***
Пассажирский самолет «Бройлер-747» терпел крушение над водами Атлантического океана в течение 325 серий. Антон терпит крушение своей карьеры серьезного профессионального актера в течение семи сезонов. Стас ведь на самом деле сильно сомневался, брать ли его в проект. К тому моменту, когда Антон пришел на кастинг, Арсений был единственным утвержденным из актерского состава и терпеливо проходил совместные пробы со всеми претендентами на роль Антона. Они вдвоем словились сразу, с первых же реплик, и химию между актерами подметили и кастинг-директор, и сценаристы, и продюсеры. Только Антон внешне плохо попадал в уже созданный в воображении Стаса образ. — Вы хорошо вместе смотритесь, но вот был бы ты хоть на пятнадцать сантиметров пониже… И чуть посветлее. Понимаешь, как бы хорошо типажи сложились: один старший, другой — младший, один темноволосый, другой — светловолосый, один высокий, другой — низкий… А так картинка рушится… Но Стаса в незаменимости Антона в итоге убедил генеральный продюсер — Слава, и помог в этом далеко не талант, а собственное имя. Он пришел в восторг от того, что к уже редкому совпадению — на роль Арсения взяли буквально Арсения — могло добавиться еще одно такое же. — Ну, это же будет гениальный ход — имена героев не отличаются от имен актеров, их играющих! Эта идея так его вдохновила, что впоследствии в сценарии все остальные персонажи тоже были переименованы под утвержденных исполнителей ролей. В итоге Полина стала Ирой, Миша — Ильей, Кирилл — Пашей, Менелай — Димой, Аревшат — Сережей. Возникал, конечно, вопрос, почему экранных грека и армянина зовут привычными русскоязычному уху именами, но в угоду новообретенной фишке логикой решили пожертвовать. Впрочем, это был далеко не последний раз, когда она погибала под гнетом сценарного безумия. Большинство хороших сериалов скатываются после третьего сезона. К седьмому сезону планку выдержать не смогла даже «Игра престолов». В случае «Импровизации», если уж изначально сюжет выглядел так, будто его придумывала престарелая гиена с Альцгеймером, то на восьмой год существования сериала она обзавелась двумя контузиями в голову, пройдя Афган и «Дом-2», тремя героиновыми зависимостями и ампутацией девяноста шести процентов мозга. Собственно, основная идея не сильно отличается от большинства дешевых мыльных опер: два парня, занимающихся жанром импровизационной комедии, из Санкт-Петербурга и два из Воронежа объединяют свои усилия, чтобы создать телевизионное шоу. Конфликт интересов, вечные разногласия, едва не переходящие в драки, долгий тернистый путь к успеху и, наконец, долгожданная популярность. В процессе двое из героев начинают питать друг к другу сначала страсть, а впоследствии и более высокие чувства. Но счастье все время ускользает от них, сталкиваясь с ворохом препятствий. Каждый из нас может покаяться, что хоть раз оказывался в плену такой вот лабуды и ждал выхода новых серий, боясь признаться друзьям в своем постыдном увлечении, тут ничего удивительного. Но вот здесь и вступает в игру главная особенность «Импровизации» — ее сеттинг. Дело в том, что действие происходит не в нашем привычном мире, а в некоем альтернативном государстве, в котором однополые отношения почему-то вызывают осуждение и отвращение у большинства населения. До такой степени, что в седьмом сезоне они оказываются запрещены на законодательном уровне. И даже за пределами этого государства, в более цивилизованных странах, порой можно столкнуться с неприязнью. Ну не бред ли?! Проще поверить в теорию плоской Земли, чем в эту ахинею. — Эм, Стас, — спросил Арсений на одной из первых читок сценария, недоуменно наморщив нос. Антон, тогда еще даже близко не влюбленный в него, уже умилялся таким крохотным деталям в поведении. — Я никак не могу разобраться. Прости мою назойливость, но я привык работать по методу, и мне нужно понимать, за что моего персонажа осуждает общество. Почему именно любовь между двумя мужчинами кому-то так противна? — Ну… — Стас медленно выпустил воздух ртом и нервно потер лоб. — Понимаешь… Тут, в общем… Ну, как бы… Такая дань традициям… Исторический контекст опять же… Ну… В целом… вот… такое… тоже может быть… — Но в этом же нет никакого смысла! — не выдержал Антон. — Почему кому-то не плевать, что там у других происходит в личной жизни?! Все присутствующие с любопытством смотрели на Стаса в ожидании ответа. — Ну… Это… Сложно объяснить… Это же вымышленный мир… — мямлил тот, все больше покрываясь испариной. — В общем, извините, парни, я не знаю. У меня нет ответа. Просто примите это как данность. Они вынуждены скрываться, и точка. Ну и вот как с этим работать, если логики в сюжете нет на банальном уровне мироустройства?! Сценаристы даже термин специальный придумали — «гомофобия», а дать нормальное объяснение его существованию не смогли. Итак, возвращаясь к сюжету, несчастные Антон и Арсений вынуждены хранить свои подсудные отношения в тайне, являясь публичными фигурами. Но, разумеется, это не единственная проблема, которая стоит на пути у их вселенской любви. В первом сезоне, будучи заложниками своих собственных убеждений, навязанных грубым социумом, они стесняются новых чувств и пытаются отрицать взаимное влечение, выстраивая личную жизнь с другими людьми. Впоследствии происходят шаблонные «кошки-мышки», когда один перестает сопротивляться и готов идти навстречу, а второй, наоборот, открещивается от пугающей правды. Разводы, новые девушки, беспорядочная половая жизнь, ревность, депрессии и запои — дышите глубже и пейте валокордин! Случайный пьяный секс (привет, сцена с сапфирами и изумрудами), еще один случайный пьяный секс, снова случайный пьяный секс, случайный пьяный секс после случайного пьяного секса, случайный пьяный секс для закрепления и, вы не поверите, случайный пьяный секс. Антураж — гримерки, номера отелей, задние сиденья автомобилей, подсобки, туалеты, ну, короче, вот это все, где так удобно трахаться без подготовки и соблюдения правил гигиены. Ну и, конечно, сами персонажи. Это вообще пиздец и Холокост. Архетипичные жертвы биполярного расстройства. Взять, к примеру, Арсения — в первом сезоне это такой маскулинный мачо, после демонстрации которого экраны ваших телевизоров мироточат тестостероном. Может оплодотворить одним взглядом, нагнет даже железный столб, наложением рук лечит бесплодие и импотенцию. Самовлюбленный до той степени, что пяти минут не может провести, не посмотревшись в зеркало. Корчит из себя интеллектуала, хотя на самом деле не способен спокойно пройти мимо любого фаллического символа, чтобы с ним не сфоткаться, и шутит на уровне «любители ссаного спорта». Ну просто мечта. Хотя и Антон не лучше. Провинциальный гопник с манерами привокзальной шалавы, еле выучивший алфавит. Пропагандирует нездоровый образ жизни, ржет, как лошадь, матерится, как сапожник, в интеллектуальной схватке уступит даже питекантропу, высказывает сомнительные утверждения и в свои годы отличается поведением и характером уровня зародыша. Антон, конечно, тоже не идеал, но по крайней мере не ведет себя, как малолетка. И тем не менее вот этот краш года все же получает свою порцию какой-никакой любви, а Антон навечно застрял в текстурах безответных чувств. Зависть к собственному персонажу так достала, что он бы давно уже свалил из их шарашки, если бы не Арсений. Ах, Арсений, Арсений… Полная противоположность своему погрязшему в пучине порока герою. Деликатный, умный, скромный, вежливый и чуткий. Улыбается так светло, что в душе у Антона расцветает даже папоротник. Ему самому порой бывает стыдно смотреть Арсению в глаза: как хорошо, что тот не умеет читать мысли и не подозревает, в каких фантазиях Антона принимает активное участие. Такие, как Арсений, наверное, вообще не дрочат, а воображение употребляют только на создание идеальных картин прекрасного светлого будущего, где в каждом рулоне туалетной бумаги есть смываемая втулка. Но вернемся к самому тупому сюжету на свете. Вдоволь нажевавшись кактуса, к четвертому сезону герои все-таки приходят к более-менее здоровым отношениям. Они признаются друг другу в любви, открываются перед близкими, стирают былые границы. И, казалось бы, хеппи-энд, на этом проект можно закрывать. Но не тут-то было, потому что зритель просит зрелищ, а продюсеры — бабла. И приходят новые испытания. Чтобы дать сериалу свежей крови, в сценарную группу были приглашены четыре новых молодых автора из соседней республики. Денег они просили немного, зато энтузиазмом и идеями фонтанировали, как Самсон, разрывающий пасть льва, в Петергофе. И понеслась моча по трубам… У Арсения в каждом сезоне теперь появляется минимум одна новая жена и новый ребенок. Бывшая девушка Антона становится его девушкой для прикрытия. У Арсения не ладится актерская карьера. Герои не могут начать жить вместе, потому что один ненавидит Москву, а другой — Петербург. Арсений истерит в каждой серии, Антон впадает в депрессии и на четвертом десятке ежедневно режет вены, а потом скрывает шрамы под длинными рукавами. Способы выражения глубоких чувств тоже уходят в идиотизм. Антон вечно сушит роговицу, потому что не в состоянии отвести взгляд от своего сердечного друга. Арсений начинает возбуждаться тупо от присутствия Антона в пешей доступности, причем такие недоразумения все чаще происходят на широкой публике, а поводом для их возникновения все время становится какая-нибудь немыслимая ерунда типа прикосновения к запястью или повышения тона. Ты все еще с нами, благодарный зритель?.. Неизменным остается, разумеется, только накал эфиопской страсти, после которой приходится выжимать простыни и восстанавливать барабанные перепонки. Антон, преодолев смущение, несколько раз намекал сценаристам, что у анального секса есть свои ограничения по периодичности, но здравый смысл умирал в котле ненасытного либидо Антона и Арсения. Хотя в динамике интимных отношений тоже произошли некоторые перевороты. И тут, как ни крути, причиной невольно послужил сам Антон. В первых сезонах Стас придерживался позиции, что между персонажами должно сохраняться четкое разделение: «старший» занимает доминирующую роль в отношениях, а «младший» ему во всем уступает. Постельных сцен это тоже касалось. Антону такая приверженность одной линии казалась странной, но он не возражал: ему нравилось во время съемок хоть ненадолго ощущать на себе вес тела Арсения. Но в начале четвертого сезона в ходе съемок очередной сцены греховного падения Стас вдруг все остановил, снял кепку, устало прикрыл глаза рукой и пробормотал: — Нет, ну это пиздец. Это выглядит так, будто шпиц пытается выебать ньюфаундленда. Можно подумать, Антон виноват, что взрослеет и меняется внешне! Арсений тогда, конечно, обиделся. Ушел в гримерку, закрылся и молчал до тех пор, пока Антон, побежавший за ним следом, не разволновался и не начал кричать, что сейчас выбьет дверь плечом. Открыл, погладил по непострадавшему плечу и сказал, чтобы Антон никогда не смел так делать — можно же покалечиться. — Никакой ты не шпиц, Арс, ну ты чего. Он просто выразился неудачно. Ты как минимум благородный доберман. — Сам ты собака сутулая, — вроде бы обозвал, а в голосе были слышны только улыбка и тепло. В общем, после этого вектор отношений персонажей сместился и их поменяли местами. Антон все еще недоумевал, почему в этом выдуманном мире распределение позиций в интимной жизни зависит не от личных предпочтений и настроения, а от внешних данных, возраста, роста и других маловажных переменных, но не возражал: ему нравилось во время съемок хоть ненадолго ощущать под собой изгибы тела Арсения. В последнем сезоне сценарий пробил новое дно неправдоподобности: главных героев увольняют с канала, а их шоу закрывают. — Н-но, Стас, — Арсений от изумления даже начал заикаться, не сводя глаз со строчек текста. — Почему?.. Мы же шесть сезонов вели линию, что у их передачи множество фанатов, рейтинги в полном порядке, и именно это служит причиной столь пристального внимания к нашим героям… С какой стати их увольнять? — Ну… Это… Сложно объяснить… Это же вымышленный мир… Новая политика канала… — отводил глаза Стас. — В общем, извините, парни, я не знаю. У меня нет ответа. Просто примите это как данность. Они вынуждены закрыть шоу, и точка. Результатом этих перипетий становится то, что Антон от отчаяния выдумывает себе тайное музыкальное альтер эго, а Арсений в своих истериках все больше дает ебу, днями и ночами штудирует комментарии в соцсетях и ищет в них ошибки и опечатки, чтобы потом поставить в статус. Да, в этом нет ни капли смысла. — Стас, ну какой Hasnuts?! Мы теперь снимаем не мыльную оперу, а детское шоу вроде «Ханны Монтаны»? — Да подожди ты с этим… Тут такое дело. В общем, тебе нужно будет остричь волосы. Почти под ноль. — Что?! Зачем?! — Антон все больше стремится к саморазрушению… Это… Сложно объяснить… Это же вымышленный мир… Если бы не Арсений, Антон бы точно уволился.***
— Ммм, как же вкусно, — закатив глаза от удовольствия, Арсений отправляет в рот последний кусочек поданного ему стейка из лосося на гриле, аккуратно вытирает губы салфеткой и продолжает рассказ. — Так вот, роль очень интересная, я подобного никогда не играл. Это странный парень с рюкзаком, который ходит по вокзалам и высматривает там красивых девушек, отставших от поезда. Приглашает их к себе домой, где выясняется, что он на самом деле маньяк. И у него вся семья такая, коллективное психическое расстройство… У них только что закончился съемочный день, и часть команды плавно перетекла в бар, чтобы расслабиться. Не все, конечно. Сережа, например, как примерный семьянин и отец четверых детей, сразу умотал домой. — Прикольно, — искренне радуется за коллегу Антон, потягивая свою минералку. — Тебя уже утвердили? — Они готовы, но я пока не дал согласия… — В смысле?! Ты же сам говоришь, что проект и роль тебе нравятся! Арсений грустно вздыхает. — Понимаешь, там конфликт в графиках с «Импровизацией» выходит. Съемки фильма выпадают почти на то же время, что и съемки следующего сезона. К тому же съемочный процесс будет проходить в Новосибирске, я не смогу разорваться на два города… Нужно выбирать… У Антона тут же неприятно свербит под коленками. Они, конечно, постоянно обсуждают, что их многосерийное пристанище — то еще болото, из которого нужно выбираться, но он никогда всерьез не задумывался над тем, что Арсений действительно может покинуть проект насовсем. В этом случае единственная Антонова причина появляться на нелюбимой работе исчезнет. Эгоизм и страх тут же рвутся наружу недостойным желанием схватить Арсения за руку и заорать: «Не пущу!» Но это слишком. В конце концов, Антон правда желает этому прекрасному человеку добра. — А что тут выбирать, Арс? Ты сам все прекрасно знаешь. С одной стороны — глупая бесконечная мылодрама, в которой мы все стали заложниками одной роли, с другой — интересный независимый фильм. Это твой шанс. Бросай «Импровизацию», она того не стоит. Слова даются на удивление легко, хотя в действительности Антону страшно, что Арсений сейчас кивнет, хлопнет по плечу и навсегда уйдет из его жизни. Но тот лишь хмурится и нервно надрывает край салфетки. — Я и не думал ее бросать. Во-первых, у меня контракт еще на два года, я замучаюсь платить неустойку. Во-вторых, это просто непорядочно — так подставлять тех, с кем работаешь уже столько лет. Ну, конечно. Надежный моральный оплот Арсений всегда в первую очередь думает о других, а не о себе. РПЦ всерьез должна задуматься о том, чтобы канонизировать его при жизни. Мысль изреченная есть ложь, и в случае Антона это действительно так: все внутри него противоречит следующей реплике, но он тем менее собирается с духом и произносит: — Ну а если не насовсем? Возьми отпуск на время съемок фильма. Слава добрый и ценит тебя, он пойдет навстречу. — И как ты себе это представляешь, Шаст? Я просто выпаду из сюжета на пару месяцев? Пара месяцев! И этого для Антона слишком много. Даже во время межсезонья они, хоть и перестают видеться по работе, но всегда находят друг для друга время пересечься раз в пару недель. А тут — другой город… — Ой, да было бы из чего там выпадать… — бодрым тоном продолжает Антон как ни в чем не бывало. Он все-таки актер. — Придумают что-нибудь. Ну, не знаю. Например, этот долбоеб Арсений в очередной раз лезет на какую-нибудь дверь, срывается с нее и ломает ногу. А потом лежит в больнице несколько недель. Снимем заранее какое-то количество сцен в палате, чтобы вставлять по паре кадров в каждую серию, и нормально. Наверняка Антон найдет способ ублажать Арсения даже в общей палате. На этих словах Арсений опускает глаза и краснеет, и Антон мысленно отвешивает себе пендель. Ну зачем сказал пошлость при этом невинном птенчике?! Тот, небось, после каждой постельной сцены моется с хлоркой, чтобы избавиться от этой грязи, а Антон еще и вне кадра ему напоминает. Но Арсений поднимает на него чистый взгляд, безо всякой кривой ухмылки, как у Арсения, и спрашивает с легкой иронией: — Скажи, ты специально хочешь от меня избавиться, да? Чтобы окончательно перетянуть все внимание зрителей на себя? Вот вернусь я потом со съемок — и все, уже никому не буду нужен! «Мне ты будешь нужен», — думает Антон, но тоже просто улыбается в ответ. Арсений слегка наклоняет голову, и челка съезжает по лбу. Он нетерпеливо убирает ее рукой, отчего надо лбом появляется смешной вихор. Он его, конечно, ничуть не портит, даже наоборот — делает еще более милым. Арсений в такой ситуации тут же бросился бы поправлять волосы, а потом застрял бы возле зеркала еще на полчаса, пересчитывая морщины. А настоящий Арсений даже не замечает, что во внешности произошли какие-то перемены. Антону пизда. Такая широкая, что можно с разбегу сесть на башню Газпрома и даже не пораниться. Изменив своему принципу «перед рабочей сменой не пить», он обнаруживает себя у бара, где его перехватывает Дима. — Шаст! Мне два билета подарили на матч «Спартак» — «Зенит», они мне на хер не сдались, может, ты с кем-нибудь сходишь? — Спасибо, я сам к футболу тоже равнодушен. Да и с кем мне идти? — С Арсением, например. Он вроде шарит, — Дима забирается на соседний стул, и Антон понимает, что так легко от этого разговора не отделается. Как-то так получилось, что Дима в курсе его безответных чувств. — Ну раз шарит, ты с ним и сходи, — бурчит Антон, опустив лицо в бокал. Пиво неприятно горчит на языке. Уж лучше бы взял что-нибудь сладкое, например, эпплтини. — А чего ты сливаешься сразу? Хотя бы попробуй. Ты с ним так и не объяснился? — Не в чем объясняться, Дим. — Какое же ты ссыкло… — Да, ссыкло, — Антон раздраженно карябает ногтем бирдекель. — Я и не спорю. Но посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте. — Нормальное у тебя место, чего ты зря драму разводишь, будто Антоша. Арс как минимум замечательно относится к тебе и дорожит вашей дружбой. А ты все морозишься. — В этом все и дело! Никакой замечательной дружбы уже не будет, если он меня отвергнет! Ему станет неловко, мне станет неловко. А нам работать еще вместе, это отразится на съемочном процессе. — Ммм, — многозначительно тянет Дима. — То есть ты засунул язык в жопу, потому что тебе так дорога судьба «Импровизации» — этого opus magnum отечественного телевидения? — Ой, иди нахуй, — огрызается Антон и, оставив на стойке недопитое пиво, соскальзывает со стула и направляется в сторону выхода. — Ссыкло! — звучит ему вслед окончательный вердикт. Пока он вызывает такси, из динамиков в баре начинает играть «Снег в океане». Как будто этот вечер не мог стать еще хуже. Антон ненавидит Лазарева.***
— Ответь честно, Арсений. Ты ведь делаешь это специально. — Что?.. О чем ты? — О, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ведешь себя вызывающе, заигрываешь со всеми подряд. Провоцируешь меня, потому что тебе вечно не хватает внимания. — Я вовсе не… — Заткнись. А если ты не сделаешь этого сам, тогда я знаю отличный способ заткнуть твой рот. Ты ведь этого добивался? На колени, грязная сучка. На последней фразе Антон едва не сыпется. Образ грозного властного доминанта смотрится нелепо что на нем, что на Арсении, но сценаристы упорно запихивают героев в это садо-мазо из хрущевки, как бабушки внуков во вторые штаны зимой. В следующую секунду, правда, становится не до смеха. Повинуясь сценарию, Арсений послушно опускается перед ним на колени, прямо на обозначенный белой лентой на полу крест, и начинает расстегивать чужие брюки. На Антоне, конечно, два слоя плотных трусов телесного цвета, но это несильно обнадеживает. Пользуясь тем, что камера сейчас снимает из-за его бедра и только лицо Арсения, Антон поднимает голову к потолку и приступает к мысленному произношению своей привычной во время таких сцен мантры. Лекарство от рака до сих пор не изобретено, ледники неминуемо растают, рок-н-ролл умер, Герасим утопил Муму, вареный лук сам себя из супа не выловит, песню «За деньги да» невозможно удалить из памяти, дети в Африке никогда не будут накормлены досыта, мороженое не станет вновь таким же вкусным, как в детстве, Илон Маск все еще возглавляет Твиттер, в живых осталось всего тридцать особей калифорнийской морской свиньи, Питер Паркер в каждом новом воплощении будет наблюдать, как умирает дядя Бен… Обычно это помогает, и палатки в трусах удается избежать. Тут тоже важно не перестараться и не разрыдаться — будет слишком подозрительно. Не отвертишься ведь, что любовь Антона и Арсения так сильно трогает струны души Антона, что он не может сдержать слез, играя ее. В следующем дубле оператор занимает новую позицию и теперь снимает Арсения со спины, так что Антон уже не может любоваться потолком — его лицо в кадре. Стас, наблюдающий за плейбеком, дает отмашку, и Арсений начинает ритмично качаться вперед-назад. Между его головой и пахом Антона все еще остается зазор сантиметров в тридцать, но поза все равно не может не провоцировать фантазию. Антону даже не приходится напрягать свои актерские способности, чтобы часто и тяжело дышать и подернуть глаза пленкой желания. — Антон, рука, — подсказывает Стас. Спохватившись, Антон запоздало кладет ладонь на темную макушку, вплетая пальцы в шевелюру. И почему-то в этот момент Арсений, который раньше смиренно пялился в невидимую точку перед собой (вряд ли он пытался целенаправленно рассмотреть чужой член под тканью), вдруг вскидывает голову вверх. Его глаза, по яркой радужке которых разбросаны блики, отчего они кажутся еще больше и выразительнее, пристально смотрят из-под запястья Антона, и тот, будто обжегшись об этот взгляд, судорожно вздыхает и сипло коротко стонет — не по сценарию. — Хорошо! — кричит со стороны Стас, неожиданно проникшись импровизацией. В смысле, не сериалом, а экспромтом Антона, который на самом деле нихуя не экспромт, а самый настоящий профессиональный проеб. Арсений часто моргает и нервно облизывает губы. Потому что они пересохли — это очевидно, но Антону не помогает. Пальцы рефлекторно сжимаются, приподнимая волосы у корней. Не ожидавший этой вольности Арсений тоже резко вдыхает и вздрагивает плечами. Антону бы извиниться за непрошеную грубость, но режиссер не прерывает сцену, и он вынужден стоять до конца. Только он сам, напоминает себе Антон. В целом, а не в частности. Он кое-как держится еще четыре дубля, что снимается эта сцена, и Муму в его голове уже не просто гибнет в водных пучинах, а выбирается из реки на сломанных лапах, чтобы, добравшись до дороги, быть раздавленной асфальтоукладчиком. Извиниться перед Арсением он не успевает — тот сбегает с площадки, пока Антон выслушивает пожелания Стаса. И выловить того не удастся до завтра: его съемочный день закончен. Не дай бог обиделся или еще хуже — о чем-то догадался… У Антона есть еще минут двадцать до начала съемок следующей сцены, и он идет к кофейному автомату за напитком. Пока он по инерции тыкает в кнопки, выбирая эспрессо, не может перестать прокручивать в голове только что сложившуюся ситуацию и ругать себя последними словами. Он ведь не Антон, который совершенно не контролирует свою нездоровую зависимость от партнера. Он прекрасно знает, что на работе, какой бы нелюбимой она ни была, нужно быть сосредоточенным и не подчиняться чувствам и желаниям. Он уже семь лет как-то справляется с этой проблемой, и нет никаких оправданий тому, чтобы в очередной раз не… — Ай! — Антон взвизгивает, когда обжигающая коричневая струя ударяет его в живот. Он отскакивает в сторону, но слишком поздно: неаппетитное пятно ползет вниз по белой рубашке, а кожа краснеет и зудит. Антон в гневе переводит взгляд на взбесившийся аппарат и тут же сникает: автомат тут ни при чем, он сам виноват, что в своей прострации поставил на поддон стаканчик и накрыл его крышкой. Ударившись о пластиковую поверхность, струйка брызнула во все стороны. Да что ж за день-то такой! Отодвинув ткань от живота, Антон растерянно оценивает масштабы бедствия. Черт его дернул переодеться заранее. Новую белую рубашку ему, пожалуй, подберут, но костюмеры за испорченную одежду персонажа все равно по головке не погладят. Антон на автомате слюнявит палец и беспомощно елозит им по пятну, сам прекрасно понимая непродуктивность этого занятия. Потоптавшись еще несколько секунд на месте, он вздыхает и направляется в сторону туалета. Просто фантастика. Теперь еще и свой перерыв придется потратить не на кофе и отдых, а застирывание одежды. Продолжая гипнотизировать пятно взглядом, отчего оно, впрочем, ничуть не уменьшается, Антон толкает дверь в ближайшую уборную по коридору. Он делает шаг вперед и поднимает голову — и только сейчас замечает, что вся линия раковин перекрещена бело-алой лентой. Ну конечно! Весь стояк в левой части киностудии перекрыт, идет ремонт. На двери наверняка висит табличка «туалет не работает», и, если бы Антон сегодня не витал в облаках целый день и не заразился бестолковостью своего героя, он бы обратил на это внимание. Он уже готов развернуться, чтобы выйти и направиться в противоположное крыло, как из одной из кабинок отчетливо доносится его собственный измененный динамиком голос: — Я вожделею тебя всегда, Арсений, но когда ты такой, с этой черной лентой на губах… Антон останавливается. Это определенно какая-то сцена из «Импровизации». Неужели в их съемочной группе есть такой извращенец, который настолько любит сериал, что не готов расставаться с ним даже на горшке?.. А, или наоборот, дело тут в другом: некто смекалистый сообразил, что такая тошнотворная сцена точно соблаговолит опорожнению кишечника. А следом из невидимого телефона начинают звучать способствующий спариванию саундтрек и мерзкие чвакающие звуки поцелуев, перерастающие в утробные стоны. И только тут до Антона доходит, что туалет-то не работает и вряд ли тот, кто скрывается в кабинке, сейчас использует ее по назначению. Новый хлюпающий непрекращающийся звук, который явно идет не из динамика, оставляет уже совсем мало простора воображению. Смутившись, Антон осторожно поднимает ногу, чтобы тихо отступить назад, не выдав своего, по видимости, незамеченного присутствия, как к этому звуку добавляется стон. Издаваемый слишком знакомым голосом. И все же совершенно не похожий на все те, что Антон слышал, находясь в кадре. У него мгновенно пересыхает в горле, будто стоматолог со слюноотсосом прошелся по ротовой полости (зуб он, кстати, все же вылечил). Антон сглатывает, и этот звук, как ему кажется, отражается от каждой кафельной плитки в помещении. Но Арсений за дверью (а это точно он, все сомнения испарились вместе со вторым стоном) не обращает внимания, увлеченный своим занятием (аудиальные проявления которого тоже сложно с чем-либо спутать). Выходит, Антон ошибался, и воображение того занимает не только утопическое господство смываемых втулок в целлюлозно-бумажной промышленности. А еще выясняется, что Арсений не такой уж и хороший актер, как все считают, потому что те гортанные всхлипы на выдохе, что сейчас достигают слуха Антона, не сравнятся с куцыми проявлениями страсти в павильонах. Сбитый с толку, забыв про пятно, он размышляет о какой-то совершенной ерунде, потому что мозг, судя по всему, отказывается полноценно воспроизвести эту мысль. Арсений. В. Общественном. Туалете. На. Студии. Мастурбирует. На. Видео. С. Собой. И. Антоном. И Антоном. Ну, охуеть. Расстроенный поток сознания прерывается тем, что из-под той самой кабинки вдруг выпадает плоский черный прямоугольник и скользит, как камень для керлинга, по блестящему полу. Из-за двери слышатся чертыхание, шелест ткани, а затем щелкает замок, и герой выходит на авансцену. Точнее, Арсений с болтающимися вокруг щиколоток штанами, согнутый в три погибели, вываливается из своего убежища и тянется свободной рукой к телефону, на экране которого Антон вылизывает соски Арсения (это неправда, на самом деле они были заклеены круглым пластырем, а Антон ни разу не коснулся кожи языком). Свободной рукой, потому что вторая недвусмысленно занята тем, что сжимает член. Член, который Антон, несмотря на бесчисленное множество совместных сцен и переодеваний плечом к плечу, видит впервые. И не может отвести взгляда от малиновой скользкой головки, выглядывающей из тугого кулака. Не успев сбросить скорость, на тормозном пути он затухающе проезжается еще три раза по всей длине, пока полностью не останавливается. Тогда Антон вспоминает, что люди, помимо гениталий, состоят еще и из других частей, и поднимает глаза. Арсений, забыв распрямиться, смотрит снизу вверх прямо ему в лицо, не мигая. Когда-то давно он, беспочвенно перепугавшись, что по ошибке отправил дурацкий стикер, демонстрирующий попу, в Телеграме не оператору Никите, а Никите Михалкову, сказал Антону: — Видел это выражение на моем лице? Запомни его и впоследствии каждый раз, когда мне нужно будет сыграть испуг, бей меня по щеке, если я буду выдавать что-то иное. С тех пор это стало их фишкой. Испытывая сильные эмоции — радость, разочарование, облегчение и другие, они в шутку всегда просят друг друга сфоткать себя в этот момент для последующего использования в актерской игре. И вот сейчас Арсений, не будь он в таком провокационном положении, наверняка бы попросил Антона запечатлеть его нынешнее выражение лица и потом отвешивать оплеухи, когда он, отыгрывая глубочайший шок и полное смятение чувств, будет выглядеть иначе. Антон и Арсений на экране телефона тем временем загружают очередную лопату сладострастия в топку своего эшелона любви. — Блядь… — потерянно изрекает Арсений спустя секунд пятнадцать, наконец разжимает ладонь и выпрямляется. У него все еще стоит так, что можно вешать алюминиевое ведро — ничего, выдержит. И вот здесь Антон осознает, что это тот самый момент. И если сейчас он опять спрячет голову в песок и даст слабину, другого шанса уже никогда не будет. Поэтому, не дав себе возможности передумать, он в два шага сокращает расстояние между ними, хватает Арсения за грудки и пихает обратно в кабинку, захлопывая дверь. — Шаст, — жалобно просит Арсений, который не сопротивляется, но сжимается, по ощущениям, вдвое, — только, пожалуйста, не по лицу. Я это заслужил, но девочки-гримеры — нет… «Ну да, как же, — думает Антон, — лицо-то мне от тебя как раз и нужно». Он ловит это самое перепуганное и полное раскаяния лицо ладонями и вжимает в него свое собственное, рассчитывая стереть эти две никому сейчас не нужные эмоции. Арсений пораженно булькает под губами и, кажется, вытягивается в струну. Антон поддевает языком мягкую плоть, раздвигает и пытается скользнуть внутрь, но натыкается на плотную стену из зубов. Он продолжает упрямо давить на неподвижный рот, но с каждой секундой решимости в нем остается все меньше. Мысленно досчитав до пяти, Антон в ужасе отлипает от чужого лица. Неправильно все понял! Истолковал ситуацию так, как того хотело исстрадавшееся сердце, а не подумал головой! Конечно, мало ли у человека может быть поводов после съемок сцены с минетом бежать в уединенное место и самоудовлетворяться на… Арсений не дает ему завершить этот мысленный акт самобичевания. Издав что-то среднее между воплем идущей в атаку амазонки и последним писком забитой мыши, он хватает Антона за плечи и тянет обратно, ударяясь спиной о стену кабинки. И целует его в первый раз. У них были десятки, если не сотни поцелуев до этого, но это все равно что сравнить продвижение через метровый слой снега в Сибири с бегом босиком по берегу моря. Никакого Стаса, который подсказывает, в какую сторону повернуть голову, слепящих лучей и жужжания приборов. Только Арсений и долгожданное осознание того, какой на самом деле у него вкус. Антона будто одновременно накачали быстродействующим наркотиком, шарахнули по голове рулоном рубероида и отправили на американские горки. Ему никогда еще не доставалось столько всего хорошего за раз — и да, это всего лишь один человек, но тот, который для Антона был центром картины мира на протяжении семи лет. И он судорожно дышит Арсением, хватает его за плечи, скользит к локтям, запястьям, задирает край футболки, касаясь горячего подрагивающего живота, перемещает поцелуи на шею, но спустя секунду, соскучившись по губам, возвращается к ним. И ему все это не просто позволяют — ему отвечают с тем же пылом и нетерпением. Пошлейший саксофон из стандартного набора «музыка для секса», разбавляемый охами и ахами, из оставленного на полу телефона неприятно скребет по затылку, но Антону сейчас, честно говоря, плевать. Даже Арсений и Антон с их опереточной страстью не испортят этот момент. Настоящий Арсений, кстати, все еще голый ниже пояса и все еще возбужден, и это обстоятельство напоминает о себе каждый раз, когда Антон прижимается ближе. И все же, несмотря на всю отдачу, он до сих пор не уверен, разрешены ли ему такие прикосновения, и лишь застенчиво, как бы ненароком, давит бедром на твердый член. — Да потрогай ты меня уже, — не выдерживает Арсений первым и сам ловит Антона за кисть, тянет ее вниз. И спустя секунду он уже знает ту малиновую скользкость на ощупь. Арсений, схватившись за его талию, откидывает голову на стену, прикрывает трепыхающиеся веки, чуть расслабляет челюсть и мелко-мелко дышит. Антон завороженно следит за этим зрелищем, работая ладонью. Она, предательница, абсорбирует всю гладкость и уже через минуту двигается с усилием. Антон хочет было сплюнуть вниз, как Арсений сам его тормозит. — Погоди, — и тянется к бачку, а потом пихает Антону в руку что-то узкое и мятое. Он опускает взгляд на предмет, и зрение в первую очередь выхватывает белого улыбающегося зайца на аляпистом фоне, а затем он читает крупные буквы. От неожиданности Антон останавливается во всех движениях. — Детский крем?! Ты используешь для дрочки детский крем? — Да нет, конечно! — оправдывается Арсений, смутившись. — Просто он жирный… Ну извини, что я не Арсюша, у которого всегда под рукой арсенал всевозможных смазок и игрушек на все случаи жизни, будто ядерный чемоданчик! Я обычный человек, я не предусмотрел, что окажусь здесь, а этот крем ношу с собой, потому что у меня кожа зимой сохнет и трескается! Он такой милый даже сейчас, полуобнаженный и горячий, что Антон не выдерживает и хихикает. Арсений робеет еще больше, отворачивается и пытается неловко прикрыться. Испугавшись такой реакции и того, что испортил момент, Антон хватает его в кольцо рук и вновь тянет в объятия. — Эй, я не над тобой смеюсь, ты чего… Просто ты такой славный, что в это трудно поверить. Смятение понемногу сходит с лица Арсения, и Антон для закрепления эффекта мягко целует того в кончик носа, а следом елозит собственным по обслюнявленному месту. Он закрывает глаза, но все равно чувствует, что Арсений улыбается. Они стоят так еще с полминуты, и даже аккомпанемент из завываний из телефона не мешает, а потом Арсений снова возится и выпутывается из рук. Антон смотрит обеспокоенно. — Я бы очень хотел… Если ты не против… Можно? Арсений намекающе ныряет рукой под испачканную рубашку и ведет пальцем по кромке брюк, чуть задевая кожу. Антон понятия не имеет, на что соглашается, но он заранее подписался на все, поэтому жарко кивает. И все же оказывается совершенно не готов к тому, что Арсений, нервно дернув уголком рта, цепляется за шлевки, как за ручки, и встает перед ним на колени. Антон не успевает и ахнуть, как тот прижимается лицом к его паху, широко раскрыв рот и согревая дыханием даже через одежду. Только в этот момент Антон наконец понимает, до какой степени уже давно возбужден и нуждается хоть в каких-то прикосновениях. Арсений что-то бормочет, и разобрать приглушенные тканью слова удается не с первой попытки. — Если бы ты знал… Я чуть с ума не сошел там, на площадке… Это было невыносимо… Всхлипнув то ли от этой невразумительной речи, то ли от мучительного бездействия, Антон неаккуратно тычется в чужое лицо. Арсений понимающе отодвигается от него и расстегивает молнию, тянет вниз сразу два слоя ткани. Только сейчас Антон вспоминает, что, хоть и успел вымыть руки после последнего дубля, в ду́ше-то не был с утра, и тяжелый съемочный день вряд ли осел на его кожу ароматами гладиолусов. Но Арсений не выказывает ни капли брезгливости, наоборот — зарывается в пах носом, будто входит в райские кущи. Кущи-то там точно присутствуют, но вот в их подобии Эдему Антон сильно сомневается. Арсений тем временем заканчивает миловаться с его паховой складкой, осторожно берет двумя пальцами головку, прижимая член к животу (не то чтобы на это требуются особые усилия — физиология уже сама достаточно постаралась), мимолетно касается губами мошонки, а затем вываливает язык и ведет снизу вверх широким движением, которое заканчивается тем, что он надевается ртом на конец. Теряя опору, Антон чуть съезжает по гладкой белой стене и рефлекторно сжимает плечи Арсения коленями, отчего тот лишь удовлетворенно мычит, не отрываясь от занятия. Какие бы новые немыслимые страдания Антон ни выдумал на долю бедной Муму, она уже не сможет спасти его от этого безумия. Арсений плавно качается у него в ногах, время от времени отрываясь, чтобы сглотнуть и набрать воздуха, но снова и снова возвращается к начатому. В какой-то момент он вскидывает почти прозрачные от выступившей влаги глаза наверх, а затем чуть косит в сторону, не выпуская член изо рта. С третьей попытки Антон понимает, чего от него хотят. Второй раз за день он вплетает дрожащие пальцы Арсению в волосы. Тот, как по команде, отодвигается, облизывает расплывшиеся контуры нижней губы, а затем выдвигает язык вперед, подставляясь. Антон всхлипывает, бьется затылком о стенку и скользко въезжает в распахнутый рот, дергаясь до болезненных шлепков ягодицами о пластик. Телефон за дверью уже давно замолк, и теперь он мстительно и злорадно думает: «Ага, мы продержались дольше вашего, сосунки, учитесь!» Но вскоре Арсений выплевывает член, откашливается и, подняв лицо, сконфуженно произносит: — Прости… Я больше не могу. У меня в отличие от моего персонажа обычные человеческие колени, и они сейчас просто отвалятся. У Антона от ужаса расширяются зрачки. Он совсем забыл, что Арсений так и не надел штаны и все это время стоял голыми коленями на грязном твердом кафеле. Бормоча извинения, перепутанные с упреками, Антон сгребает того в охапку и тянет наверх. Он пытается поцеловать его, но Арсений стыдливо поджимает рот, и Антону, в душе которого опять расцветают умиление пополам с влечением, приходится ловить губы, будто в догонялки. Он вновь берет крем и собирается было уже вернуться к тому, что сам прервал своим неосторожным комментарием, чуть было не обидевшим Арсения, но тот вдруг ласковыми поглаживаниями проводит руками от груди до талии, а затем меняет их местами, сам оказываясь возле стены. И следующим движением вовсе разворачивается к Антону спиной и гнется, выставляя бесстыдно покрасневшие бедра напоказ. Антон желает его так сильно, что ломит тело, но все же берет себя в руки и лепечет дрожащим голосом: — Арс, это вряд ли хорошая идея… Детский крем этот… Да и презерватива нет… Арсений оборачивает к нему раздосадованное лицо и произносит с неожиданным сарказмом: — Ага, размечтался. Я тебе не Арсений, на все готовый даже в окопных условиях, — в противовес этим словам в его тоне слышится как раз характерная арсеньевская язвительность, и Антон с удивлением осознает, что впервые она его не отталкивает, а соблазняет. И вообще эта внезапно открывшаяся разнузданная сторона настоящего Арсения стала для него приятным сюрпризом, а не разочарованием. Возможно, он был несправедлив к их вечно сексуально неуемным героям. — Просто прижмись. Антон все еще не понимает, и Арсений, вздохнув, изгибается спиралью, выхватывает крем из руки, выдавливает длинную белую полоску на ладонь, а следом мажет ею между ягодиц, демонстрируя Антону больше, чем он ожидал увидеть, и по внутренней стороне бедер. А после берет Антона за руку и толкает на себя. Он рвано выдыхает, ощущая, как легко член ползет по жирной коже. Арсений, совсем его не щадя, сдвигает ноги и немного возится, приноравливаясь, а потом кладет одну руку на стену перед собой, второй фиксирует Антона за бедро и сам начинает быстро тереться о его член. Антон хватается за скрытую под намокшей футболкой талию. Даже не для того, чтобы притянуть ближе или приласкать, а просто чтобы не свалиться от этого напора. Он сам уже ничего не делает, лишь слегка толкается навстречу, и Арсений выпускает его бедро, перемещая руку себе между ног. На каждом движении член упруго упирается головкой в чужие яйца, Арсений стонет, и терпеть это долго не остается никаких сил. До того как у Антона темнеет перед глазами, он успевает сделать шаг назад и подставить ладонь, чтобы не испачкать Арсению ноги, хотя тот сам не остается столь милостив по отношению к стене кабинки. И Антон, пока тяжело дышит, облокотившись на дверь, заторможенно следит за тем, как вязкая масса ползет вниз. Зря, конечно, он грешил на вульгарность и неудобство секса в туалете. Но все мы ошибаемся. Чуть позже он разворачивает расслабленное тело к себе лицом и аккуратно обнимает за спину, стараясь не прижимать липкую руку к ткани. По хорошему, следовало бы сначала воспользоваться туалетной бумагой, да и стена такого отношения к себе не заслужила, но прикоснуться к Арсению сейчас кажется важнее. Только сейчас Антон замечает, что футболка на нем не его собственная, а из последней сцены, то есть он бежал сюда, даже не переодевшись. Пиздец. — И часто ты так уединяешься в туалете с детским кремом после съемок? — шепчет он во влажное ухо. — Нет, это всего лишь второй раз, — Арсений, кажется, опять смущается. — Только когда совсем припрет. В прошлый раз меня никто не застукал. На меня кран скайлифта упал, да? — Что?.. — мозг Антона пока что не успел полностью вернуться к нормальному функционированию, и он не сразу вникает, что последнее предложение не связано по смыслу с предыдущим. — Какой кран? — На площадке. Меня вырубило, или даже я сразу впал в кому. И все это мне привиделось. Потому что ты не можешь меня хотеть. Большей глупости Антон в жизни не слышал. А он, повторимся, снимается в самом глупом сериале на свете. — Ты с чего это взял? — Всегда был в этом уверен. У тебя каждый раз, когда мы снимаем постельные сцены и камера не направлена на твое лицо, такое выражение, будто ты вот-вот заплачешь. Я решил, что физически тебе противен, и давно оставил все надежды… — Арс, я на тебя дрочу с первого года, — Антон не планировал такой беспощадной откровенности, но чего уж тут теперь жеманничать, сгорел сарай — гори и жопа. С лица Арсения до сих пор не сошла интересная пунцовость, но сейчас она даже становится насыщенней, а кожа на щеках натягивается, потому что они округляются под воздействием улыбки. — А я в тебя влюблен с первого года. — Блядь. Извини, не с того начал. В смысле, я в тебя тоже. То, что я только что сказал, является следствием влюбленности, а не того, что я озабоченный извращенец. — Ты меня застукал в сортире на работе за просмотром нашей совместной сцены и с хером наперевес. Не мне тебя упрекать в извращенстве. Я вообще не против, если ты озабоченный. Может, присутствуй с твоей стороны не взаимность, а только похоть, так даже было бы лучше. Тогда бы мне не о чем было жалеть. А сейчас я планирую потратить ближайшие годы на самобичевание за тот факт, что потратил столько лет впустую, хотя давно мог подкатить к тебе. — Времени жалко, да. Но я могу утешать себя хотя бы тем, что благодаря этому нашему глупому недоразумению в течение семи лет был обеспечен стабильной работой. А теперь меня неминуемо уволят. — В смысле? Почему? — После того, что только что произошло, я больше не смогу сниматься с тобой в постельных сценах и вести себя адекватно. Меня попрут из «Импровизации» за аморальное поведение на съемочной площадке и срыв рабочего процесса. Крепись.***
Вместо того чтобы уволить Антона, в следующем месяце Стас сообщает ему, что в скором времени планирует ввести новую сюжетную линию, согласно которой у Антона появляется новая девушка — танцовщица с девятью классами образования. По привычке он хочет было разозлиться, но потом вспоминает о собственном изменившемся статусе отношений и приходит к выводу, что на многие невзгоды можно взглянуть иначе, когда сохраняешь позитивный настрой.