Dicks are for my friends

*** — Отъебись!!! — Нахою грубо толкают на кровать, матрас жалобно скрипит под весом его тела, страх неприятно окутывает внутренности и медленно, словно змея, скручивается комом в горле. *** В помещении пахнет мужским одеколоном и табаком, всё это создавало какую-то свою интимную атмосферу, что интригующе ласкала воображение и вызывала сладкую истому в ногах, но кому-то сейчас было явно не до этого. Кавата не понял, как оказался тут, в голове мелькали редкие кадры из клуба: яркий свет, бармен приятной внешности, коктейль в подарок от незнакомца, кажется, потом его начало мутить, а после в попытке найти туалет ему что-то или кто-то помешал... Наверное, молодой человек совершенно не ожидал, что желая расслабиться и выпить, он найдёт себе приключения на упругий зад и окажется не у себя дома. Его грубо вжимают лицом в кровать, не давая и шанса на спасение, сладковатый запах от постельного белья щекочет ноздри, вызывая дикое желание чихнуть, а пальцы в волосах болезненно впиваются ногтями в кожу головы. Где-то со спины раздается едкая, до ужаса противная усмешка, что пробирает до мозга костей и заставляет беспомощно скрипеть зубами. Как он мог так проебаться? Его вновь окутывает чувство, от которого хочется бежать, спрятаться где-нибудь в углу и тихо заплакать. Страх. Жгучий, вязкий, словно трясина, что утягивала утопающего на дно болота, пока тот отчаянно молил о помощи. Нахоя ненавидел боятся, ненавидел испытывать бессилие и слабость, он выстроил свой образ не для того, чтобы его кто-то рушил, он хотел, чтобы им восхищались... Воспоминания неожиданно накатывают с головой, тогда он был ещё совсем маленьким мальчиком, что боялся темноты и грома, боялся ссор родителей и кошмаров, тогда они с братом оба тряслись в слезах и прятались под одеялом, прижавшись друг к другу и тихо хныча. Это было так давно и сколько раз с тех пор Улыбашка пообещал себе и Сое стать сильным, он врал им обоим, заталкивая свой страх как можно глубже, но теперь так смиренно терпеть не выйдет. Нахоя всхлипывает, пытаясь зажать рот рукой, его трясёт, словно сейчас в комнате стоит минусовая температура, в уголках глаз собирается солёная жидкость, что щиплется и отдаётся горечью где-то глубоко в горле. Если бы хоть кто-то знал, как сильно он хочет домой. Он был готов согласиться с каждым словом Сои о том, что не стоило идти одному в клуб, готов на всё лишь бы вернуться: смотреть глупые передачи, рубиться в приставку и готовить кексы. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его слабость, это неправильно, так не должно быть. Кавата так долго создавал себе образ смелого и безбашенного парня, он не мог сдаться сейчас, но так почему опустил руки? Соя всегда им восхищался и был единственным, кто знал, каким Хоя мог быть на самом деле, единственным, кто знал, чего боится старший, и единственным, кто мог его понять. — Вау, вы и правда один в один…Твой брат хорошенько меня отмудохал, моя очередь отыгрываться…— бархатистый голос обволакивал со всех сторон, словно наркотическая дымка, любая девушка сошла бы с ума, сразу отдавшись моменту, но только вот Нахоя тут не по своей воле. Дыхание сперло от осознания того, с кем он сейчас находится в одной комнате, страх мешался с яростью, окончательно парализовав тело, не давая двинуться с места, это был его конец. Человек за его спиной тяжело дышал, шумно сглатывая вязкую слюну, предвкушение буквально душило его изнутри, от чего в брюках становилось жарче, теснее, и он не собирается сдерживать этот порыв. По комнате разносится звонкий шлепок, что отскакивает от стен и растворяется в воздухе. Нахоя неожиданно для себя вскрикивает и испуганного оборачивается назад, хитрая ухмылка сияет на вытянутом лице, а длинные светлые пальцы свободной руки нетерпеливо ухватываются за резинку черных джоггеров, практически одним рывком стягивая их с подкаченных бёдер вместе с бельем, оставляя низ того совсем нагим. Грубо хватают под бедра, тонкими пальцами оглаживают внутреннюю сторону, вызывая мурашки и напряжение в мышцах, что сковывало только лишь от одного касания. Ногти с нажимом проходятся по гладкой коже, оставляя после себя красные полосы, сходящие за считанные секунды, напоминая о себе лишь лёгким жжением. Ран буквально мурчит, готовый в любой момент содрать с него кожу живьем, а после, смеясь, наблюдать за страданиями младшего, что смог бы только тихо хрипеть и умирать в страшных муках. Нахою тряхнуло от ощущений, голова закружилась, а тошнота подступила к горлу рвотным позывом, что было слишком тяжело побороть в такой-то момент. — Не стоило быть таким идиотом, похоже кто-то в разы глупее своего брата. — стыд кипятком бежит под кожей, особенно когда Ран коварно смеётся, его руки медленно обводят бедра, поднимаясь выше к талии и забираясь кончиками пальцев под чёрную футболку. Шершавые подушечки нащупывают две небольшие горошины сосков, несильно сжимая и оттягивая их, от чего внутри всё сжимается от отвращения. Мерзко. *** Тишина давит на разум, а чужие прерывистые вдохи вызывают чувство опасности и жгучий страх, что липкими щупальцами обхватывает его тело, буквально сжимая и пачкая в чёрной противной субстанции. Неожиданно давящую атмосферу прерывает противный звук, что режет уши и вызывает излишнее внимание со стороны мгновенно раздраженного Хайтани. На тумбе завибрировал телефон, он делал это без умолку на протяжении уже минут пяти, кажется, кто-то безумно хотел дозвониться и не собирался отступать ни на шаг. Это был телефон Улыбашки. Чёрный, с прозрачным чехлом и фоткой брата с Муто под ним, милая вещица, которую брюнет успешно выудил из кармана джоггеров в этот же вечер. Нахоя реагирует практически мгновенно, дергается и извивается под старшим, глупо надеясь, что сможет выбраться и дотянуться до прикроватной тумбы. Наверное, будь он сейчас не под кайфом, то смог бы отбиться от Хайтани, что сейчас имел практически сто процентное преимущество над своей зверушкой. Он по-хозяйски усаживается на голые ноги юноши, с издевкой наблюдая на его попытки выбраться, холодные ладони скользят по светлым ляжкам, добираясь до мягкой кожи ягодиц и болезненно сжимая их в длинных пальцах. Нахоя, слабый и уязвимый, сейчас он не в состоянии даже дать отпор, конечности не слушаются, а самого его всё так же мутит. — Отпусти, уебок. — младший шипит, пытаясь ухватиться ослабевшими пальцами хотя бы за край деревянного изделия, но оно оказывается дальше, чем предполагал поддатый и накаченный чем-то Кавата. Усмешка слетает с чужих губ, и в голове Рана всплывает одна очень мерзкая и ужасная мысль, от которой ниже живота тянет сильнее, а во рту скапливается больше слюны. Он заставит Нахою жалеть о своей беспечности и глупости, заставит задуматься о своей никчемности и бесполезности, ему нужно унизить его, как когда-то их унизил младший Кавата. Его пальцы небрежно разводят белесые ягодицы, сжимая каждую из них по очерёдности, словно решая, какая ему нравится больше. Издевательская усмешка уже в который раз преследует Улыбашку, что может только тяжело дышать и периодически дёргаться, подобно умирающей рыбе на суше. Его не устраивает ровным счетом ничего в данной ситуации. Он хотел возразить, хотел ударить или завопить, чтобы другие постояльцы отеля смогли прийти к нему на помощь, но как только он открывает рот в него пихают два длинных изящных пальца. Парень замирает, растерянно хлопая пушистыми ресницами, что слипались от излишней влаги. Всё казалось страшным сном, но каждый гребанный раз, разлепляя глаза, тот оказывался в этой ссаной комнате с ублюдком за спиной и голой задницей. — Тебе лучше молчать в тряпочку или я тебя убью нахуй. *** — Н-нет... — Нахоя кусает свои пальцы. Несмотря на духоту, стоящую в комнате, его костяшки были совсем холодные, а тело трясло, словно в припадке. Фаланги внутри оглаживают и трут стенки, от чего тот непроизвольно широко раздвигает ноги и вскрикивает. Как всё пришло к этому? Он ведь просто хотел выпить, хотел отдохнуть и завалиться домой к Муто, что, наверное, сладко спит сейчас. Ему страшно и мерзко, голова кружится от переизбытка ощущений, а пальцы в нем пошло хлюпают из-за большого количества вылитой в сфинктер смазки. В глазах всё плывет, он не может ни на чем сфокусироваться, на душе противно и до жути больно, кажется, его и правда просто сломают, заставив принять ту сторону, которую он давит ради младшего брата. Толчки внутри прекращаются, но чувство наполненности никуда не уходит, со стороны тумбочки слышится какая-то возня, и до Улыбашки слишком поздно доходит происходящее. — Нахоя, улыбнись братцу. Голос Рана просто сочится ядом, а самодовольная ухмылка ни на секунду не сходила с его смазливого лица, что нравилось дамочкам и глупым неопытным юнцам. — Ну же, улыбнись, покажи ему как ты любишь его. Перед лицом что-то маячит, мешая рассмотреть говорящего. Он нелепо щурится в надежде рассмотреть предмет в длинных, блестящих от смазки пальцах и, о боже, у него выходит. Хотя в состоянии Кавата увидеть что-либо это уже большое чудо, рваный вздох, и Нахоя понимает, к чему все эти мерзкие комментарии. Да, точно, это же его телефон, с прозрачным чехлом и фотографией, что была сделана около года тому назад. Тело неожиданно пробивает дрожь только вот не от глубоких вновь повторившихся толчков, а от ужаса, застывшего в глотке. Юноша открывает рот в безмолвной попытке сказать хоть что-то, но старший только глубже проталкивает пальцы в горячее нутро, заставляя Улыбашку прогнуться и зашипеть от жжения, которое приносило только боль и дискомфорт. Его колотит, несмотря на то, что в комнате стоит ебанутая по меркам здорового человека жара, а вонь, источаемая одеколоном, буквально заставляет задыхаться и судорожно хватать ртом воздух. На глазах наворачиваются слезы, это невыносимо это унизительно. Нахоя был готов сойти с ума от этой безысходности, она давит на горло острыми когтями, пытаясь вонзить их в тонкую шею и выдрать позвонки с мерзким хрустом. Внутри становится пусто, какое-то мимолетное облегчение кипятком обливает измученное тело молодого человека и приносит удовольствие. Ноги моментально расслабляются, а где-то глубоко в душе появляется глупая по-детски наивная надежда, что разбивается на мелкие кусочки так же быстро, как и зарождается, стоит только мерзкому голоску прорезать тишину. — Ну же, хочешь, чтобы братик трахнул тебя? Ран входит неожиданно, не церемонясь, один резкий толчок, от которого внутри всё сжимается, а на глазах наворачиваются слезы. И почему именно он должен всё это терпеть? За что? Мысли мешаются в кучу, вопросы не покидают его голову, а стыд неприятно скребет горло, словно желая разодрать то до крови. Объектив камеры насмешливо глядит на юношу, запечатлев, кажется, самый худший момент в его жизни. Фотка под старым пожелтевшим чехлом больше не грела душу, улыбки брата и лучшего друга только доливала бензина в пожар, создаваемый отчаянием. Кавата всхлипывает, стараясь не смотреть в камеру и не думать о том, что будет дальше и к каким последствиям всё это приведёт. Он отворачивается, дергается, пытаясь хоть как-то воспротивиться происходящему, ещё один грубый толчок выбивает из груди весь воздух, заставляя слабо заскулить. Чужая рука насильно разворачивает округлое личико обратно к объективу. Короткие ногти впиваются в кожу щёк, а усмешка в глазах старшего могла проесть любую поверхность, словно хлористоводородная кислота, не щадящая ничего на своём пути. Хайтани шумно дышит через рот, не прекращая снимать жалкие попытки Улыбашки спастись. Он тянет руку, желая выхватить телефон из тонких пальцев насильника, но неожиданный хват в области шеи заставляет передумать и опустить дрожащую конечность вдоль тела. — Давай скажи: "Братик, твой член самый лучший, я так хочу его". — Хайтани сжимает его горло, параллельно с этим медленно двигаясь в теплом, никем не тронутом до этого, нутре, что отчаянно не хотело принимать его. Он знает, насколько хреново чувствует себя старший Кавата, знает и от этого только сильнее заводится. Ему нравился его страх, нравилось отчаяние в голубых глазах и та безысходность, что медленно, но уверенно сжирала того изнутри. Старший чувствует себя богом, Ран упивается чужой слабостью и фокусирует камеру на милом лице, что хотелось бы содрать с маленького черепа. На ней младший выглядел чертовски хорошо: мокрый, слабый, то, что надо для конченных садистов, подобных Хайтани. Слюни пачкают красные щечки Нахои, он хрипит и пытается закрыть лицо дрожащими руками, не желая, чтобы его видели таким. — Ну же, Соя ждет. — он усмехается и лишь сильнее сдавливает тонкую шею, он мог в любой момент сломать её или, выкинув телефон, накрыть другой рукой нос парня, таким образом перекрыв доступ к кислороду, и обеспечить медленную смерть. Он уже представил лицо младшего Кавата, полное ужаса и недопонимания при виде полученного видеоролика, что оставит явный отпечаток на психике обоих близнецов. В комнате всё так же стоит мерзкая жара. С обоих тел медленно стекал пот, поблескивающий на свету. Нахоя тихо хрипел в надежде, что старший сжалится и отпустит его горло, но давление не прекращалось ни на секунду и, кажется, будет нарастать, если он сейчас не выполнит приказ. Хайтани с издевкой смотрел ему прямиком в глаза и ждал, когда тот сдастся. Улыбашка измученно стонет. Ему правда страшно, ведь он знает одно: Ран не остановится, и он правда придушит его. — Б-братик, т-твой член самый лучший… *** — Смотри в камеру, шлюха. — он поднимает парня за шелковистые кудри и широко улыбается. Довести мальчишку до состояния амебы оказалось несложно. Сразу было понятно, что бедняжка без опыта, и весь этот акт был жирным крестом в его дальнейшей сексуальной жизни. Нахоя шипит, отворачивается и жалобно хнычет, его мелко трясло от стыда и ужаса, что приходится переживать в данную секунду. Грубые толчки сопровождались тяжёлыми вздохами Хайтани, что абсолютно точно получал от процесса сильнейшее удовольствие. Его холодные пальцы свободной руки плотно сжимали белую ягодицу, а член с влажным хлюпом входил в растянутое отверстие. Улыбашке безумно стыдно за такого слабого и открытого себя. Он не должен находиться здесь, не должен принимать член и не должен захлебываться в собственных слезах, что вот-вот подступят к горлу. Юноша сжимает в потных ладонях белые простыни, что наверняка видели эти картины не первый и не последний раз, впитывая в себя все эти ужасы на века. Брюнет тихо посмеивается, вдалбливая мальчишку в матрас, радость от происходящего поражала каждую нервную клетку его мозга. Пусть он не смог добраться до младшего Кавата, что вряд ли бы попался так просто, но это ведь не значит, что он не смог бы отыграться иначе? Ран облизывает высохшие губы, рассматривая парня под собой, он так мило извивается и ревёт, что даже как-то и не верится, что это капитан четвертого отряда Токийской свастики. — Должен сказать, на камере ты выглядишь просто потрясно, твой братец оценит. Нахою вновь передергивает, но тут он уже не знает, от чего. Слова парня врезаются глубоко в сознание, которое так упорно от него утекало. Он не знает, чем его накачал старший и вряд ли узнает, но ощущения были просто ужасные: головокружение, тошнота и слабость во всем теле. Сейчас он был просто амебой, не способной сделать ничего самостоятельно. «Он серьезно кинет это моему брату?» Этот вопрос неожиданно озарил его пытливый мозг, заставив подавиться ужасом. Парень издал какой-то невнятный звук и попытался выхватить свой телефон, его дрожащая рука дернулась в попытке уцепиться за мобильник, но ничего не получается. Взгляд Рана становится более холодным, а улыбка спадает с красивого личика, вызывая неподдельный страх. — В твоих же интересах быть послушным, если ты, конечно, не хочешь, чтобы кто-то, кроме твоего любимого брата, увидел этот ролик. — Ран отодвигает телефон в сторону и ведет ладонями по чужим бокам, намеренно вгоняя короткие ногти в нежную кожу бедер. В оцепенении Нахоя смотрит на собственный телефон и наконец-то понимает: этот человек сто процентов способен превратить его жизнь в ад. *** Где-то рядом с ногой вибрирует телефон, не замолкая ни на секунду. По всей видимости взволнованный Соя получил видео сомнительного характера и распереживался пуще прежнего, хотя кто бы на его месте так не сделал? Улыбашка тяжело дышит, он больше не сопротивляется, позволяя унижать себя и измываться над уставшим телом. Тень опускается на улицы, где лишь одинокие фонари освещают маленькие островки вокруг себя. Когда ночная пелена постепенно застилает город, то звезды начинают сиять, словно просыпавшийся сахар на черный мрамор, которой сиял при малейшем попадании на него лучиков света. Ночное небо становится таким желанным зрелищем, которое казалось волшебным на каждом закате и обещало вернуться, погасая в первом рассвете. *** В комнате жарко, как в бане, хотелось хотя бы немного приоткрыть форточку и вдохнуть уличной прохлады, что обожгла бы легкие, освежила разум. На часах давно перевалило за полночь, ночь тянулась медленно и вязко, словно кто-то постоянно перематывал время назад. Где-то в соседних номерах играет музыка, плачет ребенок и поднимается лифт. Но Нахоя уже это всё не слышит, он слышит лишь гул собственной крови в ушах и чужие прерывистые вздохи над головой. Нахоя сжимается всем телом, корябая ногтями белые простыни, внутри все сворачивает от отвращения и злости, горячие поцелуи не скрашивали сей процесс, только быстрее убивали огонёк внутри. Ноги подгибаются, стоит слегка сжать член у основания и чмокнуть в красное плечо, тянут за волосы и буквально смеются в лицо, за что ему такое наказание? Хайтани что-то шепчет на ухо, сложно разобрать смысл слов, возможно, это очередные едкие оскорбления, что должны задеть Улыбашку и растоптать его гордость. Хотя вряд ли от неё хоть что-то осталось. Кавата вздрагивает всем телом, в уголках глаз появляются капельки солоноватой жидкости, а из груди рвется протяжный стон. Медленные движения сменились на грубые и жёсткие, они выбивали весь воздух из лёгких и заставляли тихо всхлипывать, опрокинув голову назад. Холодные пальцы обхватывают подбородок, притянув красное лицо к себе. Сухие губы цепляются за юношеские напротив, грубо сминая и прикусывая с особой жестокостью, словно желая съесть того полностью. Младший пытается извернуться, лишь бы не чувствовать вкус чужой слюны, отдающей каким-то приторно сладким алкоголем. Сфинктер горит от резких толчков, если он доживёт до утра, то вряд ли сможет нормально ходить. Крупная сочащаяся предэякулятом головка аккуратно выскальзывает из дрожащего анального отверстия, но только для того, чтобы вновь загнать член глубоко внутрь и выбить из кудрявого болезненный вскрик. — Тебе бы подошла роль грязной шлюхи, не думаешь? Использовать тебя, как секс игрушку, было бы намного интереснее. От сказанного Хоя только дергается, словно его ошпарило кипятком или ударило молнией, он крутит головой в знак протеста, стараясь слезть с горячего органа. Руки Рана грубо сжимают и фиксируют бедра Улыбашки на одном месте, чтобы тот больше не дергался и не мешал агрессивно вбиваться в его дрожащую задницу. Хайтани не откажется от удовольствия кончить внутрь и, заправившись скрыться с глаз долой, хотя перспектива избить младшего ему тоже нравилась, но на такие проделки нет времени. Над ухом слышится едкая усмешка, от которой внутри всё замирает, он чувствует, как широкая ладонь скользит по его животу к соскам, а горячий член резко и решительно толкается внутрь, с каждым разом делая больнее. Он скулит, плотно стискивая зубы, стыд пробегает по ребрам, пока холодные пальцы сжимают меж костяшек покрасневшие бусины сосков. Ран улыбается, чувствуя, как вздрагивает горячее тело при каждом толчке, как чужие ноги поджимались от боли и как с мокрых уст срываются всхлипы. Старший шепчет в своей насмешливой манере и оглаживает свободной рукой выпирающие ребра на влажном теле парня, словно пересчитывая их. Постельное белье под Кавата взмокло. В то время, как его собственный член даже не стоял, чужой же был готов к сладостной кульминации. Нахоя чувствует, как орган в нем пульсирует и чуть увеличивается в размере, от чего его вновь пробивает холодный пот. — Ты этого не сделаешь, нет, сука! — юноша задергался, пытаясь отбиться от Хайтани, что с тихим рыком вжимает руки младшего в измученную кровать, даже не собираясь вынимать член из сладкой задницы второго. Пара грубых и болезненных для Улыбашки толчков вынуждают того чуть ли не вопить от отчаяния. Неожиданно горячая семенная жидкость брызгает внутрь, Хайтани усмехается только, плотнее прижимая бедра парня к своим, дабы кудрявый мог прочувствовать эту боль в полной мере. Нахоя замирает, кажется, что он сейчас позорно расплачется, внутри всё горело, а мозг не желал воспринимать это взаправду. Он банально не хотел верить, что такое могло произойти с ним, ноги дрожат, а грудь судорожно вздымается от ужаса. Нахоя даже не заметил, как брюнет вытащил из него член с пошлым, приятным для ушей Рана звуком. Кажется, Улыбашка уже вообще ничего не понимал, он мелко дрожал, пялясь в одну точку, не обращая внимания на насильника, что неспешно застегивал свои брюки, уже практически находясь у двери. — Передавай брату привет, пусть оборачивается, когда ходит вечерами. — дверь хлопает, от чего Кавата вздрагивает, переключая свой взор на неё. Из анального отверстия стремительно вытекала сперма, но сил на то, чтобы подняться и дойти до ванны не было, он растерян и не знает, что делать дальше. *** Вечерние огни Токио тускло освещали ночную автостраду главных улиц Уэно, пока небольшой автомобиль петлял между рядов множества других машин, тачка перестраивается в соседний ряд во избежание глобальной пробки. Редкие остановки, которые производила машина, были связаны с электрическим светофором на развилке, который отображал на циферблате красный цвет, в такие моменты Нахоя пустым, немигающим взглядом рассматривал витрины магазинов и редких прохожих, что даже не догадываются о том, что ему пришлось пережить в этот вечер. — Я дома...— тяжелым шагом, еле передвигая ногами Нахоя, проходит в гостиную, из которой буквально сразу же выбегает младший брат, услышавший скрип ключей в замочной скважине. Он ничего не спрашивает просто прижимает того к груди, сдерживая собственную истерику, ему жаль, ему очень жаль. — Всё нормально...оставь меня одного пожалуйста… — голос звучит слишком бодро для того, кто пережил такой ужас, его выдавала только крупная дрожь во всем теле и блестящие от слез глаза. Хват слабеет, и Соя нехотя отпускает старшего, что торопится закрыться в собственной комнате. — Нахоя...