Сделка

- Сделка есть сделка. - Сделка есть сделка, - повторяет Каз, и заставляет себя протянуть ему руку. Пекка Роллинс именно такой, как он помнит - крепкий, рыжий, самоуверенный до самодовольства. Вот только без своих алмазных часов, кошелька, булавки для галстука и еще парочки мелочей, которых недосчитался, когда в прошлый раз пожимал руку Казу Бреккеру. Воспоминания о пачке крюге, которую Каз выручил за его безделушки, немного примиряет с вынужденным союзом - и Каз думает о хрусте денег, чтобы не скривиться от рукопожатия. Пекка Роллинс тоже о них помнит. Пожимая руку, Пекка обхватывает ладонью ладонь - обозначая рукопожатие, а потом резко дергает на себя. Каз мог бы удержать равновесие - Роллинс перенес вес на левую ногу, напряг руку чуть раньше, чем стоило, чтобы не выдать себя - мог бы, но не стал. Отдавая маленькую победу, Каз подается, оступаясь, и почти падает в его руки - в последний момент успев ухватиться за письменный стол. Пусть лучше видит его калекой, чем смертельно опасным противником. Не стоит выкладывать на стол раньше времени  все свои карты. Очень скоро Роллинс поймёт, как страшно ошибался. - Решил, что можно выставлять меня идиотом, щенок? Пекка замахивается, чтобы как следует врезать Казу - и стоило бы играть роль до конца. Стоило бы просто позволить ему ударить себя пару раз, выпустить пар, поверить, что поставил на место зарвавшегося мальчишку. Ничего из этого не имеет значения, и Каз отплатит ему сполна в любом случае. Уже скоро - одной из самых важных деталей плана. Стоило бы - но Каз делает короткий шаг в сторону, уходя от удара, и кулак Пекки еле ощутимо проезжается по скуле. Он разворачивается, недоуменно хмурясь - не ожидавший такой прыти от калеки, и замахивается снова. Слишком медленно - и Каз не отказывает себе в удовольствии. Вес трости привычно ложится в руку - иначе, чем для ходьбы, и Каз легко уходит от следующего удара и бьет сам. Четким, выверенным движением - набалдашник врезается в грудь, отталкивая Роллинса, и, прежде чем тот успевает сгруппироваться - бьет снова. По лицу - оставляя отметину на скуле, еще раз - уже сталкиваясь с блоком предплечьем, и Каз с трудом заставляет себя остановиться, не превращая это в настоящую драку. Слишком рано. Ему еще нужен этот подонок. Каз останавливается, вновь опираясь на трость, и не сдерживает тонкой улыбки. Нет ничего слаще, чем выставить его идиотом. - Ну что ж, - говорит Пекка спокойно, и смотрит на Каза совсем другими глазами. - Видимо, тебе нужен серьезный урок. Чтобы мы могли плодотворно сотрудничать, ты должен понимать положение дел. Наверное, это можно было бы назвать уважением - то, что сытым довольством отзывается в груди, но Каз давит это чувство и думает иначе. Не надо было раскрывать карты. Не надо было его злить. Роллинс хлопает в ладони - и они тут же перестают быть одни в полутемном кабинете. Роскошные ковры топчут десятки ног, стулья резного дерева бесцеремонно раскидывают в стороны, и мягкий полумрак от приглушенных ламп в торшерах с трудом пробивается через набившиеся тела. Шестеро бугаев заполняют комнату, и Каз мог бы быть польщен столь высокой оценкой своей опасности - если бы противоположное не было его целью. Каз успевает выбить запястье одному из них, заехать второму по коленной чашечке - но и сам заранее знает исход. Он не хорош настолько - никто без силы гришей не хорош настолько. Его хватают спустя пять с половиной секунд, один сломанный стул и несколько выбитых зубов - заламывая за спину руки. Вернувший самодовольное выражение на лице Пекка Роллинс подходит к нему, неспешно засучивая рукава, и произносит: - Так лучше. Так ты поймёшь быстрее. Ссадина от удара алеет на его щеке, и, пожалуй, это того стоило. Каз легко может выдержать всё, что тот собирается с ним сделать. Роллинс не убьет его, даже не покалечит - это прекрасно понимают они оба. Сделка гораздо важнее мелких подначек и оскорблений, и Роллинс ни за что не откажется от неё - так же, и как и Каз. Всё, что он может - избить его, залечивая ущемленное эго. Каз легко выдерживает удары. Первый - в скулу, зеркаля его собственный замах, второй - в живот, выбивающий весь воздух, даже третий - сжимая зубы. Удары не пугают его. В Бочке он привык к боли - привык так надежно, что не помнит без неё своё тело. Удары прекращаются быстро - гораздо быстрее, чем ожидал Каз. Пекка отстраняется, задумчиво глядя на него. Словно заметив что-то любопытное, выискивая трещину - а потом проводит ладонью по его щеке. Едва задевая ссадину от удара - плавно, почти мягко, вглядываясь в лицо. Нужно было не реагировать. Нужно было встретить его взгляд. В крайнем случае - усмехнуться, ответить пару колкостей, выдержать еще десяток ударов. Всё что угодно - кроме этого. Каз отдергивается от его ладони, и всего на секунду перестает контролировать выражение лица. Этого достаточно - конечно, достаточно для того, кто сколотил состояние, чуя чужие слабости. - Не нравится, когда тебя трогают, да? Каз пытается сжаться - пряча тело больше, чем от ударов, и Пекка делает знак своим мордоворотам. Те бьют по ногам, заставляя Каза упасть на колени. Один из них вдавливается всей огромной тушей в плечи, и еще двое выворачивают, поднимая повыше, его руки. Только не руки, и Каз не делает ни одного лишнего движения, быстро исправляя проколы. Он больше не будет мальчишкой, выдающим себя с головой. Пекка задумчиво проводит ладонью по его рукаву - до манжеты, до края перчатки, и легко касается подушечками пальцев полоски кожи между ними. Дрожь волной проходится по телу - вопреки всему, что требует разум, и Каз с трудом удерживается, чтобы не зашипеть. - Столько слухов об этих перчатках. Как думаешь, стоит мне посмотреть, правда ли кровь не отмывается с твоих рук? Запястья скручивает болью - только по боли Каз понимает, что пытается вырваться, несмотря на хватку. Тело не слушается его - обезумевшими инстинктами, захлестнувшими разум. Как если бы касания могли его убить. Пекка аккуратно берет между пальцев край перчатки - и оттягивает, не отрывая взгляда от его лица. Каз сжимает зубы и думает о чем угодно - о шелесте крюге, о сломанной ноге, о звоне бубенцов на лодыжках Инеж - о чем угодно кроме того, что могут с ним сделать. Больше всего он думает том, как выдавит Пекке Роллинсу глаза, а потом заставит сожрать их. Кожа перчатки скатывается до середины кисти - и Пекка задерживается, давая прочувствовать каждую секунду ужасного ожидания, впитывая дрожь его рук. Насытившись, он усмехается - и легко хлопает по тыльной стороне ладони, возвращая перчатку на место. - Но знаешь что. Я не стану. Считаю, в мальчике должна быть загадка. Оставлю её тебе, Бреккер. Каз не выдыхает с облегчением, голову его не кружит радостью от минувшего ужаса - о, нет, Каз слишком хорошо знает правила Кеттердами. Здесь никому никогда не везёт. Если тебе повезло - значит, тебя ждёт что-то страшней. Пекка наказывает Каза по-другому. Кивнув своим бугаям, он заставляет тех разжать ему рот. Каз дергается, когда грубые пальцы давят на челюсть, шумно хватает ртом воздух, извиваясь - и каждый сустав сворачивает от боли, когда он пытается уйти от касаний. Туша наваливается сильнее - весом, способным переломать ему кости, хлёсткий удар бьет по лицу, заставляя разжать зубы, и пальцы оттягивают нижнюю челюсть, раскрывая рот. Пекка берёт его за подбородок - мягко, неторопливо - и обводит губы кончиками пальцев. Давит, сминая кожу - и погружает в рот фалангу пальца. Прежде, чем Каз сожмёт челюсти, перекусывая его костяшки, он говорит: - Укусишь - и больше никогда не увидишь своего Призрака. Я позабочусь об этом. Ему не нужно повышать голос, чтобы Каз услышал. Ему не нужно повторять, чтобы Каз не пытался укусить. Он не может так рисковать. Только не Инеж. - Вот видишь. Ты вполне способен на послушание. Сразу два пальца проходятся изнутри по краю губ, растягивая - и скользят глубже, проходясь по языку. Горло сводит судорогой, и Каз чувствует на языке гниющие струпья, запах разложения и соли. Спазм дергает его тело, и крепкая рука вцепляется в волосы, не давая отдернуть голову. Нельзя было дергаться. Нельзя было показывать слабость. - Не нравится, - довольно констатирует Пекка, и пропихивает глубже пальцы. - Это хорошо. Раздувшаяся кожа во рту лопается язвами, заполняя гнилью, вкусом угля и крови. Пальцы касаются нёба, кожи щек изнутри - и каждое из движение отвратительно до судороги. Ничего из этого нет на самом деле - Каз пытается дышать носом, успокаивая бешено бьющееся сердце, но оно не слушает - и яркий фиолетовый пиджак Роллинса плывет перед глазами. Тело слабеет, обмякая, и теперь верзилам приходится держать его, чтобы он не свалился. Дрожащие губы раскрываются, пропуская пальцы глубже, и Пекка засовывает их до самых костяшек. - Вот так. Молодец. Такой сообразительный мальчик, которого ты из себя изображаешь, мог бы продвинуться куда дальше, если бы догадался сосать у старины Пера Хаскеля. Так что же, выходит, ты не такой уж сообразительный? Третий палец выдавливает из него сдавленный, мокрый всхлип - и нет ничего на свете, что могло бы сдержать этот жалкий звук. Комната, лица - всё плывёт перед глазами, каждая мышца в теле ватная и беспомощная - парализованная ужасом. Свет торшера слепит, сердце стучит так часто, что, кажется, вот-вот остановится навсегда - как загнанная до смерти лошадь. Вместо всех слов, торгов, желчных шпилек или обещаний мести, что могли бы крутиться в голове, уши наполняет монотонный, тонкий звон. Звон и плеск волн. - Теперь ты понимаешь расстановку сил, верно? - пробивается голос сквозь толщу воды. Каз должен ответить - должен ответить что-то колкое, ставящее его на место, а потом превратить в кровавое месиво его лицо. Он не может ни дернуться, ни произнести ни слова. Четвертый палец растягивает его рот до трещин в уголках губ, и пальцы пропихиваются в глотку. Как трупные черви - Каз чувствует их тепло, их движение, и то, как они заполняют его всего без остатка. Ползут вниз по горлу, множатся в груди, вместо воздуха забивают легкие, разъедают сердце, суставы, кости - не оставляя ничего, кроме гнили и трухи. Распухшие, мокрые, холодные тела жмутся к нему, удерживают руки, давят на плечи - лезут в рот, и он тонет. Давится, заходясь в надрывных спазмах - содрогаясь всем телом, каждой клеткой, воющей о воздухе. Гниль накрывает его в головой, заполняет язвами, перед глазами темнеет - и перед смертью Каз думает не о Джорджи и даже не об Инеж. Он думает о том, что ему, наконец, не придется больше плыть. Пекка резко выдергивает пальцы и достаёт платок из нагрудного кармана. Платок ярко-зеленый, с вышитыми вензелями - режущий взгляд, как солнечный свет после многих лет темницы. Он тщательно, неспешно вытирает руку - так долго, что Каз снова может дышать. Платок, который Каз будет заталкивать ему в глотку, пока он не задохнётся. Позже. Не сейчас. Хватка слабеет - но у Каза нет сил пытаться вырваться. Нет сил встать на ноги. Пекка садится перед ним - снова рассматривая, с сытым, урчащим удовлетворением - и резко хватает его между ног, сжимая. Каз не пытается отдернуться - всё еще не способный на резкие движения, и холод сковывает каждый позвонок тела. По крайней, на этот раз несколько слоев ткани есть между ним и чужой ладонью. - Смотри-ка. Я уж думал, ты обмочился от ужаса. Тело всё ещё не слушается его, вернувшееся было дыхание снова сбивается, и рука задерживается на ширинке куда дольше, чем нужно для того, чтобы проверить сухость брюк. Оставляя тепло, боль и воспоминания об ужасе - именно то, что и хотел Роллинс. Казу приходится упереться руками в ковер, когда его отпускают, чтобы не упасть. Комната всё ещё плывет перед глазами - как в шторм, и сердце гонит кровь болезненными, рваными толчками. - Ну как? Усвоил урок? - участливо спрашивает Пекка, наклоняясь к нему. - Никогда больше не пытайся выставить меня идиотом. Каз дергано, быстро кивает, не глядя ему в глаза, и вытирает рот тыльной стороной ладони. Знакомая кожа перчаток холодит губы - и Каз впивается в это чувство. Пусть думает, что победил.