Мой лучший друг

Меня зовут Ипполит Терентьев. Мне 18 лет и я самый обыкновенный ученик гимназии. Учусь хорошо, однако не зациклен на этом. Жизнь не то, что очень скучная, но и не слишком интересная. Но вот, последнее время плохо себя чувствую — кашляю, чихаю, мучаюсь от больного горла. Внимания я на это не обращал, о чём очень сильно сейчас жалею. Проснулся сегодня и понял, что с кровати не встану. Всё плывёт перед глазами, бросает то в холод, то в жар. Вечно плачу и прошу воды. Не помню, что было потом, но проснулся я в больнице. Буквально только что. Мне всё ещё плохо, однако существенно лучше. Кое-как сажусь на кровати и оглядываюсь. Белая потрескавшаяся плитка, гнилое деревянное окно и шесть железных кроватей. Мне крупно повезло, ведь занята была лишь одна койка помимо моей. Брата или сестру по несчастью видно не было: человек закутался с головой в одеяло. Однако, чуть позже, сожитель всё-таки высунулся из-под него. Это оказался худой светловолосый мальчик лет 14 с крайне болезненным видом. Он посмотрел на меня и вздохнул: — И Вам не повезло... — он развернулся ко мне лицом, — Сколько осталось? Я не понял его: — Что значит "сколько осталось"? — Это и значит... — мальчик снова укутался в одеяло, — Тем, кто оказывается среди чахоточных, говорят срок. Больше него вряд-ли проживете... — Чахотка? — я обомлел. Чахотки мне точно не хватало, — Вы считаете, я — чахоточный? — Тут все такие лежат... Вы удивились?.. Я просто потупил глаза в пол, ведь мне решительно нечего было сказать в ответ. Мальчик продолжил: — Вы не расстраивайтесь... Вы выглядите хорошо. Наверное, полгода проживете... Полгода? Каких-то полгода? У меня столько планов, столько целей! А мне полгода решили дать? Собеседник, кажется, понял, что случайно запугал меня, поэтому сменил тему: — Меня Колей зовут... А Вас? — он протянул мне свою тощую бледную руку. Я пожал её. — Ипполит. Остаток этого дня мы с Колей общались. Вернее, в то время, пока он не спал. Он часто проваливался в сон прямо посреди разговора, а я просто плакал в подушку из-за приближающейся смерти. Затем Коля начинал кашлять, просыпался, и мы снова разговаривали. Я узнал, что Коля чуть старше, чем предполагалось: ему было 15 лет. Ему осталось, в лучшем случае, два месяца — до конца лета. Был он уже совсем слабым, ходить и просто сидеть едва мог. Коля всегда мерз и поэтому кутался в одеяло, которое не грело почти. К концу дня я отдал ему своё, хотя тот упорно отбивался и говорил, что мне оно нужнее. Наверняка я должен был взять себя в руки и смиренно прожить оставшееся время, однако не мог этого сделать. Вся больница давила на меня. Бурю эмоций у меня вызвало и то, что к нам ни разу никто не зашёл. Коля сказал, что это совершенно нормально и тут люди находятся просто для того, чтобы дома не лежать и не мешаться. Однако с утра к нам всё-таки пришли. Точнее говоря, ко мне. Коли для врачей будто бы и не существовало, зато мне дали какую-то горькую жидкость, от вкуса которой глаза полезли на лоб, а затем я получил укол, после которого сидеть ещё долго не смогу. Как только врачи ушли, решил расспросить Колю о таком отношении, после чего выяснил, что внимание на него обращать не будут, ведь, цитирую, "я же всё равно умру. Может быть, пораньше, может, попозже". Потом выяснилось, что за едой больные должны ходить сами. Должно быть, в этом нет ничего такого, но относилось это даже к таким, как Коля. Он уверял, что всё хорошо и это так бывает, и его соседи приносили что-нибудь. Однако, со слов самого Коли, последний сосед лежал и мучился в агонии пару дней, а потом ещё столько же пареньку довелось оставаться одному. Конечно же, я пошёл за завтраком и для себя, и для Коли. В тарелки наложили мерзкого вида субстанцию, а в стакан — жидкость, от которой несло чем-то кислым. А это для кого-то последний прием пищи в жизни. Идя по коридору под звук кашля и стонов обратно в палату, мне повезло: — Терентьев? Вам передали здесь, — осведомила какая-то медсестра. Я сразу ринулся ко входу, где сторож отдал две небольшие банки, завёрнутые в ткань. Развязав их, одна тарелка с больничной кашей(насколько я понимаю) осталась стоять на подоконнике, потому что банки с супом и варёным картофелем, пусть и остывшим, были явно интереснее больничной дряни. До палаты добрался бегом, чтобы никто не видел, что в руках несу что-то съедобное. Сразу Колю оповестил и тот сразу стал отнекиваться. Откуда он такой упрямый вылез только? По итогу, я запихивал себе в рот больничное месиво, а мальчик — картошку. Суп он решительно не принимал, хотя смотрел на него голодным взглядом. Чтобы отдать ему суп, начал делать вид, что кашей смогу наесться, однако тот всё равно согласился только на картошку, которую быстро проглотил и вернулся ко сну. Потом меня опять позвали и вручили книги с тетрадками, которые, видимо, мать передала мне. Почему бы сразу не отдать? Видимо, боялись, что там опасные мысли, что я в предсмертном бреде начну им проповедовать нигилизм. В действительности же это были учебники естествознания и химии, соответственно, записи в тетради были примерно того же направления. Сидеть мне больно. Лежать не хочется — чувствую себя лучше Коли. Начал ходить по комнате и, чтобы отвлечься от дурных мыслей, стал монотонно повторять материал. Я как в транс впал, но вдруг почуял на себе взгляд. Коля не спит. Наблюдает за моими движениями. Пару секунд мы были в ступоре, а потом наблюдатель решил прервать тишину: — А почему Вы остановились? — в слабом голосе слышались нотки недоумения, — Вы читайте... И громче, пожалуйста... Я послушать хочу... И я начал делать так, как попросили. Поначалу это было простое зачитывание текста, его повторение, но затем Коля стал задавать вопросы, я на них отвечал, он опять задавал и приходилось опять отвечать. В конце концов это стало походить на урок, что, внезапно, принесло мне удовольствие, ведь мало кто мог слушать про инфузорию с таким интересом. Он даже кашлять пытался тише и усиленно держался в сознании. По такому же сценарию прошли и следующие несколько дней. Учить Колю было, наверное, самым интересным занятием в этом отвратительном месте. Я даже начал думать, что провести последние дни в такой компании не так уж плохо. Однако этим утром позволил себе поспать чуть дольше, а когда проснулся, увидел, что Колина постель застелена, а мальчика нигде не было. Я всё надеялся, что он вернётся, но ни днём, ни вечером, ни следующим утром мой новый друг не вернулся. Очевидно, он просто окончил жизненный путь. Его же совсем не лечили, даже мучили, скорее. Губители. Убивцы. Я пытался отвлечься от этих мыслей. Пока не видел его труп, мертвым считать рано. Несмотря на мой настрой, я просто лёг и лежал неизвестное количество времени, позабыв обо всём. Несколько раз ко мне приходили врачи, что-то делали. Ничего из этого не помню, но, придя в себя, обнаружил, что чувствую себя вполне здоровым. Через день после возврата к жизни меня отпустили, а на вопросы про отведенный мне срок посмеялись и сказали, что такому "быку" ещё жить и жить. После выхода из больницы, я решил, что ничего особенного не произошло для меня там, что ни с каким чахоточным мальчиком я не знакомился, что никто не умирал и всё так, как было раньше. Однако Коля о себе ещё напомнил, да и самым прямым образом. Идя домой с учебы, какой-то крепкий мужчина подхватил меня под руку и увёл за угол из толпы учеников. Меня охватила паника, хотя скоро я уже был решительно готов дать отпор — начал брыкаться и бранить нападавшего. Внезапно этот человек всё-таки решил объясниться: — Да успокойтесь же Вы! Меня зовут Гавриила Ардалионович Иволгин. У меня к Вам дело одно... Коля просил...