Три яда

      В дворцовом саду одуряюще сладко пахло магнолиями. Ван Даочай стояла под белоснежным от цветов деревом и просто дышала.       …Она до сих, несмотря на то, что прошло много лет, не верила в своё избавление. Иногда, в особенно злые минуты, Даочай и вовсе казалось, что она до сих пор болтается в петле, а её несчастный разум видит смертный сон.       Но отчаяние проходило, на небе поднималось новое солнце, а Даочай благодарила одного достойного человека, совершившего, впрочем, в своей жизни немало зла, за каждый прожитый день.       Если бы у Даочай были дети или ученики, она бы рассказала им страшную сказку.       Жила-была девочка, радость родителей. Отец её служил судьей и был истинным учеником Кун-цзы, мать — хозяйкой большого дома. Когда девочке исполнилось пятнадцать лет, в стране объявили очередной отбор во дворец Сына Неба.       Девочка отчаянно желала провалиться и выйти замуж за соседа.       Её, как и ещё троих барышень из хороших семей, взяли во дворец. Ван Даочай сделалась наложницей Ван. Лезть в дворцовую грызню она не желала, к тому же император был уже немолод. Вся эта мышиная возня ужасно утомляла. Наложницу Ван государь осчастливил своей благосклонностью один раз, и было это на редкость противно, не говоря уже о том, что её за это чуть не отравили. Даочай сосредоточилась на изучении медицины, благо она очень быстро подружилась с дворцовыми доктором, которого вскоре окрутила, и уж играть в тучку и дождик с ним было гораздо приятнее.       Семь лет она жила тихой, непримечательной жизнью, охотно уступая почести другим, пока…       Пока Сын Неба не изволил отойти в мир иной, пока не началась отчаянная драка за власть и новая императрица Чжуань не напомнила о старом обычае: жёны и наложницы императора, не родившие ему ребенка, должны умереть.       Даочай бросилась к родителям.       — Отец, матушка, помогите! Прошу, дайте взятку!       Так поступали многие, но отец Даочай был честнейшим чиновником:       — С ума сошла! Хочешь нас с матерью опозорить?! Ступай и служи своему мужу после смерти, негодница!       В день церемонии нежного шёлка Даочай смотрела, как её товарок выкупают у дворцовых евнухов родители или братья с сестрами, и кроме радости за то, что они будут жить, чувствовала горькую обиду. Почему праведники так любят покупать себе благо за чужой счёт, ещё и живот болел весь день… Дворцовые палачи подвели её к петле, накинули удавку на шею, толкнули из-под ног бочку, как раздался голос:       — Недоумки, вы что, не видите, что эта женщина нечиста и у неё кровь? Так-то вы служите своему повелителю?       Точно в этот миг веревка, на которой висела Даочай, лопнула.       С хрипом, переходящим в крик, Даочай забилась на полу и с отстраненным ужасом увидела, как над ней болтается два десятка женских ног, по которым уже текло посмертное извержение. Люди обречены умирать в нечистоте, такова уж природа.       Ей помогли подняться какие-то мальчишки, а круглолицый императорский племянник выхватил из ножен меч:       — Сами боги не хотят её смерти! Как вы вообще посмели совершить такое святотатство!       Даочай его точно где-то видела, но где?       Евнухи упали перед юношей на колени и заголосили, умоляя их пощадить.       — Что же нам делать, у нас должно быть одиннадцать покойниц!       Императорский племянник кивнул своей свите:       — Мы нашли вам подходящий труп. Если вы хоть одной живой душе проболтаетесь, то я ваши засоленные уды отдам собакам! Цзюсяо, дай госпоже Ван напиться. Отведи её к нам.       — Будет сделано.       Даочай накинули на голову черную ткань и потащили куда-то по дворцовым коридорам. Она шла покорно, точно во сне.       Наконец её усадили, точно куклу и впрямь налили вина, а когда рюмка опустела, в комнату стремительно вошёл… как же была его фамилия. Ну да, Чжоу. Чжоу Цзышу, сын покойного великого министра и принцессы, кажется, Яньяо.       — Простите, госпожа, за то, что вам пришлось пройти, но подменить веревку в министерстве ритуалов — целое дело.       Даочай потянула шею. Она до сих пор не верила, что жива.       — Почему вы меня спасли? Я ничего не знаю!       — Потому что я должен вам, госпожа. Четыре месяца назад вы спасли жизнь моего брата и не выдали нас дворцовой страже. Свои долги я привык отдавать.       Смех Даочай превратился в истерику. Она совершенно не владела собой, благослови боги долг благодарности и невовремя пришедшие месячные.       — А если я хотела умереть?       Императорский племянник хмыкнул и укутал её шелковым одеялом.       — Да, разумеется. Только женщина, которая хочет умереть, не раскладывает на столе доктора Цзя и не уговаривает его сбежать. Если что, я никого не осуждаю. Вы помогли нам, госпожа. Позвольте помочь вам. Чего вы хотите?       — Изучать медицину! — выпалила Даочай быстрее, чем могла бы подумать. — И жить почтенной вдовой тихо, подальше от дворца и его дел. Это несчастливое место.       — Это легко устроить, но могу ли я иногда пользоваться вашей помощью?       Разумеется, Даочай согласилась. Императорский племянник был славным и честным юношей, а то, что ей порой приходилось штопать его соучеников, Даочай считала, во-первых, правильным, а во-вторых, частью своего долга ему.       Она жила в небольшом городке рядом со столицей и слыла человеком, умеющим решать самые щекотливые дела вроде внезапной беременности не от того или белокровия. Даочай жила и радовалась каждому отпущенному мигу. Несколько раз в год её привозили в карете к зданию Тяньчуан, и нет, не вытащить кого-нибудь с края могилы, а отпраздновать чей-то день рождения или свадьбу.       — Ты наша, — соизволил пояснить ей Цинь Цзюсяо, с которым она быстро поладила, — старший брат чувствует ответственность за тебя. Да и пережившему смерть человеку нехорошо быть одному, в голову вечно лезет дрянь. Пей вино и слушай хорошую музыку. И погляди на братца Гао, он точно лучше собаки!       Даочай неизменно выписывала этому баламуту веером по голове.       После несостоявшейся казни её тело словно умерло. Да и она не хотела никого и ничего, так велик оказался пережитый ужас.       На третью весну, когда так же расцвели магнолии, ясной и лунной ночью в её домик приехал Чжоу Цзышу.       — Кого на этот раз штопать или в совочек собирать?       — Никого. То есть меня! — Чжоу Цзышу ткнул себя в щеку. — Есть у тебя средства превратить этого пирожочка в утонченную фею?       — Глава, я не могу исправить ошибку природы!       — Я не об этом! — от его лица можно было подпалить пороховые склады. — Скоро мне предстоит уехать к соседям. В Южной Вэй что-то затевают, расчёты показывают, что они перевооружают армию самое меньшее. Я подозреваю что-то похуже.       — А если поехать к их двору молодым учёным?       Чжоу Цзышу яростно постучал по дереву.       — И меня разоблачат как шпиона в два счёта. Их разведка не так уж плоха, а её начальник — очень злой и предприимчивый господин. Мне нужно место подле их императора, его семьи или кого-то из приближенных, но так, чтобы меня никто не видел. Это либо доверенный слуга и гвардеец во дворце, но у меня нет времени создавать легенду, либо это евнух.       Теперь пришла очередь Баоцинь краснеть.       — Вы же не собираетесь, мгм… Ну…       — Нет! Я надеюсь жениться и завести детей. Но евнух должен выглядеть иначе. И уж тем более не должен желать женщину!       — Мужчину тоже. Есть особая жемчужная трава. Она подавляет влечение и рост волос у мужчин, — Даочай пришлось долго рыться в своих травах. — При длительном приеме вызывает привыкание, от неё крайне тяжело отказываться. И от неё выцветают волосы.       — Годится! Что до лица, то часть работы сделает маска и краски, а часть… Кому-то придется худеть. И худеть быстро. Ладно, заодно узнаю, чем питаются аскеты. Если что, за старших остаются брат Цзян и Цзюсяо. Надеюсь, эти бездельники без меня ничего не развалят!       Спустя два месяца глава Чжоу напоминал не самого яркого юношу столицы, а утонченное небесное создание, которому каждый и каждая дали бы на дикобразе. На пустую похлёбку он смотрел со священной ненавистью.       — Какая дрянь! Но чего только не сделаешь ради любви!       Даочай проводила его в дорогу, а сама приготовилась ждать неведомо чего. Её терзали смутные предчувствия и страшные сны, которые в мире земном приняли облик селя и наводнения в южных провинциях. Тогда она вместе с другими лекарями и офицерами Тяньчуан помогала справиться с последствиями.       — Здесь что-то не так, — сказал четвертый офицер Цзян, когда они сидели на поваленном бревне после очередного ужасного дня, — разве бывают наводнения в это время года?       — На что ты намекаешь, брат Цзян?       — На то, что у Южной Вэй могло завестись оружие, от которого все мы взвоем! Попомните мое слово, добром это не кончится!       — Брат Цзян, прекрати каркать! — Цзюсяо не скрывал досады. — Чтобы заставить природу пойти против себя, надо построить большую дуру! Откуда у Южной Вэй деньги на большую дуру, там же все воруют, а в казне большая дыра!       — Откуда ты знаешь?! Ты что, эти бумаги лично видел?! Я читал донесения нашей сети. Этот их Цай Ванъянь безумец, он вообще мог что угодно сотворить!       Точно в насмешку, мимо них троих по реке проплыл труп мальчишки, которому то ли кошки, то ли лисы сожрали лицо. Даочай торопливо отвернулась. Таких мальчишек и девчонок, стариков и старух она видела и сожгла без счёта.       — Замолчите вы оба! Наше дело — не допустить эпидемий и бунтов! Где болтается южная армия, опять по борделям хлеб просаживает? Третий день их ждём!       — Сестрица Ван, ты меня прости, но армия, в отличие от нас, летать не умеет, а дороги развезло! Лучше представьте, что старший брат сделает с нами, если узнает, что мы проспали пару бунтов и восстание?! Давайте подумаем, кто пойдет ругаться к губернатору провинции. Тянем жребий?       Самую короткую палку вытащил Цзян Юйжань.       — Почему всегда я?!       — Потому что у тебя такой вид, что тебе сразу хочется дать денег, лишь бы не присосался, как пиявка!       Мёртвые дети снились Даочай ещё долго, а потом вернулся глава.       Мрачный, злой и с планом передвижной крепости-убийцы городов.       Первое, что он сделал после доклада государю — это напился до зелёных гуев и заказал себе оленью грудку с грибами.       — Эта мерзость должна быть уничтожена, иначе Южная Вэй скоро придёт к нам. И не оставит здесь камня на камне. Я и несколько знающих людей долго сидели над чертежами. Крепость кажется неуязвимой, но у неё есть два слабых места…. Лучшего времени покончить с ней и не найти: наследники императора грызутся за власть.       Даочай на год забыла об этом, пока…       Пока её не вызвали в главное здание Тяньчуан.       — Для тебя есть задание. Ты поедешь в Южную Вэй и станешь лекаркой принцессы Луньцзинь и её братьев.       Изумление Даочай было так велико, что она рухнула на колени:       — Глава, если хотите меня убить — убейте! Я никудышная шпионка!       Первый раз за два с лишним года Чжоу Цзышу искренне улыбнулся.       — Я знаю. Я сказал «стать лекаркой», а не шпионкой. Ещё не хватало разрушить работу нашей сети. Впрочем, её главе тебя всё равно представят. Постарайся не провалиться. Держи нашу бирку.       — Зачем, глава? Я ведь не ваша соученица.       — Ты часть Тяньчуан.       Так Даочай представили хоу Ли Нинхуаню: старому и опытному разведчику, который когда-то занял место наследника захудалого рода и сделал при дворе блестящую карьеру.       — Самое тёмное место под пламенем свечи, барышня Ван. Будем притирать вас к Южной Вэй постепенно, да и к вашей госпоже — тоже.       Даочай честно выполняла свою работу и училась каждый свободный миг. Сначала ей просто понравилась принцесса Луньцзинь как человек, глава отзывался о ней в самых лестных выражениях, а затем…       Затем она поняла, что любит эту женщину, которая во всех дворцовых интригах и войнах могла опираться лишь на себя. Именно эта любовь держала Даочай на плаву, когда служащих Тяньчуан внезапно казнили, а жену и детей хоу Ли на родине умертвили по приказу его величества. Полководец Ли Нинхуань умер мгновенно, он успел лишь схватиться за сердце. Даочай осталась совсем одна.       Она бы точно повесилась от ужаса, но у неё была служба.       Служба и обязательства перед своим главой и своей госпожой, душевное здоровье которое с каждым днём делалось всё хуже.       Лекарку Ван Даочай никто не освободил от её службы и долга.       Верно говорят, что власть — самый страшный яд на свете, он развращает и отравляет лучших. Какая всё же сегодня жуткая ночь, и ведь госпоже захотелось заполучить именно яд проклятых гвоздей…       На траву перед магнолией упала длинная тень.       — Здравствуй, лекарка Ван.       Глава Чжоу вышел из тени. Даочай лишь сейчас заметила, как он постарел.       Она, впрочем, тоже не помолодела. Этой зимой ей исполнилось тридцать пять.       Церемониальный придворный поклон получился у неё безупречно.       — Приветствую главу. Я рада, что вы живы.       — А я рад, что ты выполнила мой приказ. Но ты, видимо, проговорилась. Могу я узнать, почему?       Даочай опустила глаза и улыбнулась.       — Ответ прост, глава. Я люблю эту женщину и надеюсь, что однажды мне ответят взаимностью. Нехорошо начинать рассказ о любви с большой лжи.       Чжоу Цзышу кивнул, признавая её право на такой поступок.       — Раз ты любишь эту женщину, то вот тебе следующее задание: сделай так, чтобы она нашла повод и причину жить.       — Глава?       — Мне не нравится, как её высочество выглядит. Ещё немного, и она допрыгается до чахотки или ненависти ко всему миру. Прощай, Ван Даочай. Спасибо тебе за верную службу.       Он ушёл, а Ван Даочай впервые в жизни всей собой поняла покойного офицера Цзяна с его вечным вопрос: «Почему всегда я?!»       Нипочему. Просто кто-то должен в очередной раз накрутить хвост невозможному.       Накрутить и не свернуть себе на этом шею. Что ж, не впервой.       Ван Даочай терпеть не могла своё, да и чужое государство тоже, но эту женщину в императорском дворце очень любила. Любила и ради неё собиралась жить долго.       В полном изнеможении Ван Даочай прижалась к шероховатому стволу магнолии и поняла, что впервые за много лет может свободно и без страха дышать.