Югославия. Июль, 1943 год.

Югославия. Июль 1943 год. По долгу службы, и очень настойчивой просьбе начальника, Штирлиц отправился в эту страну в командировку. Уже на выходе из аэропорта его встретил непривычно плотный, сладостный аромат, названия которого он и не знал. Штандартенфюрер был заядлым путешественником, но в каждой своей поездке он всегда узнавал что-то новое. И эта не была исключением. Кипарисы. Он как завороженный разглядывал эти деревья. Тонкий, длинный ствол, с самого низу и до верху покрытый изумрудной кроной. Отто фон Штирлиц ,кажется, влюбился. Так и простоял, пялясь на это чудо природы, пока не опомнился. " — Господи, что же это я…» Он мысленно одернул себя и заставил, буквально, сдвинуться с места и наконец искать своего агента: мужчина лет 30, светлые волосы, зелёные глаза. Он должен был стоять в сером брючном костюме и курить. Сигарета обязана была, повторюсь, обязана, быть в левой руке. И никак иначе. Как только штандартенфюрер узнал о командировке, он немедля доложил Центру. Он пробудет там по меньшей мере 12 дней. Также Штирлиц доложил, что Шелленберг, а если быть точнее его агенты у людей Мюллера, нашёл весьма привлекательный компромат на одного из приближенных фюреру. Прибыв в Петровац, Отто хотел поскорее отделаться от этого и отдохнуть. Работа работой, но и он тоже был человеком. Синяки под глазами, осунувшееся лицо, красные от полопавшихся капилляров, глаза. Штирлиц уже и забыл, что такое нормальный сон. В голове отчего-то всплыл эпизод последней ночи в доме Вальтера. Они так и не смогли полноценно насладиться друг другом: Шелленберга срочно вызвали в 5 утра, а Штирлиц не имел привычку рассхаживать в халате и с засосами на ключицах и шее перед женой своего начальника. Он выскользнул, как только Вальтер уехал. Прошёлся пешком до оставленной в паре кварталов от особняка машине, сел в неё и очень медленно опустил голову на руль. Штирлиц все бы отдал, лишь бы прижиматься сейчас к белой, мраморной коже начальника, а не к обтянутому кожей, цвета вороньего крыла, рулю. Мужчина вздохнул. Кажется, он ещё различал духи Шелленберга на своей коже, отчего вздохнул ещё раз, на этот раз намного глубже, будто желая впитать этот запах. Чтобы и сердце его знало, как пахнет любовь. Отто ещё долго вспоминал эту поездку. Он отметил про себя, что в Петровац очень много кошек. А о богатом историческом прошлом этого города свидетельствовали сохранившиеся римские мозаики, церкви Святого Фомы, Святого Ильи и Святого Вида, крепость Кастелло и стены лазарета. Изобилие самых различных деревьев не заканчивалось на кипарисах: тут были и хвойные, и лиственные деревья, которые пересекались порой с олеандром. Розовые кусты были будто и не с этой планеты вовсе. Маленькие бутоны создавали букет самых красочных розовых облаков. А гортензии… Ещё до войны Максим очень редко видел эти цветы на витринах. А здесь, они росли огромными кустами и там, и тут. И в Петровац, и в Будве. Штирлиц где-то вычитал, что на острове Святой Недели расположена одноименная церквушка, которая, по преданию, оберегает местных моряков. Он провел для себя интересную параллель: а ведь где-то в Берлине «его святыня» сидела в своем кабинете, схватившись за голову тонкими, изящными руками. Его серые, почти что белые глаза были прикрыты. От обмороков немца спасали кофе и сигареты, хотя Вальтер никогда не признавал, что все, все это, было лишь делом привычки. Он бы с удовольствием выпил бы хорошего, тёплого чаю и поел бы нормальной пищи, а не закуривал голод неизменными «Camel». Штирлиц поморщился. Ну зачем, зачем же этот дурак отправил его так далеко и одновременно совсем близко. До Германии было рукой подать, а именно 2 часа на самолёте. Его вдруг посетила сумасшедшая мысль сорваться к нему сейчас, домой. Отто представил ухоженные пальцы на своём затылке, как они медленно проводят вниз и вверх. Как сразу бы побежали мурашки по коже, а по телу разлилось бы сладостное и одновременно горькое чувство: меня любят. Любят.