вовсе смущения, так как от этого поза станет ещё откровеннее, что, несомненно пугало. Филип не собирался долго ждать решения, поэтому, увидев, как Иванович нерешительно исполняет его невербальную просьбу, подался грудью вперёд, помещаясь прямо между ногами подопечного, и упёрся ею в живот Луки. Он слегка поднял голову и принялся продолжать работу. Следующая чёрная линия проходит прямо от подбородка и течёт вниз, прямо к ключицам, которые Балош рассматривает с таким упорством и увлечением. Приоткрывает рот, а затем слегка прикусывает губу, но глаз не отводит, уже просто не может. Правая рука художника осталась свободной, а упираться уже не имело смысла: зафиксировался он весьма удобно. Филип завёл руку практически за спину, и, не отрываясь от работы, нащупал талию Луки. Сначала он лишь обхватился за неё, создал видимость того, что лишь держится за неё, но, заметив то, как сильно напряглось всё тело Ивановича, тот нарочно пополз пальцами вниз, принялся оглаживать бёдра клал на них всю ладонь и сжимал, улыбаясь и глядя на ответную реакцию, особенно на запрокинутую голову Луки, напрягшиеся руки и, о Боже, у него дрожало всё тело то ли от страха вперемешку со смущением, то ли от напряжения, которое так упорно пытается скрыть, но это, чёрт возьми, так плохо выходит. Лука держался из последних сил. Он знал, что всё пошло не по плану, он знал, что этого не должно было произойти, он знал, что может сейчас спокойно встать, одеться и уйти, потребовать компенсацию или придать всю ситуацию огласке, а может и просто тихо собрать вещи, а затем уйти. Кто ему это запретит? Фактически он имел полное право без объяснения причин отлучиться, а если уж прямо докапываться до истины, то можно и по причине косвенного домогательства сбежать. Но почему-то он не хотел. Ноги ватные, голова тяжёлая, но ему не было противно. Совершенно не было. Но из груди вырвался громкий вздох, когда Лука почувствовал чужую руку на своём члене, поглаживающую, но одновременно и довольно крепко держащую. Тот попытался инстинктивно сжать ноги, закрыться и забыть всё как сон, нелепый и странный сон, но между ними как раз и разместился Филип, который продолжал проводить тонкие линии по его телу как ни в чём не бывало, как будто он даже не замешан в этой ситуации. Он закинул голову набок, упираясь щекой в твёрдый подиум. Филипу его профиль казался каким-то божественно прекрасным, особенно очаровывали приоткрытые губы, блестящие и розовато-красные. Некий блеск на них Филип заметил сразу. Он был как ворона, тянулся ко всему сверкающему, поэтому и сейчас продвинулся вперёд, не заканчивая оба предыдущих занятия, устремился к губам Луки, но застыл в сантиметре от него, ожидая момента когда он повернёт голову самостоятельно. Что вскоре и произошло: тот развернул голову и посмотрел прямо в глаза Балошу, на миг задержал дыхание, а сердце будто пропустило удар. Филип принял молчаливое согласие и впился в губы Луки, налегая на него всем телом и продолжая двигать рукой у того на члене вверх и вниз, ускоряясь с каждой секундой, заставляя того простанывать прямо в поцелуй, щурить глаза и слегка поднимать подбородок. Лука лишь впился пальцами в белую простыню и больно сжал её в руках, потягивая её на себя. Балош резко оторвался и слегка отстранил голову, продолжая водить рукой вверх-вниз, чем заставлял Луку нервно вздымать грудь и выбивал из него приятные звуки, но всё ещё смотрит тому в глаза, от чего создаётся ещё большее напряжение и некое смущение. — Тебе удобно, Лука? — медовым издевательским голосом протянул Филип. — Руки не затекли? Не хочешь водички? Лука просто не мог ответить, особенно когда лежащая на члене рука резко подёргивалась и просовывала его между пальцами, а затем продолжала двигалаться, что было таким блядским движением, что хотелось простонать так громко, чтобы быть уверенным, что все в этом грёбаном помещении услышали. — Да… — тяжело выдохнул Лука, понимая, что большего сейчас он уже и не скажет, просто не сможет. — Какой ты неразговорчивый, Лука, — Филип по-театральному обиженно поджал губы, а затем нырнул чуть вниз, выцеловывая ключицы. — Тебе ведь здесь нравится? Дыхание у Ивановича было прерывистым и коротким, волосы липли к мокрому лбу. Он понимал, что так он долго не выдержит, что больше не сможет сдерживаться от удовольствия, поселившегося у него где-то в горле, и от тепла, перетекающего из одной части тела в другую. Лука резко закинул голову назад и на одном выдохе издал такой громкий стон, что и на самом деле казалось, будто все вокруг могли это услышать. Ноги задрожали в ярком оргазме, а всё тело в один момент обмякло и будто растеклось по простыне. В груди было такое количество воздуха, что Лука больше не мог делать ничего, кроме как лежать и глубоко дышать. Филип прикусил губу, довольный своей работой и вынырнул, делая пару шагов назад. Он принялся рассматривать Ивановича, будто он был его личным творением искусства, будто он был чем-то, что он сам создал и так хорошо, что невозможно налюбоваться. А всё же все эти линии, огибающие бёдра, выглядели так сексуально… — Мне нравится твой блеск для губ, — промурлыкал Балош и парой ловких движений снял перчатки, после чего скинул их на стол. — Клубничный… если честно, я предпочитаю малиновый, но потерплю ради тебя. Лука лишь следил за ним взглядом и аккуратно принялся подниматься на локтях, уже примерно стабилизировав дыхание. — Кстати, мне нужен натурщик, — неожиданно продолжил Балош, невинно прикусывая губу. — Когда приходить? — отдышавшись, спросил Лука, уже окончательно присев. — Я рад, что ты всё схватываешь, — выражение лица Филипа переменилось с просяще-виноватого на игриво-довольное. — Когда ты будешь свободен? — Завтра, — слегка улыбнулся Иванович, не сводя с Филипа взгляда. — В любое время. — Я знал, что ты войдёшь во вкус, — усмехнулся Балош и принялся складывать материалы на место, после чего развернулся и вновь оглядел Луку. — Ты слишком красивый, вот и вышло превосходно. — Все, на ком ты рисовал, получают такой приятный подарок? — со смешком спросил тот. — Ты первый, — Филип вернулся к Луке и погладил его большим пальцем по ещё влажной нижней губе. — И последний.