Три яда

      Из трёх ядов, трёх кандалов человеческой природы — невежества, жадности и гнева — Вэнь Кэсин в своей жизни неизменно выбирал второй и третий. Гнев он сделал своим оружием, из безжалостности и жестокости сковал свои доспехи; что до жадности и прямого порождения её — ненасытности и любви к чувственным удовольствиям, то здесь Вэнь Кэсин мог обставить любого лиса и сладострастника Поднебесной. Да разве не для наслаждения приходит человек в этот мир?       Буддисты, конечно, твердили об иллюзорности и тщетности всего сущего, о миражности удовольствий, но от проповедей о дурной карме Вэнь Кэсин неизбежно отмахивался. Он дурной человек, ну так отработает в аду и после смерти, а пока... Пока Вэнь Кэсин наслаждался красивой одеждой, и наплевать, что она больше пристала куртизанкам; вкусной едой и, слово чести, лишь тот, кто ел объедки и жил впроголодь, мог понять упоение от томленой в апельсинах и четырех соусах утке; красивыми телами юношей и молодых мужчин, потому что, кто бы что не говорил, а лежать между бёдер и овладевать отточенным боевыми искусствами телами было упоительно. Слаще было только овладевать через тело человеческой душой и знать, что сейчас истомленный ласками и поцелуями красавец весь его. Эта упоительная власть стоила всего. Вэнь Кэсин умел доставлять удовольствие, а от осознания, что за ночь с ним многие предадут и отца, и мать, и учителя, и убьют императора, так и вовсе гордился собой. На любого красивого юношу и мужчину Вэнь Кэсин глядел, как на свою законную добычу, а начиная очередную охоту, спорил с Гу Сян: через сколько встреч очередной возлюбленный сделается покорен, словно воск, и как скоро в упоении страсти начнет кричать его имя?       Обычно для этого требовалось не больше трёх встреч, и Вэнь Кэсин, добившись любви, вскоре сбегал. Он терпеть не мог, когда удовольствие приедалось, а любовь превращалась в привычку, благо его любовники, как честные обрезанные рукава, умели довольствоваться малым и не требовали от него ничего, а кроме того, они не могли принести в подоле.       Вэнь Кэсин жил, порхая с хризантемы на хризантему, не думая о том, что его ветреность разбивает кому-то сердце. Если на то пошло, он никому ничего, кроме удовольствия, не обещал.       ....А потом насмешница-судьба послала ему Чжоу Цзышу, такого же бессовестного ублюдка, как и он, драгоценную родственную душу, человека с несокрушимым упрямством, стальным хребтом (мерзавцы тоже имеют принципы, лао Вэнь) и семью гвоздями в меридианах. Его самоуважение походило на глыбу горного льда или статую из лучшего нефрита и ничуть не уступало его красоте. Вэнь Кэсин сам не заметил, как всерьез увлекся и влюбился, а после полюбил, и полюбил взаимно. Чжоу Цзышу был невероятно душевно щедр, и светил и ему, и Чэнлину, как умирающая звезда, светло и ярко. Не повзрослеть рядом оказалось невозможно, как и не умереть за него, а после не вернуться к жизни и не получить по ушам за ложь во спасение.       Вэнь Кэсин радовался своей любви, ведь благодаря ей он перерос прежнего себя, но от грехов жадности, гнева и невоздержанности его не могла избавить даже она.       Вэнь Кэсин ревновал, и ревновал отчаянно. Едва здоровье вернулось, он всё же уложил свою зазнобу на лопатки и с удивлением встретил не зажатого в тиски собственной добродетели скромника, не ледяную рыбу, не знающую собственного тела, а человека с опытом. Даже отдаваясь ему, сливаясь с ним в одно, Чжоу Цзышу и на пике наслаждения оставался собой — хладнокровным, волевым засранцем. Даже когда он выгибал свою божественную шею и раздвигал перед Вэнь Кэсином ноги, даже стоя перед ним на коленях и ублажая ртом, он все равно всем собой излучал своё незыблемое достоинство. Вэнь Кэсин не видел в нём и тени покорности, да что там, Чжоу Цзышу и перед императором небес, перед высшей волей не склонил бы головы.       Это и злило, ведь Вэнь Кэсин привык владеть своими любовниками безраздельно, и заводило, и наводило на размышления, где и у кого Чжоу Цзышу научился вызывать ослепляющее желание и овладеть, и удавить на месте.       Вэнь Кэсин пробовал об этом говорить, тем более, что хотя армейские и придворные нравы известны своим распутством, никто не уважает мужчин, которые выбирают роль младшего брата.       Чжоу Цзышу сначала отшучивался, потом хохотал.       — Лао Вэнь, не янский стебель делает мужчину мужчиной.       — А что же?       — Выборы, поступки и достойное поведение. Я могу отдаваться, кому хочу, это не сделает меня меньше или хуже. Я — это я.       — Ну-ну... И кому же ты хочешь отдаться?       — Дай подумать. Ты этого мерзавца каждое утро в зеркале по утрам видишь.       Вэнь Кэсин хохотал, а потом заваливал этого мерзавца на подушки и овладевал его задними вратами яростнее прежнего, но мысли, проклятые мысли о том, скольких барышень и молодых господ перецеловал этот негодяй, всё равно приходили.       Через три года им надоело сидеть на горе. Вэнь Кэсин предложил отправиться в путешествие, поглядеть на людей, которые, разумеется, не стали лучше и добрее, на города и страны. Чжоу Цзышу согласился.       Своё путешествие они начали с Южной Вэй. Вэнь Кэсин оценил богатую вышивку на нарядах и купил себе два сундука новых ханьфу, а сверх того, семь новых вееров. Платить, правда, пришлось очень дорого: по случаю коронации нового правителя цены в столице взвинтили до небес.       Чжоу Цзышу лишь ворчал, оплачивая его расходы.       — Не жадничай.       — Лао Вэнь, ты меня по миру пустишь!       — Зато я сделаю это красиво, а кроме того, после моей постели ты точно не останешься без работы!       Такие ядовитые шутки то и дело скакали между ними и нравились им обоим. И Вэнь Кэсин, и Чжоу Цзышу ходили по грани допустимого, и вели между собой негласное соревнование: кто же первый сорвётся и не сумеет хлёстко ответить. Пока они шли ноздря в ноздрю.       — Не думаю, что на мои тощие кости найдется любитель. Кроме того, я уже был хозяйкой дома наслаждений, Тяньчуан называется. Ну а в-третьих...       Чжоу Цзышу выдержал паузу и посмотрел на Вэнь Кэсина с торжеством. Тот заерзал, предвкушая острый ответ и отличную ночь.       — В-третьих...       — В-третьих, молодой господин Вэнь, эта старуха слишком опытна. Во всем мире не найдется ни денег, ни идеи, чтобы её купить.       — То есть мне ты отдаёшься бесплатно и от большой любви? А-Сюй, и ты смеешь упрекать меня в том, что я не умею считать деньги.       — Конечно! Ты бездельник, транжира и мот, и годишься только на то, чтобы греть постель этой старой бабки!       — Бабушка-бабушка, — Вэнь Кэсин схватил этого вредину ниже пояса, — а что это у тебя такое в штанах топорщится? Никак, ты дедушка?       С хохотом они упали на постель, и персик цвел этой ночью три раза. Утром они отправились на главную площадь перед дворцом.       Добрые горожане с любопытством глядели на каменное крыльцо дворца и перешептывались:       — Принц Инчжэнь совсем вырос.       — Да, восемнадцать, уже взрослый мужчина. Говорят, ему наконец нашли невесту. Любопытно, а сестра уступит ему власть? По закону ведь должна.       — Должна-то должна, только если её высочество уйдет, то вслед за ней уйдут и её министры, и люди, которых она выдвинула. Кто же захочет менять коней на переправе?       Вэнь Кэсин с трудом припомнил сложные тронные обстоятельства Южной Вэй. Десять лет назад император внезапно умер. На трон взошел юный император Инчжэнь, а регентом при нём стала старшая полнородная сестра Луньцзинь, барышня исключительно хорошо образованная и умная, которую со страшной силой притесняли при мачехе — между прочим, родной тётке, которую дед принцессы отправил во дворец после того, как императрица Сяошэньюй умерла при очередных родах.       На крыльцо вышел толстый, только что не лопающийся от важности главный евнух.       — Первый низкий поклон! Второй низкий поклон! Третий низкий поклон!       Площадь склонилась в едином порыве, и наконец на крыльце перед украшенным драконами троном появились трое: юноши не больше шестнадцати-восемнадцати лет, очень похожие друг на друга миндалевидными глазами и яркими, так и просящими поцелуя губами; вслед за ними в парадных одеяниях из лучшей парчи шла невероятно красивая женщина в фениксовой короне. Вэнь Кэсин поморщился. Он не любил красивых и умных женщин, ведь все они охотились на ту же дичь, что и он, и в их прелестях всегда искал пороки и недостатки. С неудовольствием он признал, что её высочество принцесса Луньцзинь очень красива, хотя первый цвет её юности давным-давно облетел. Её тонкое, точно лучшим скульптором высеченное лицо слегка портил острый нос. Не будь его, принцесса вполне могла бы сойти за небесную фею, а так в её чертах читалось нечто хищное и ястребиное. Удлиненные к вискам глаза смотрели цепко и умно, а у рта залегла складка, с лихвой выдающая слишком твердый характер и полнейшее неумение прогибаться под тех, кто выше и сильнее. «Бедняжка, — подумал Вэнь Кэсин с сочувствием, — кто женится на женщине под тридцать, да ещё привыкшей быть сама себе хозяйкой?»‎       Вдобавок Чжоу Цзышу смотрел на эту высокомерную принцессу со смесью странной теплоты и грусти, как на добрую знакомую. В душе Вэнь Кэсина сразу подняла голову гадюка-ревность. Он пропустил все торжественные, ничего не значащие слова и понял, что вечером потребует объяснений.       После второго раза. А может, и во время него.       Ни первого, ни второго, ни третьего раза не случилось.       Едва они переступили порог гостиницы, как прибежал посыльный из дворца. Ладный юноша с агатовыми глазами принёс послание и нефритовую цикаду.       — Моя госпожа просила передать главе Чжоу этот подарок и просьбу о встрече.       — Не думаю, что это прилично.       — Госпожа предвидела это. Она сказала, что если глава Чжоу придёт под видом учителя Мэя, гвардейцы пропустят его. Что мне передать?       — Зайди через час.       Посыльный исчез, а Вэнь Кэсин спросил ядовито:       — Тайны, переодевания, маски... Кем была для тебя принцесса Луньцзинь, А-Сюй? Шпионкой? Любовницей?       На Вэнь Кэсина посмотрели с невероятным раздражением.       — Твоя привычка хлестать уксус отвратительна. Ты вообще себе отношения вне постели представляешь?       Опять этот святоша за своё!       — Ещё скажи, что эта их принцесса была тебе другом, и я точно поверю, что ты с ней спал. Женщина становится другом мужчине либо если он обрезанный рукав, а ты у нас ешь и устриц, и улиток, либо когда уже наскучила и приелась, потому что готова стелиться под ноги и угождать.       — Да? Разве не этого ты добиваешься от всех, с кем спал? Луньцзинь — моя ученица. И мой друг. Изволь говорить о ней с уважением, иначе я пошлю тебя на все четыре стороны.       Глядя в рассерженные тёмные глаза, Вэнь Кэсин понял: А-Сюй не шутит и сдержит слово.       — И чему же ты её учил? — спросил он ядовито, стремясь ужалить побольнее. — Убийству и смене лиц?       — Стрельбе из лука и танцам.       Ответил Чжоу Цзышу и вышел за дверь.