Гюльбешекер

— Когда ты поняла, что любишь меня? — внезапно спросила я еë, когда мы готовили на кухне имам баялды, любимое блюдо тëти Зехры — баклажаны, фаршированные тушëными овощами. Мы всячески старались избегать этой темы после того дня — сама не знаю, почему. Каждый раз, когда я пыталась сказать Гюльбешекер, как сильно я её люблю, каждый раз, когда я пыталась обнять еë, она меняла тему или мягко отстранялась. Казалось, даже раньше, ещё до признания, мы были раскованнее и своевольнее, мы могли спокойно лежать друг на друге, шутить о нашем "браке" и дарить друг другу платки. Что же изменилось теперь? Почему она стала такой замкнутой со мной? Неужели я сама не заметила, как сделала что-то не так? Гюзиде молчала. — Гюльбешекер... — Не надо меня так называть, Айлин! — Гюзиде впервые в жизни подняла на меня голос, нож в еë руках соскользнул с доски и оставил на тонкой ладони глубокую рану. Капли крови испачкали еë сиреневое платье. — Не надо делать вид, что ничего не было! — я повернулась к ней и ахнула, увидев кровь. Моя рука машинально схватила полотенце со спинки стула, и я подбежала к ней, пытаясь чем-то прижать кровотечение. — О Боже, Гюзиде... — Вот-вот, это всё кара божья! Ничего не было, забудь! — она повернула голову, чтобы не смотреть на кровь. — Чего не было? Чувств к друг другу тоже не было? Идëм к раковине, быстро, — я потащила Гюзиде в другой конец кухни, чтобы промыть еë ладонь. Пока она смотрела в сторону, холодная вода смывала алую кровь, которая, казалось бы, и не думала останавливаться. Паника начала душить меня, но я вовремя вспомнила о том, что из нас двоих паникует больше всех обычно именно Гюзиде. На удивление, сейчас она выглядела необъяснимо спокойной, лишь морщила носик и закрывала глаза. — Вообще ничего не было! Ничегошеньки! Не было! Не было! Не было! — Ты ведëшь себя как ребëнок! — А раньше тебе это нравилось! — И сейчас нравится! Я лишь не понимаю, почему ты избегаешь этого! — Я кровью истекаю вообще-то! Мы так и продолжим ссориться?! — А я параллельно вместе с ссорой пытаюсь твою кровь остановить! — я закатила глаза и побежала за бинтом, а когда вернулась, начала осторожно перевязывать еë ладонь. — Если бы ты не накричала на меня, то и не порезалась бы! — Я бы не порезалась, если бы ты не задала мне тот глупый вопрос! — Глупый? — я нахмурила брови. — Сама такая! — Груша испорченная! — Знаю! Кажется, в тот момент аргументы у Гюльбешекер закончились. По крайней мере, весомые. Она посмотрела на меня и зарычала, как волк. А я просто не выдержала и засмеялась. — Чего смеëшься? — удивлëнно спросила Гюзиде. — Прости, — я продолжила смеяться и, сделав на повязке неровный бантик, поцеловала её руку. — Так и не научилась ровные бантики завязывать... — она вздохнула и начала пытаться перевязать его при помощи одной руки и зубов. — Ты серьëзно?.. — Ну Айлин, неровно! — И чего ты вредная такая сегодня? — я подошла к ней снова, усадила её на стул и села на соседний рядом, начав переделывать свой корявый узелок. — Может, я всегда такая была... — грустно ответила она, посмотрев на меня. — Давай поговорим? Гюльбешекер кивнула и позволила своей ладони остаться в моих руках. — В чëм причина, Гюльбешекер моя? Ты всегда можешь быть честна со мной, ты ведь знаешь. Прошло пять дней, и... Каждый раз ты переводишь тему или что-то ещё... Ты больше меня не любишь? — Люблю, — вздохнула Гюзиде, — Люблю всем сердцем, просто боюсь... — Чего, солнце души моей? — Гнева божьего... Вот видишь? Я порезалась сегодня. Это мне в наказание. Каждый раз я боюсь, что совершаю грех, а потом ещё один грех, и ещё, и буду гореть я в адском пламени... — Не бойся, Гюльбешекер. Я защищу тебя от всего, клянусь. А когда мы обе предстанем пред Всевышним, когда умрëм, я скажу ему, что я ведьма и просто околдовала тебя. — Ну он же видит всю правду... — Но откуда ты знаешь, что это запрещено? Откуда, Гюзиде? — я поднялась со стула, дух свободы бурлил в моём сердце, взывал к справедливости и правде. — Кто сказал, что нам нельзя? — Это противоестественно... Никто так не делает... Женщина не строит семьи с женщиной. Они не могут родить детей, Айлин. Это не семья. — Может быть, другие женщины, как и мы, любят друг друга, но просто боятся говорить об этом вслух? Может, другие мужчины любят друг друга, но сидят в страхе и страдают, потому что не могут признать свою суть? Почему мы должны слышать "нельзя", когда мы не делаем ничего постыдного, а просто любим друг друга самой чистой и прекрасной любовью? Кто сказал, что нам нельзя? Что, если какой-то император тысячи лет назад велел говорить всем, что так нельзя? Откуда ты знаешь? — Но мы... — Если мы будем гореть, значит, сгорим вместе, — решительно кивнула я. — Сгорим ради нашей любви. Мы будем бороться. И мы победим, потому что будем сражаться за любовь. — Ты такая храбрая, — Гюзиде подошла ко мне и положила ладонь на мою щеку. — И такая мудрая... Я люблю тебя, Айлин. — И я люблю тебя, Гюльбешекер, солнце жизни моей. Давай больше не будем так, хорошо? Она кивнула и взяла моё лицо в руки. А затем едва ощутимо и по-детски неумело коснулась моих губ своими. Это был наш первый поцелуй. Я замерла на секунду, а затем попыталась перехватить инициативу, начав неловко гладить Гюзиде по волосам. Мои губы были напряжены, и сейчас мне кажется, что это был самый ужасный первый поцелуй. В тот момент я была счастлива, как никогда. И пусть мы обе целовались неловко, мы не могли остановиться, насытиться друг другом. У неë был вкус гюльбешекера, лëгкий розовый аромат и сладкие губы. Мне хотелось растянуть эти минуты в тягучую вечность, где есть только я и она. — Скоро мама должна прийти, — Гюльбешекер отстранилась и улыбнулась, еë щëки покрылись румянцем. — Это был чудесный поцелуй, Айлин. — Ты чудесная, моя Гюльбешекер, — я улыбнулась ей в ответ и посмотрела на её перебинтованную руку. — Не болит? — Совсем нет, — она помотала головой. — Я доготовлю с тобой. — Сиди, пусть заживëт немного, — я поцеловала Гюзиде в лоб и вернулась к кухонной доске и ножу. Кабачок следовало взять новый — на том осталась её кровь. — Кстати... Так когда ты поняла, что любишь меня? — Не знаю... Это чувство будто всегда было со мной, — ответила Гюзиде, сев на стул и начав наблюдать за мной. — Ну... Наверное, зимой. Просто как-то начала задумываться об этом. А ты? — Год назад. Держать в себе было такой мукой... Гюзиде кивнула и взяла со стола яблоко. Я продолжила резать овощи, налив в сковороду масло. — А ты знаешь легенду про имам баялды? — Легенду про блюдо из баклажанов? — Гюльбешекер усмехнулась и подняла бровь. — Расскажи! Расскажи скорее! — Когда-то давным давно один имам женился на дочери торговца оливковым маслом. И в качестве махра ей было дано двенадцать бочек масла. После никяха и торжества имам привëл дочку торговца в свой дом, а на утро она приготовила ему блюдо из овощей, использовав то самое масло. Двенадцать дней готовила ему жена баклажаны, фаршированные тушëными овощами, а на тринадцатый... — А на тринадцатый? — она удивлëнно открыла глаза. — А на тринадцатый не приготовила! И когда муж спросил у неë, почему блюда сегодня нет, она сказала, что масло закончилось. Тогда имам удивлëнно, вот как ты сейчас, раскрыл рот и упал в обморок. — Там же было двенадцать бочек масла! — Гюзиде начала громко смеяться. — Одна бочка масла на один имам баялды? Расскажи это маме, она тоже чувств лишится. — Я поберегу тëтю Зехру. Тем более, что масла уходит много, но не настолько, — я засмеялась в ответ, продолжив готовить, и наш громкий девичий смех соловьëм разлетался по дому. Мы наконец-то были счастливы и свободны. И тогда ещё наша любовь и вера не отнимали у нас этого прекрасного и драгоценного чувства.