В себя Оптимус начал приходить совсем недавно — до этого все казалось дефрагментационным циклом, причем не очень удачным. Но это не значило, что тот стал чувствовать себя лучше, напротив, откуда-то из несуществующих более подпрограмм не существующего более в прямом смысле процессора повыплывали новые мысли и чувства, и среди всех них выделялось одно — тревога. По ощущением это было очень странно — как и все в этом теле — страх был не безвылазным резидентом лишь нейронных процессов, а вполне реальным и, похоже, живущим прямо в позвоночной цепи, руках и ногах. Вместе с ним, а точнее физическим ощущением его, в сознание ворвались самолет и кресла и запахи и звуки, которые раньше, кажется, застенчиво избегали его внимания. Либо он избегал их. Впрочем, в целях отвлечения от неприятных и неоформленных мыслей все это отлично подходило.
Справа, через борющегося со смартфоном и бурчащего «ни связи, ни даже вайфая нет» Кейда ворочался и кряхтел Шайнинг. От кресла впереди и справа тянуло густым органическим запахом, как пахли некоторые поля и парки в зеленые планетарные циклы. Сзади кто-то пинал коленками его сиденье, и это было даже приятно, но потом тоже сзади раздалось «А ну прекрати!» на китайском и спинка снова иммобилизировалась.
Он выглянул в окно. Внизу простиралась чернеющая гладь океана, по которой кривой полоской были посыпаны осколки земной луны. Оптимус подумал о своей предвзятости к самолетам, но потом его мысли почему-то направились в другое русло, и он с удивлением обнаружил, что думает о том, как можно было бы спастись, если бы самолет ухнул бы вдруг вниз. Сначала он прокручивал сценарий с одним только им самим. Потом включил туда Шайнинга, а через минут десять раздумий и весь салон и экипаж. Умозрительно работало это с натяжкой, но как он ни старался, цифирно просчитать реальные варианты у него не то что не получалось — так называемый мозг в ответ на запрос откликался чем-то похожим на удивленное недоумение дрона-билетера, которому вдруг предложили выходить на сцену. Он упрямо отказывался держать в голове хоть какие-то цифры и вместо ответа на уравнение подбрасывал его сознанию образ последнего съеденного батончика. Поэтому все, к чему он смог прийти был грубый, почти карикатурный, набросок плана эвакуации. Концепция состояла в преждевременном открывании двери и, особенно если снизу — твердая земля, выжидании момента, когда высота окажется не смертельной, и потом — прыжок!
Да, этот мозг действительно работал интересно. В конце совершенно неожиданно в голове у него возник слоган: «Лучше сломанный позвоночник, чем сломанное все. Следуйте за мной!» Он прозвучал так отчетливо, что можно было подумать, что это коммлинк. Но нет. Похоже, это и был способ работы нейробазирующейся органической электровычислительной машины. Хотя нет, не вычислительной.
Сочинительной — вот правильное определение. Оптимус нервно вдохнул, когда понял, что к последнему заключению он пришел при помощи все того же мозга.
Справа раздался негромкий храп — смешно откинув голову, Кейд снова спал.
Нингонг достала салфетку из опустевшей наполовину упаковки и вытерла круглый подбородочек Шайнинга, который, булькая, вертелся в своем кресле с вполне определенной целью — сбежать из него. По мнению
самого Шайнинга, он был в идеальной форме для разминки — бодр и сыт и ничто не могло помешать его желанию исследовать этот новый мир окошек и подлокотников. Его взрослый сообщник под названием «мама», кажется, был не совсем против его инициативы, поэтому он ловко стёк на пол, дал своему сидению дружески-сердитое пять и схватился за ногу Кейда. Он уже отлично изучил своего Вздорного соседа и теперь не удостоил его и взглядом — путь его лежал к другому обитателю царства кресел — к Нервному соседу.
— О, он просится к вам на ручки, — Шайнинг слышит голос мамы и поднимает голову, чтобы взглянуть на Нервного. Тот глядел на него в ответ совсем не так, как другие — не с умилением превосходства, как другие, а с ужасом. Шайнингу понравилось и он уткнулся ему в колено. И опять необычная реакция — обычно этот жест побуждает его жертву подскочить или отодвинуть его, или взять на руки и опять тереть его бедное лицо тряпками. Этот же так и сидел как истукан.
— Простити, я не дотянусь. Вот, возьмите салфетки. — Ох, опять эта мама. Пусть не переживает, он уже вытерся — вот об эти красивые штаны. В повторной попытке выдавить реакцию из человека, он открыл рот и попытался укусить эту же коленку. В этот раз ему показалось, что тот что-то произнес. Он еще не совсем сообразил, как работает этот новый способ разговаривать, который все называли «английским», но они уже проходили это «совсем как», так что он очень гордился, что понял целую половину. Вторая половина же смысла не имела, но звучала прикольно — «искренок». Чтобы поддержать безответного соседа он сказал ему несколько английских слов — «хуя», «неряльно» и «жож», в ответ получив рассерженный вдох и выдох мамы, которая многозначительно обратила взор на дремлющего Вздорного соседа. Пусть сами разбираются, потому что он сам добился своего — Нервный осторожно улыбнулся и погладил его по уху. Шайнингу понравилось и он выразил желание залезть повыше, что тут же было исполнено. Но Нервный все равно был какой-то чудной — молчал и едва ли с ним взаимодействовал.
Чтобы привести его в чувство, Шайнинг размахнулся как следует и вмазал ему кулаком по лицу, и это возымело эффект. Но вместо кислого уворачивания Нервный немного повеселел и реально улыбнулся, а через секунду и вовсе удивил его, на его родном сказав «настоящий воин». От неожиданности Шайнинг чуть не свалился, и в награду, что Нервный его удержал, показал тому, какие большие пузыри он умеет надувать. В ответ на это тот издал какой-то странный звук и предпринял попытку погладить его по голове. Шайнинг экспертно оценил попытку неумелой и вопросительно надул правую щеку.
Маленький человек совершенно оккупировал его территорию и внимание, и он совсем не знал, что с ним делать.
Нингонг через два кресла показывала ему одобряющие знаки и делала умильное лицо. Оптимус расценил это как позитивное подкрепление — хотя этому новому процессору доверять теперь было сложно.
Шайнинга, в общем, было приятно держать на руках — он был мягкий и теплый, и хотя, кажется, у человеческих детей тоже был скелет, у этого экземпляра он как будто не ощущался — казалось, особенно в то время, когда тот вертелся и крутился, что у него либо костей совсем нет, либо они гнутся вместе с ним.
Поглядев в окно и не заметив там ничего интересного, Шайнинг перевернулся, перегнулся с видом притворно удивляющегося инспектора и оттопырил сеточку на кресле. Обнаруженный «Чокопай» тут же был вскрыт — очень ловко и профессионально, — и, видимо довольный своим новым положением, Шайнинг спокойно уселся на коленях у Оптимуса и удовольствовался пассивным разглядыванием соседних голов со своего нового и более высокого места. Оптимус тоже успокоился. Присутствие мягкого и довольно тяжелого существа рядом вызывало седативный эффект. Кейд все так же мирно похрапывал и иногда бормотал «будете разбираться» «прибью вас трактором» и «я тут живу». Нингонг, чуть хмурясь, потянулась к сумочке и вышла в конец салона. Шайнинг тем временем доел пирожное и теперь махал фантиком, разбрасывая по всей округе крошки.
Одна, ну, или половина из них попала на лысоватую и седеющую голову сидящего впереди человека. Тот — к изумлению Прайма — почувствовал их. Почувствовал и подскочил, а потом привстал, обернулся, и, состроив свирепую физиономию, принялся агрессивно шептать, при этом шептать так, что, наверное, услышать и понять этот шепот можно было даже из пилотной кабины.
Под напором негодования этого мужчины средних лет, полного и с короткой бородкой, явно не обладающим ни пакетами данных об эффективных атаках один-на-один, ни опыта в них, Оптимус, однако, заметно просел. Во-первых потому, что подобное выражение агрессии со стороны
не Мегатрона ему было так непривычно, что по спине забегали какие-то мелкие лапки, а во-вторых, потому что было непонятно, что делать. Ударить — первый и инстинктивный вариант, который Прайму едва удалось абортировать (с этим телом всегда нужно быть начеку, он уже понял, что порой оно действует по своему разумению); вжаться в кресло и обхватить Шайнинга — второй.
Человек был не китаец, но и не американец, поэтому говорил с акцентом, хотя бегло.
— Сколько лет вашему ребенку? Вы что, его не можете держать в узде? Тут у людей трагедия — полгорода разрушена, нервы на пределе, а вы — попрать, все попрать! Вот что вы хотите! А чего вы на меня таращитесь, а? Сами вон тоже уезжаете, весь такой чистенький, с иголочки! А еще мужчина называется! А оставались бы! Оставались, а не бежали, и защищали бы своего ребенка! Армии на вас нет, вот что.
Мужчина уже почти перевернулся в кресле, встав на него одним коленом и перегибаясь через спинку. Оптимус чувствовал, как на его лицо приземляются частицы его слюны.
— Потому что была бы у нас армия нормальная, не нужно было бы от инопланетян бегать. А вы небось в офисе своем просидели, чуть закончилось, шмыг в самолет и был таков, а? А вот автомат в руки и на защиту слабо? Слабо?!
Прайм заметил почти блаженную пустоту в мыслях — все было вытеснено бурей и натиском эмоционального шторма пассажира впереди. Женщина, его соседка, та, которая пахла цветами, пыталась его утихомирить, и, хотя попытка за попыткой оказывались неудачными, Оптимус был благодарен ей за это, потому что сам он не знал, что ответить.
Зато нашелся Шайнинг. Последние полминуты он сопел и надувался, как котелок с энергоном, и наконец с воинственным «Ба!» рванул вперед и вцепился мужчине в нос.
Тот быстро высвободился, но покраснел еще сильнее. Женщина на его ряду начала обеспокоенно оглядываться, а из-за шторки впереди выглянуло беленое личико проводницы.
Протопав каблучками по ковру, она подошла, взялась за спинку кресла, нагнулась и тронула праведного гневца за плечо, и когда тот обернулся, все еще красный (и с красным от щипка носом), с очень
необычным выражением на него посмотрела. Тот мгновенно притих, а Прайм под ее взглядом крепче прижал Шайнинга к груди.
Не трудясь переводить, та прошипела что-то на китайском с угрозой, видимо, такого веса, что мужчина как-то механически стек обратно к себе в кресло и зачем-то пристегнул ремень.
Тут же изменив выражение лица на то, что, наверное, где-то в учебнике для стюардесс называется «дружелюбно-приветливое», она своим жутчайшим английским высвистнула:
— А ийэтё у нась малеський пассажир! Не пугаийся, я тебя в абиду ни дам!
Шайнинг посмотрел на нее, положил ладошки на стискивающие его руки Нервного, булькнул невнятно и отрыгнул.
*
Оптимус помнил, что Кейд говорил про туалеты и про то, где они здесь находятся. Он также помнил, что там были такие мойки с неподвижными шлангами, из которых льется вода, которая как раз нужна бы была для удаления этого загрязнения с данного искрёнка.
С тоской поглядев на все еще спящего Кейда и пустое место Нингонг, он собрал волю в кулак, попытался запихнуть обвивающую неуверенность… куда-нибудь (неудача), подхватил Шайнинга и, выбравшись из своего ряда, направился к выходу.
Вдруг его кто-то окликнул — это была цветочная женщина. Она тоже вылезла из кресла и быстро подошла к нему.
— Давайте я помогу.
Прайм кивнул и они вместе направились к хвосту самолета. Оптимус с облегчением пропустил ее вперед и просто следовал по пятам. Все, что ему нужно было делать — отцеплять ручки Шайнинга от того, за что он ими цеплялся — а цеплялся он за все.
Она зашла в уборную, включила воду и намочила салфетку.
Все шло идеально. Оптимус был очень доволен.
Но тут, вытирая кофточку Шайнинга, она сказала ни с того ни с сего:
— Простите моего мужа. Его новая машина, позавчера купили, Hongqi, так сказать, ну, примагнитилась. А на примагничивание страховка, увы, не распространяется. А вас как зовут?
Оптимус как-то неловко вздохнул и сглотнул разом. Он совсем не помнил, как его называл Кейд, и как назло из его предательского мозга разом вышибло почти все земные мужские имена.
— С-сэм. Мое имя Сэм.
— Очень приятно, я Аманда.
Из зала раздался вопль. Аманда дернулась и выглянула в салон. Поверх ее головы Оптимус увидел, как ее муж, снова раздраженный, вновь перевернулся к заднему ряду и кричал что-то про храп и бессовестность. К его крикам быстро подключился и Кейд, процессор которого, видимо, был лучше заточен на подобные стычки.
Аманда сжалась и закрыла рот руками, грустно глянула на Шайнинга и выпорхнула в салон, стремясь опередить фурию в красной униформе, выдвигающуюся с другой стороны прохода.
Оптимус закрыл дверь. Волна умиротворения накрыла его, как только шум салона стих и он остался с Шайнингом один.
Перед ним было огромное зеркало. В его отражении, несмотря на приглушенное освещение, он тут же заметил, что искренок у него на руках был все еще недостаточно чистым, поэтому он поставил его на белую столешницу, потянулся к штуковине, откуда Аманда добывала эти бумажные тряпочки, выловил одну и приступил к делу.
Подбородок было вытереть легко, а вот с кофтой вышли проблемы. Он полагал, что тереть, пожалуй, не стоило, и теперь чувствовал подступающую панику — что ему делать?
Он огляделся, но никого больше не нашел. Он посмотрел на Шайнинга и серьезно сказал ему:
— Я полагаю, верхняя часть твоей экипировки не может быть восстановлена в ближайшие сроки. Я надеюсь, твой родитель имеет при себе сменный комплект?
Ответный «
шмяк» по щеке Оптимус решил рассматривать как эквивалент «ну ты неудачник». Он тяжело вздохнул, и уже собрался было забрать Шайнинга, как вдруг услышал голос Нингонг и решил дождаться ее.
«Это серьезно. Каково распространение?», — говорил ее голос на китайском. «Конечно, разумеется. Приложу все силы. Безопасно ли для людей? А для… детей? Хорошо, можете на меня рассчитывать».
Шайнинг, тоже ее услышав, бякнул и указал пальцем на ряд кабинок.
«Хорошо, бабулечка, будь здорова, míng tiān jiàn, míng tiān jiàn» — тут же добавил голос Нингонг громче.
Через секунду появилась сама Нингонг с немного удивленным и виноватым выражением сразу.
Передав ей Шайнинга, Оптимус с чистой совестью вернулся в салон к скучающему и снова жалующемуся на отсутствие связи, но носящему на лице победоносный отпечаток Кейду и еще сильнее, чем после первого посещения стюардессы вжавшемуся в кресло своему склонному к бушеваниям соседу спереди.
*
Они вышли из самолета через полтора часа.
Садясь в такси, он еще раз встретил Нингонг с небольшим чемоданчиком ждущую свой транспорт. Оптимус, распираемый изнутри каким-то (снова галюцинационным) воздушным баллоном, пожал маленькую ладошку Шайнинга и грустно махал тому из окна быстро удаляющегося автомобиля, несущего их к какому-то новому и неизвестному «Бэррис Драйв 17б, рядом с Сан-Диего».
