Сага об орлах и канарейках

      Приятная джазовая музыка нитью утекала в головы людей, находящихся на открытии нового независимого издательства, в городе, где казалось бы властью запрещено инакомыслие. Абсолютно каждый, ныне живущий здесь, знал, что власть едина и всесильна; свергнуть ее нельзя; разрушить этот строй невозможно; а изменить бессмысленно. Остается только подчиниться.       Ядовитый паразит, устойчиво закрепившийся в головах горожан, поражал уже не только нервную систему, но и весь организм человека, пылко отрицая даже мысль о существовании другой власти, другой системы, других политиков и другой жизни. А зачем пытаться изменить то, что и так работает исправно?       Ну, да. С погрешностями.       Ну, да, барахлит.       Но работает же.       С научной точки зрения эту особенность населения можно объяснить «эффектом Земмельвейса». То есть, люди не принимают новую информацию, противоречащую сложившимся традициям, правилам, нормам или парадигме без какой-либо проверки. Скептицизм плотно схватывал в свое кольцо, заставляя людей отказываться от своих представлений, сложившихся десятилетиями, во имя новой, неизвестной жизни. А если все пойдет не так? А если жить хуже будем? А если война? Еслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиеслиесли...       Этих «если» бесконечное множество, так зачем же рисковать?       «Хорошо там, где нас нет» − повсеместно твердят на кухнях своих квартир горожане, так отчаянно пытающиеся не спровоцировать червя, сидящего в собственной голове. Морок, который он пустит по венам, окутает каждую клеточку иррациональным страхом неизвестности, охватывающий жертву перед ликом хищника; проникнет в мозг, медленно окутывая его дурманом и чувством вины, а затем наступит финальная стадия − закольцовка. Пациент отказывается от любой мысли, способной его привести к пробуждению того мерзкого голоса внутри своих собственных мозгов. Пациент боится.       Поэтому и появление такого места, где возможно могли бы мелькать оппозиционные произведения, критика действующей власти или сенсационные заявления стало шоком для всех.       Однако волшебство этого особенного вечера страх не испортит. Он не коснется ренессансного убранства зала, или же роскошных нарядов гостей. Он лишь успешно сманеврирует среди бокалов дорогого шампанского на подносе у нервного официанта, пружиной взлетит вверх к старинной люстре, щедро усыпанной дорогими кристаллами, а затем ухнет вниз, под самый стол, на котором расположено разнообразие закусок: от канапе с лососем до шоколадного фондана. Страх важным гостем, да еще и с вальяжной походкой, прогуливался по залу, но вдруг его внимание охватывает две женщины, лицезреющие реплику картины Малевича «Чёрный квадрат». − Поговаривают, что это Мирон замолвил слово перед Мэром за открытие этого издательства, − на два тона тише начинает говорить одна из дам, внимательно глядя на пузырьки газа в своем напитке, − мол, интересный экспириенс, который даст молодежи больше шансов окультуриваться и развиваться. Якобы рамки и границы нашего города рушат свободу молодым. Как по мне, так это глупо. Такому человеку множить конкуренцию все равно, что бросить голодной собаке из своей миски любимую кость. − Чушь это все, Элайза, бред сивой кобылы. Уже все знают, что это издательство – новая игрушка Голубина. Отец Глеба максимально к искусству его пытается приобщить, думает, что так все забудут про тот инцидент, когда его обкуренного заметили с одним мальчонкой из детского дома. − Нет. Негоже нашему Глебу с детдомовскими водиться. − Дама даже в лице кривится, рьяно не собираясь признавать услышанное. − Люди шепчут, что у них особая связь. − Знаем мы про такие связи. Ты слышала, что сын Фон Глена…       Тихие шушуканья двух леди под бокал игристого нарушает сам Мирон Янович, учтиво обходящих всех гостей на сегодняшнем мероприятии. Он думал, что светские беседы и легкие полуулыбки спасут его от мандража и паники. Ошибался. Последняя надежда была на старых знакомых, явно заскучавших в компании друг друга (и еще одного невидимого гостя). − Милые дамы, о чем вы там так интересно секретничаете? Хотелось бы и мне услышать последние новости нашего света. − О, Мирон, что Вы…− мадам, звавшей Элайзей тут же всполошилась. Её серое лицо вдруг заиграло фальшивыми оттенками заинтересованности в беседе, − Не стоит Вам, такому уважаемому человеку, слушать женские сплетни. Вы лучше нам расскажите как дела в издательстве? Будут ли публиковаться новые циклы или Вы собираетесь подписывать еще кого-то? Нам ожидать свежую кровь? − Милые дамы, «Booking Machine» не выдает своих секретов. Следите за нашими обновлениями и в ближайшее время все узнаете. Может быть ваши догадки даже станут правдой... А сейчас прошу меня простить, должен откланяться. Меня, наверное, уже ищет моя помощница. Как только Фёдоров отходит от сплетниц на пару метров вдаль, гомон продолжается: − Как же повезло Муродшоевой… С таким мужчиной работает. −А ты как думаешь, они спят? ***       В голове Мирона слишком много всего. В голове Мирона крутятся ураганом миллионы раз мысли. В голове Мирона — ядерная катастрофа. Она ощущается иссушающе, пугающе и сильно. Бессознательный страх перед публикой и людьми, которые находятся там, в шикарном зале, поступает в организм огромным адреналиновым потоком и подобно оцепенению завладевает всеми конечности. Таблетки валятся из трясущихся рук, дыхания не хватает и все, что остаётся — надеяться, что после принятия убойной дозы нормотимиков Матушка Смерть не решит прийти за Фёдоровым раньше положенного.       Мирон жмурится; паника в сердце ломится хамоватым мужиком — "Здрасте! Не ждал? ". Мир раскрывается ему, готовый вот-вот ухнуть в это болото, но тут как тут рядом появляется знакомый силуэт. − Ну, и че тут у нас началось? Штанишки уже мокрые? — и столько в Ванином вопросе искренности, что страх отступает. Скукоживается, ссыхается на глазах       Ваня… Ваня сейчас казался русалкой на уходящем под воду рифе. Далёком и голом, омываемым тёплыми водами, пока Мирон, борясь с водоворотом из смятения и паники пытался доплыть до него, в надежде, что Евстигнеев поможет. – Вань, я прошу тебя, не начинай снова. Мне трудно. − А что я? Я как обычно виноват сейчас буду? Ну, спасибо, друг. Ему стараешься, помогаешь, за ним через весь зал бежишь. И для чего все это? — для Вани, близкого друга Фёдорова ещё с детского дома,тот чист и читаем, как книга. Догадаться, что у того на уме довольно-таки просто, — Мирон, успокой уже свои старые нервишки. Вроде взрослый дядька, а до сих пор ссыкуешь, будто девственник перед первым разом. Харэ кипишу наводить. Выдыхай. Ты думаешь, им так важна твоя речь сейчас там? Да им похуй на тебя, Миро. Чхать они хотели на твоё присутствие или отсутствие, поэтому нет смысла переживать. Ясно тебе? — Евстигнеев говорит четко и по делу. Тревога, конечно, никуда не исчезает. Она просто забирается поглубже в подкорки подсознания и вальяжно усаживается в кресло, ожидая лучшего момента для своего выхода. – Может быть ты и прав. – Когда я не прав-то был, Мир? Все, давай, хватит сопли на пиджак мазать. Подъем.       Фёдоров смотрит на друга, не моргая. На мгновение кажется, что именно такой формы поддержка была нужна, и где-то в эпицентре бури маленький мальчик раскрывает созданные надеждой крылья. Но только на мгновение. – Некуда деваться. – А ты куда собрался? – Никуда, всё, пошли. ***       Гости в зале, изрядно выпившие, тихонько щебетали между собой в ожидании начала торжественного открытия, уже и позабыв на каком мероприятии они находятся. Но присутствующие быстро вспоминают, когда на сцену вместо ведущего в фешенебельном костюме резво выходит обычный, работящий мужичок. Одежда потрепанная, а лицо…Лицо у него было злое и красное. − Доброго времени суток, уважаемые гости этого мероприятия. Мое имя для Вас всех не сыграет никакой роли, так, что я не спешу представляться. Однако, один человек, сидящий в зале знает меня достаточно хорошо. Да, Мирон? Ты меня точно помнишь. — Мирон все помнил. И детский дом, и Витю, и желание умереть. Только он на самом деле хотел забыть то, что так долго отравляло ему жизнь, но судьба была против. Гевиксман, видя реакцию притихшего зала, продолжает: – Помнишь, детский дом? Помнишь тот вечер? Ты помнишь. Как был мелким, трусливым ссыклом, больше походящим на бабу. Ею и остался. Ну, разве что поднялся. Из грязи в князи, сука, да? Не отмыться тебе, Мирон. Ни деньгами, ни вниманием. Хоть в белизне мойся, не, нихуя, родной. Кайфово тебе там, в своей шикарной квартире жить, а? Шмотье модное таскать? Гором обдалбливаться? Не пизди, что не кайфово. Я-то знаю. А стоило оно того, скажи? Ты же, блять, продался. Жопу Мэру лизать начал и словно, сука, и не существовало той жизни, где тебя ногами пиздили, где ты в обносках ходил, где ты жрал через раз. И то, только с разрешения старших. А сейчас важная шишка, посмотрите на него, стоит, рот открыв. Ты все тот же мелкий пацан, который когда-то проебался и огребает за это по полной, ясно тебе? И дружочку своему привет передавай. Была б моя возможность, я б вас еще тогда забил вас, как животных. На вашем месте должен быть я, а ты гнить в фавелах, без возможности наскрести на очередной кредит. Гори в аду, Мирон. Гори в аду. ***       В документах дела, заваленного на столе бумагами, валяется маленькая записка. Её забрали прямо с места преступления — убийства Виктора Гевиксмана. Бумажка была больше похоже на каракули красным по синему, с какой-то странной подписью... oxiра.       От своей безалаберности, Слава снова оставил на рабочем месте двухцветные очки как для просмотра 3D фильмов на Западе. Очень опаздывая тот подбежал к столу. Посмееваясь с шутки дежурного окидывает взглядом новую папку. – Снова какая-то скучная хуета...– шепотом промолвил он. Но взглянув на окружение в очках, Машнову открывается особая картина. Ему получилось разглядеть записку. синим: Витю убили. Я совру, если скажу, что считаю якобы это было несправедливо. Но мне кажется что во всем виноват я один, будто совесть грызет за эти пустые пожелания. Карма настигает всё-таки. Есть за что побояться и мне. Вновь этот навязчивый страх. Сердце колотится, ничего больше не слышно. В ушах звенит, по моему я на пороге психоза. Тремор рук мешает писать. Я снова один, и я снова ничего не понимаю. Но одно знаю точно: люди не заслуживают такой ужасной смерти. красным: Смешное нытье. Этот моралист поганый, жизнь портит людям своими шуточками язвительными. Пришел к нему домой, куда пропала вся эта смелость? Назад пятился как рак от меня, смотрел еще так, говорил своим ебаным трясущемся голосочком: "что тебе нужно?". Думал от воздаяния так легко сбежать, деньги предлагал он мне... За языком, суке, следить надо было, так нет же, он все кусает каждого. Как же он молил меня о пощаде, ревел, аж сопли пузырями были. От ножа и его мастера не убежишь, не спрячешься и не откупишься. Настала пора поплатить за все грешки ему. Алая кровь хлыстала из под клейма мудачины. Не задел бы я острием полые вены, остался бы живым Витёк, но всё-таки карма настигла нашего языкастого шутничка. Я думаю экспертам понравился мой знак.) ***       Молодые ребята гурьбой толпятся около телефона одного из друзей, затаив дыхание.       Видео начинается. – Всем здравствуйте, с вами в студии Юрий Дудь, и на повестке дня у нас очень странное убийство. По федеральным каналам вам как обычно накаркали о синем ките и о том, что это трагическое самоубийство, но буквально полчаса назад на месте преступления была обнаружена очень интересная записочка, которая явно послужит отличным толчком в развитии этого дела. Никакого суицида не происходило. На данном листе красным по синему описывается убийство и собственно его мотив. Одним из отличительных знаков послужило вырезанное клеймо на теле Виктора Гевиксмана, похожее на три икса. Так много загадок и слишком мало ответов. Дело горит, за него взялся лучший из лучших следователей в нашем городе! Машнов Вячеслав, который славится феноменальной раскрываемостью самых трудных и загадочных преступлениий. Остается только ждать! С вами был вДудь с самыми горячими новостями! Берегите себя.