* * *
После детального обсуждения плана далече путь в целом проходит в напряженном молчании. Такое чувство, что настроение малявки несколько помутнилось после нападения, хотя оное понять вполне можно: наверняка сей день не в лучшем свете станется незабываемым для ребенка… Да уж, после тех тепличных условий, в коих он пребывал у себя в Швеции, оные злодейства, видать, кажутся ему совсем вопиющими аль попросту невозможными. Но правда однажды все равно настигла бы его, так или иначе. — Петер, смотри! Там Саксония! — Карл аж вскакивает с места, завидевши на противоположном берегу домишки в фахверковом стиле из традиционных еловых панелек, витиеватые дубы с косматыми ветвями, каменную кирху, ажурные металлические изгороди, стерильную речную пристань с голландскими торговыми баркасиками, брусчатую мостовую, скромные фермерские угодья да клумбы с тимьяном, васильками, розами, гиацинтами и колокольчиками. Оная деревня — Иноземская Слобода — оазис просвещения, интеллигенции да воистину исключительной европейской цивилизованности посреди лютого бескультурья глубоко невежественных и ослепленных собственной религией людей, застрявших в прошлом, на чьей земле я, увы, рожден. — Никакая там не Саксония, дурашка, а всего лишь немецкая деревня! — «Немецкая»? — Немцы — немой, то есть, по-русски не говорящий народ. В оном случае — европейский. Так-то в Слободе живут и англичане, и ляхи, и саксы, и ажно французы. — И я тогда, по-вашему, тоже немец? — Можно и так сказать, ибо ты, хоть русский и знаешь, все равно на той же нерусской земле рожден… И все-тки, справедливости ради, не именуем мы вас «немцами» поодиночке: ты, скажем, швед, мой товарищ из Слободы — шотландец, а купец Иоганн Монс — пруссак. А в целом-то, вы действительно немцы. Вскоре мы достигаем наконец-таки ворот Слободы и, оставивши лошадь местному конюху, проникаем в деревню. Словно в первый раз я восторженно оглядываюсь по сторонам, с упоением разглядывая расчетливые шедевры европейской архитектуры, самим немцам, судя по их смиренным физиономиям, кажущиеся совершенно обыденными: моя любимая каменная Австерия, главнейшая Немецкая улица с гулкими лавочками, цветниками и пышным фонтаном, ратуша, крохотная посольская канцелярия, кирха Святого Михаила, богадельня, бани, корабельный склад у причала и множество крошечных жилых домиков, устроенных по европейскому образцу, разумеется. Сердечно мною любимые жители Слободы — Франц Яковлевич Лефорт и Патрик Иванович Гордон — приветливо беседуют на площади у фонтана, опустивши зеницы в карту с военными стратегиями, а также планом дальнейших учений Потешных полков, созданным по моему личному заказу. Приятно, что без дела они не сидят и ажно в столь знойный летний денек, егда, казалось бы, ничем подобным заниматься не хочется. — Попутного ветра, друзья! — вскрикиваю я, бросаясь с разбегу обнимать немцев. Они же удивленно охают и, малость смущаясь оттого, что у них к приезду незваных гостей ничегошеньки не готово, приветствуют меня согласно этикету да нашей привычке: тепло, резво и душевно. — Сколько лет, сколько зим! — Что верно, то верно, Петр Алексеевич, — отзывается Лефорт. — Мы тут совсем без тебя заскучали… Подумали ажно было, что бросил ты нас вконец, ибо в гости почти не заглядываешь. Случилось что, Святейший, аль всего-то царевна Софья делами завалила? — Все понемногу. Сначала одно, затем другое: и вправду время быстро летит… Хотя в мае нам однажды все-тки посчастливилось увидеться в кремле. — То-то было в мае, но с той поры аж два месяца уже пролетело, — замечает Гордон. — Мадам Фадемрех скучает, каждый божий день о тебе интересуется, дескать, егда посетишь нас в следующий раз. — Увы, с Еленой сегодня навряд ли встретиться успеем, ибо уж к закату так точно Софья Алексеевна да гости из Шведской империи нас спохватятся, а потом меня, как старшего, виновным выставят. Беда с ними, не иначе… Совсем на себя любимого времени нет! Ух, стыдно мне, конечно, жаловаться, потому прошу прощения, любезные… А, чуть не забыл! — растерянно стукнувши себя по лбу, я беру за руку скромно стоящего в сторонке Карла и тихонько подвожу знакомиться с иноземными товарищами. — Извольте представить: это, вот, мой братец названый — Карл из рода Пфальц-Цвайбрюккен-Клейбургских, сын шведского императора. Карл, уважай оных людей — это мои товарищи, тоже иноземцы: Франц Яковлевич Лефорт да Патрик Иванович Гордон. — Здравствуйте, — Карл улыбается и кивает сначала Лефорту, а затем и Гордону. И наконец, не без труда подобравши слова, дабы се звучало складно, прибавляет: — Друзья Петера — мои друзья. — Вот так сюрприз! Ох, совсем не ждали мы столь досточтимых гостей!.. Надеюсь, вы сносно чувствуете себя так далеко от дома, Ваше Высочество, — молвит Франц. — Как идут дела в Швеции? — М-мм, хорошо. Покамест мы с вами дружить, все будет завсегда хорошо! — Кхе-кхе, Петр Алексеевич, позволишь на секунду? — полушепотом говорит Гордон и, дождавшись моего кивка, отводит в сторону и прибавляет: — Значит-са, изволишь показать шведу Слободу? — Да. Я полностью доверяю ему — он мне как брат! Не в первый раз уже разъезжаем с ним по окрестностям… А вы, что же, сомневаетесь в нем? — сам я демонстративно бросаю уверенный взгляд на Лефорта, развлекающего Карла своими сладкими беседами и красочными россказнями о том, какова наша дивная русская земля. — Нет-нет, и вовсе не о том я… Просто татары, знаешь ли, совсем от рук отбились в последнее время — семеновцы ажно у Сергиевой лавры видали их. Причем злые они, татары оные: грабят на дорогах, деревни жгут да людей за собой зазывают… Говорят, турки их финансово поддерживают, оружие им поставляют, вот те и обнаглели вконец — совсем страх пред страною потеряли за те деньжищи, кои им любезно султан жертвует. Словом, осторожней будь, тем уж паче путешествуя с таким ценным гостем. А коль случится с ним чего — ух, какую брань шведы-то поднимут! Войну нам без колебаний объявят, ибо ажно и у нас тут всем известно, что более здоровых наследников у Его Величества точно не выйдет… Стар он уж для потомства, яко и его жена эта… данка. Ульрика, если не ошибаюсь. «Турки? Вот так новость!.. Ежели оное правда, то, значит-са, спрашивать за си злодейства нужно именно с султана. Ах, какой скандал устроили бы наши, коль ажно со мной что-то серьезное приключилось… О Карле тем уж более в оном случае и говорить нечего!» — Кстати, о татарах… — я смущенно опускаю глаза. — Эм-м, ажно и не знаю, как выразиться, Патрик Иванович, чтоб не прибил ты меня на месте. — Говори, как есть. — По пути сюда на нас напали иноверцы с турецкими ятаганами, так что, вероятно, татары уже и под градом-Москвой бесчинствуют. Взгляни! — в доказательство я протягиваю Гордону один из изъятых у бандитов ножичков. — Жуть какая… и вправду турецкие!.. Видать, до сих пор вам за крымские походы мстят… Ну так и что же вы со степняками сотворили? Хотя, зная тебя, ажно гадать боюсь. — Уж пришлось нам взяться за оружие, Патрик Иванович, не обессудь, ибо те оказались чересчур агрессивными. Ежели говорить вкратце: четверых мы зарубили, двое других обратили в бегство. — И швед тоже?! — Ага. Спас меня убогого, не поверишь: татарину прям в позвонки ятаган зарядил! Насмерть, ясное дело… Мы-то оба в порядке — так, пара царапин. — Ну, разумеется, в порядке, чего уж там! А я, по-твоему, будто не видал, что у Карла вашего на лице!.. — сердито восклицает Гордон, устало проведя пальцами по вискам. — Ох, Петр Алексеевич, проблемы у тебя будут, ежели не поможем ему здесь и сейчас… — Честно говоря, отчасти за оным мы и прибыли. Вскоре Франц Яковлевич, видимо, егда малолетке в голову пришла-таки светлая мысль спросить обо мне, оборачивается к нам да говорит: — Ну чего вы там? Все хорошо? — Честно сетуя, не совсем, — отзывается Гордон. — У нас в Слободе чистый спирт водится? — Чистый-то, может, и не водится… — задумчиво отвечает Лефорт, — … но зато водка завсегда на месте. Чем не спирт, а? — Водка тоже пойдет, — говорю я. — Идемте в Австерию, там заодно все и расскажу, как было. Только давайте-ка сразу кое о чем договоримся: я-то вам доверяю как себе родному, но в оном случае перестраховаться — самый здравый вариант. Никому ни слова о случившемся. Ажно местным, из Слободы. Ежели спросят, чего тут швед-то забыл, так им и передайте: мистификацию для неприятелей готовим, и не швед он вовсе, а всего лишь переодетый брат Сашки Меншикова. Также добавьте, что се дело государственной важности, посему ажно вы не в курсе, к чему оные похождения… Карл уже, понятное дело об оном осведомлен, так что все должно пройти спокойно и без сюрпризов. Сей план пришел мне в голову еще утром, егда я только планировал сбежать с торжества, а Карла пришлось бы взять с собой в любом случае, иначе о моем отсутствии в кремле прознали б куда быстрей. Никаких подробностей — пускай немцы да просвещенные русские деревенщины верят, что какая-то цель у оных забот все-тки имеется. — Ах, вот оно что! — с улыбкой говорит Лефорт. — Мы все поняли, Петр Алексеевич, так что помогать изволим всеми возможными и невозможными силами. — Так что звать меня Мишей! И только лишь Мишей, никак иначе! — усмехнувшись, заявляет Карл. — Да уж, неплохо татары постарались, правда, Михаил Данилович? Идемте-ка лучше сразу в Австерию, не стоит лишний раз кому бы то ни было на глаза попадаться, — я поспешно покидаю улицу в сопровождении Карла, Гордона и Лефорта.* * *
— Как же чудесно, что вы, Петр Алексеевич, изволили вновь посетить нас! — приговаривает Анька Монс — дочка владельца Австерии. — Мне позвать Елену? — Не сейчас, барышня, у меня чрезвычайно важные гости, — я киваю на Карла, заинтересованно разглядывающего натюрморты в старомодном холле питейного дома, украшенном саксонскими панельками, лепниной да многослойными коврами из жесткого ворса, и шепотом прибавляю, дабы проявить заинтересованность, выказать уровень секретности, ну и, конечно, убедить Монс в том, что она особенная, коль я решился лично посвятить ее в содержание дела: — Мы, вот, мистификацию вместе с Францем да Патриком готовим. Нарядили, значит, Меншикова-младшего в сюртук шведского принца и выискиваем теперь имперских посланников, дабы нечто ценное прознать. — Вот так стратегия! Ясное дело, шведов здесь не любят, их речь саксонцам слух режет. Вот отчасти из-за сего больше дипломатов оттуда в Австерии не принимаем — а то прочие жалуются на них вечно. Ах, ну еще, вероятно, оттого что их присутствие наших гостей из Речи Посполитой, имеющих свои претензии, просто-напросто тяготит. Хотя и сами-то посланцы шведские такие чопорные, надменные, щепетильные, что, видать, чувствуют себя слишком важными, дабы подобные местечки посещать, так что мы редко с ними пересекаемся. — Мда, что правда, то правда. — Налить вам яко обычно, или?.. — Давайте, — я возвращаюсь к Лефорту и Гордону, за время моего общения с Монс успевшим найти Карлу достойное занятие: сборку серебряной астролябии Франца Яковлевича, привезенной им из Дрездена много-много лет тому назад. — Здесь так славно, — отвлекшись от оной забавы, проговаривает швед. — У нас в Стокгольме такого ажно и близко нету… Ой, то есть, не у нас, а там… ну, в смысле, в Швеции! Эксакт!.. — под восторженный взгляд Лефорта, Карл вмиг собирает астролябию как надо, хотя самому Францу удалось танцами с бубном, отчаянными молитвами да мольбами сквозь слезы собрать ее лишь однажды: на то он потратил четыре с лишним часа. — Петр Алексеевич, надеюсь, ты помнишь, зачем именно мы здесь? — сурово напоминает мне Патрик Иванович, бесцельно перебрасывая игральные кости в руке. — Ясное дело! Как о таком не помнить-то, а? — пока я разглагольствую, успевает воротиться Монс да улыбчиво спросить: — Чего-нибудь более желаете, Петр Алексеевич? — Спирт был бы весьма кстати, — отвечает за меня Гордон. — И еще… вы же, женщины, любите всякую там мазню на лице… — … и не только одни лишь женщины! — Анка многозначительно хихикает. — Егда и вас волдыри, прыщи аль наросты кошмарят, вы сами к девкам за помощью бежите. — Ну да. Так вот, неси оной вашей… вот чем вы с подружками оспины да укусы клоповьи прикрываете? Жидкая такая, вязкая кашица с еще… ну, знаешь, запашком, будто кого-то штукатуркой, пардоньте, прополоскало! Вот ее тащи! Да бинтов побольше. — Только бинтики самые-самые чистые, какие только найдешь, неси! — прикрикивает неравнодушный Лефорт, испугавшись было, что на щеке его нового воспитанника будет красоваться бинт, коим, уж простите за откровенность, татарин задницу почесал, а потом еще и своей жене-образине дал в носу поковырять иль руки после готовки вытереть. А ажно, ежели было оно не так, вид многих бинтов, марли да лекарств, пускай и приобретенных в Слободе, а значит, привезенных, вероятней всего, из Европы, оставляет именно такое впечатление. Монс убегает, Франц Яковлевич с Патриком Ивановичем возвращаются к плану учений, с чьим обсуждением пришлось повременить из-за нас, а Карл подсаживается ко мне поближе да молвит тихонько, едва слышно совсем: — Петер, скажи-ка, а почему вон те герры злобненько так таращатся на нас? Ну, точнее, на меня… — Карл кивает на давеча знакомую мне шестерку ляхов-градостроителей — отпетых любителей нести вздор про всякие прочие «непольские» народы, за что, конечно, уже невеждами я их оклеймил, но, видать, маловато помогло. Оные вертихвосты обитают в Слободе второй год, хотя для остальных жителей деревни се совсем пустяк — некоторые и десятилетиями на чужбине сидят, яко тот же Лефорт, к примеру, так что ляхи си неизбежно стали главным источником актуальных новостей из первых рук, касаемых того, что творится непосредственно в Европе. — Они тут недавно, — отзываюсь я, закусывая куриной ножкой. — Не привыкли еще, что негоже у нас тут на честных людей заглядываться. Приспособятся… особенно, егда от кого-нибудь из местных нагоняй получат. Хотя навряд ли исправятся сразу ажно после того: на нашем еле как вообще балакают. Но кое-что все-тки понимают — так и сближаемся с ними. — Страшнючие они: как бы не учудить чего… — Не пугайся ты их — не посмеют, ибо кишка тонка. — А те с дороги… помнишь? Им, получается, турки помогать? — шепотом прибавляет Карл. — Ты-то откуда знаешь? Подслушивал? «Неужели Гордон так громко говорил про все оное, что ажно малявке удалось чего-то там подслушать? Да быть того не может — Лефорт бы наверняка прознал!» — Не-а. Просто знаю. — А ну колись, не то на корм лошадям тебя пущу! — Спорим, не пустишь?.. — мальчишка самоуверенно протягивает руку, дабы заключить абсолютно бесполезный, но почетный, по его мнению, договор, на что я с сомнением пробегаюсь глазами вокруг и отрицательно качаю головой. — Так я и знать! Ты мамочку боишься! Она-то сделает из твоей черепушки кружку оную… для вина. Ну, как она там называется? — Бокал-то? Кхе, — я усмехаюсь. И все-тки в чем-то он прав, хотя боюсь я не Ульрики, а скорее ее ненаглядного муженька, за чьими плечами самая могущественная армия Европы да пригожий флот имеется… а также сыновей, помимо нашего «львенка», столько же, сколько бояр московских, окромя Голицына, Сухорукова да Шакловитого, взаправду поддерживающих Софью: то есть, ноль. — Да, возможно, ты и прав… Нет, ну правда, скажи, пожалуйста! Се очень важно, между прочим! — Так ты мне не веришь?! — Карл возмущенно вскидывает брови. — Думаешь, мы разбойникам вашим помогать? Люггпотта воистину, люггпотта! «Да как он мои мысли вечно читает-то?!.. Еще и обзывается, негодник!» — Нет-нет, вовсе нет. Просто вдруг ты знаешь чего-то такого, скажем, от родителей, чего не знаем мы… Тогда, выходит, ежели ты признаешься, у нас сведенья какие-нибудь появятся да авось и оных нехристей прогнать отсюда удастся. — Герр Бекри Мустафа гостил у нас весною и просил тогда у папы злато для каких-то татар… И меча у него было два, и колпак белый! А деньги он выпрашивал, мол, «на охрану северных границ». — Ты серьезно? — А то! «Бекри Мустафа — турецкий визирь, для чего ж еще он мог просить золота у свеев? Ясен пень, для корыстных султанских целей, не имеющих здравого оправдания: ослабить нашу страну, дабы грядущий Голицынский поход на Крым провалился. А ловко-то турки выдумали: выставят, значит, шведов виноватыми, развяжут конфликт здесь, егда сами крутить-вертеть на наших берегах начнут — и все тут! Я, конечно, все-тки охотно верю, что Карл Одиннадцатый не дурак да не повелся на их скользкие, подобно мерзким тепличным ужам, гнусные речи». — И дал он ему денег-то? — Не-а. Велеть убираться восвояси да далече королю… туркскому передать, что у Швеции свои проблемы, а лишних денег в казне не найдется. — Ну и правильно сделал: с турками о чем-либо договариваться — дело гиблое, так батюшке своему и передай. А деньги им давать — у-у! Сразу считай, пропало с концами злато ваше. Куда — это уж вопрос другой, на кой османы не всегда дадут ответа. Едва я успеваю засунуть в рот еще одну вожделенную куриную ножку, политую добрым слоем ароматного жира, меня окрикивает один из тех самых поляков, что новенькие в Слободе, так что, увы, желанную порцию горячего обеда придется вновь отложить на неопределенный срок. — Эй, Карл, подождешь тут пока? — Комм тиллбака, Петер! — Да куда ж я от тебя денусь? — без потаенной мысли отвечаю я.* * *
Захвативши с собой кружку рома, я крадучись подхожу к польскому столу и усаживаюсь подле зодчих. Те не кажутся отчужденными аль нелюдимыми, а сразу же приветствуют меня по-нашему. — О, хэрр Питер, здравствуйте-здравствуйте! — задорно начинает лях. — Попутного ветра и вам, мастера! Чего хотели, говорите скорей, а то у нас, видите ли, миссия государственной важности от самой царевны Софьи разворачивается, так что у меня времени поболтать далеко не всегда найдется. Считайте, вам повезло, коль столь быстро меня поймать успели! — Это ж какая такая миссия, Ваше Высочество? — с неподдельным интересом вторит иноземец. — Неужто вы сами-то воочию не видали, кто с Патриком Иванович да Францем Яковлевичем за одним столом сидит? — Никак самый настоящий швед окаянный? — для устрашения хватаясь за близлежащую дубинку и яростно хлюпая слюной, выдает третий зодчий. Будто собака бешеная с цепи сорвалась, ей-богу! Но их понять, верно, можно: из Лифляндии (или, как любо товарищам шведам, Ливонии) оные ляхи бежали, не иначе, так что не понаслышке ведают, какие ужасы каролинцы там творят, лютеранство свое полякам да литовцам навязывая, вот и бросаются они на всех варяг без разбору, лишь бы злость свою подкормить. — Да какой там! За столом с нами сидит Мишка Меншиков, в кафтан шведского принца переодетый, а миссия оная — мистификация: хотим посланцев спровоцировать да беседы их гадкие подслушать, ежели они самолично в Австерию заявятся. Только вы-то не мешайте уж, ради Бога, не надо на шведов кидаться, ибо они нам еще целыми пригодны будут. — Вот так стратегия, Ваше Высочество! — восхищаются поляки. — А то!.. Так что, ежели об оном и хотели со мною побеседовать, полно: на вопрос ваш я ответил. Словом, оного мальчишку не трогайте, не то испортите нам тут все, и мы сами с носом останемся. — Вы уж простите нас, хэрр Питер, за невежественность нашу да грубость преждевременную: не признали мы ажно, что вы тут чего-то планируете. Думали, предатель где-то в нашей миролюбивой Слободе, вот и перепугались, убогие. Не повторится более такого, можете быть уверены! — Се все, конечно, хорошо, но давайте-ка в целом кончать на неполяков с оружием замахиваться! У нас тут земля для всех гостей открыта, так что будьте уж добры законы наши чтить и ажно шведов без причины не донимать, а то депортировать вас за кордон придется. — Ясное дело, царевич наш Светлейший. Будьте здоровы! — Счастливо. «Не думал, что оные ляхи окажутся столь дружелюбными: с ними, получается, и договориться можно было! Попросту Карла одного оставил, выходит… Хотя, пожалуй, все равно стоило с ними побеседовать, а то видал я уже, как они на гостя нашего ценнейшего заглядывались. Учинили бы тут беды какие-нибудь превеликие, а мне потом отчитываться пред королевной Ульрикой, коя из меня лично все власы выдерет да из них носовой платок сошьет в качестве мести». Мои весьма ответственные товарищи, кстати, без меня уже обо всем позаботились: Карлу порезы прижгли да шею чокером сударыни Монс перебинтовали, чтоб синяка видно не было, а мне самому заказали кушаний побольше да наконец-таки докончили разрисовывать карты. — Ай да иноземцы, ай да молодцы! — радостно вскрикиваю я, завидевши положение дел за нашим столиком. — Рады стараться, Петр Алексеевич, — любезно отзывается Лефорт. — Глянь-ка сюда. Франц Яковлевич кивает на шведа, с любопытством разглядывающего записки Гордона, кои их обладатель украсил премилыми рисуночками простым карандашом да акварелью. Чокер Анны как нельзя кстати вписался в иноземное облачение Карла: такая же шелковая черноморская лазурь, можно сказать, практически незаметна под воротником, обрамляющим сюртук. Осмотрительно сделанная повязка на щеке же более не кажется столь явной и отчетливой, а марля закреплена настолько искусно, что чудится, будто то дело рук прирожденного мастера лечебного дела. — Славно выглядит, спасибо вам огромное. — Се скорее Патрика Ивановича благодари: — откупоривши бутыль с ромом, прибавляет Лефорт. — Он-то лечением и занимался. Сразу видно, в делах военных опытен да подлатать завсегда умеет, верно, Карл? — Ага. — Вот только, где ж он сам? — внезапно спрашиваю я. — Ха, так с Элизою своею проститься ушел. Уезжает она нынче на смотры какие-то с подругами в Вену: лишь к концу лета воротится, но Гордон все равно страсть как скучать будет, ну ты ж его знаешь… — Было бы славно, ежели он поторопился бы, а то нам с Карлом домой потихоньку сбираться надобно, аль шведы с Софьей пропажу нашу обнаружат, и тогда точно уж с вами до осени не свидимся, ибо запрут меня в кремле да бумажками заставят опять заниматься! — Ты-то кушай пока, а то небось не ел ничегошеньки с приезда. — Ну как же: полторы куриных ножки да четверть кружки рома. — Так се мало! Ты растешь еще, Петр Алексеевич, тебе еды много надобно да сытной всякой: мяса, там, овощей, сыров жирных, — пытаясь вспомнить что-нибудь еще, Лефорт сталкивается очами со шведом да говорит ему сурово: — А ты чего глядишь на меня своими лисьими глазками?.. Почто едим так мало? — Не хотеть просто, — отзывается Карл. — Коли не будешь кушать хорошо, так и не вырастешь совсем. Кто ж далече такому королю прислуживать-то станет? В оной ситуации, Карлу, видимо ответить нечем, так что он остается тих яко мутная безбрежная вода да ровен в лице яко каменная статуя. На се Франц Яковлевич предпринимает еще одну безуспешную попытку накормить гостя, полагая, что помрачнел он именно оттого, что есть хочет да признаться просто стесняется. Вздохнувши с облегчением от осознания того, что Карл в надежных руках, так его еще и скоро накормят (как бы уперт ни был он, Лефорта ему все равно не переспорить), я наконец отдаюсь ароматному жаркому с наливной уткой в собственном соку. Вскоре жир да лимонный сок, искусно вплетенные в вереницу красочных вкусов яств лучшим поваром Слободы, заглушают мои беспокойства о скором наступлении темноты, а также моей возможной смерти от болевого шока после трех сотен ударов плетью по ребрам самым лучшим в мире воспитателем, то есть, Голицыным. Щекочущий хруст на зубах от оставленных без внимания утиных костей лишь убаюкивает, ядреная похлебка отдает жгучим покалыванием под языком, а воздушное картофельное пюре, мягко влившееся в мелодичный дуэт с пряной сладостной морковью, придает яркому вкусу некую дерзость и непочтение. Наливные яблоки уходят в рот одно за другим, помадка едва успевает попутно прилипать к губам, а кроткие польские галеты кончаются так быстро, что мне ажно не удается их распробовать как следует, но одно я нынче запомнил точно: то были вкуснейшие галеты, что я когда-либо ел!* * *
— Кхм-кхм, Ваше Высочество, извольте вас отвлечь на секунду… — видать, после того как я, увлеченный пышными кушаньями, не узрел, что некто звал меня раз, эдак, семь, моего плеча касается некий мужчина с тяжелым акцентом, заставляя обернуться к нему прямо с набитым ртом, взъерошенными волосами и в заляпанной жиром жилетке. — М-м, чего угодно, любезный? — я поворачиваюсь к незнакомцу и тут же чуть было не выплевываю яблоки вперемешку с галетами, едва взглянувши на него: предо мной стоит и презрительно таращится прямо в мои испуганные очи смертельно бледный дворянин средних лет с копной белых кудрявых волос, яко бараний зад, наряженный в расшитое европейское платье червонно-мятного цвета с шелковым воротничком, в пятнистую накидку со златым кружевом да кальсоны, утягивающие его тучные ляжки. Едва появившись на горизонте, он уже становится белой вороной в глазах посетителей Австерии: остальные-то как попало наряжены — все равно тряпье за пышным обедом изгваздается, а в парадной робе и танцевать неудобно. Он-то, ну незнакомец оный, будто на царский прием явился, ей-богу! Ясное дело, местные начинают сурово перешептываться, поглядывая на гостя. Я тут же инстинктивно гляжу на Карла: тот, завидевши незваного гостя, яко не жив, не мертв — весь млеет от ужаса и прижимается к Лефорту. Тогда я, пряча под маской царского презрения страх, гордо произношу вновь: — Кем будете, чужестранец? — Ох, что ж се я? Где мои манеры-то?.. Кхм-кхм! Ваше Высочество, имею честь представиться: Бенгт Оксеншерна — заведующий посольской канцелярией Шведской империи, то есть, ваш покорный слуга, — швед весьма учтиво, но все-таки с какой-то прикрытой неприязнью кланяется мне. — Рад, что мы наконец свиделись воочию, Петр Алексеевич, а я, честно признаться, наслышавшись о вашей крепкой дружбе с принцем Карлом, ждал оного довольно долго… Мы-то сами прибыли еще утром вслед за Ее Сиятельством леди Ульрикой и Его Императорским Высочеством, кои, верно, уже давным-давно здесь. «Так вот он каков посол Оксеншерна, о коем Софа говаривала! Тьфу ты, Петруш, пустоголовое создание! Как же можно было упустить целое стадо свеев, прибывших в Москву уже как, верно, пару часов назад?! Что ж, будем надеяться, горе-архитектор по дороге в болоте увяз да не успеет приехать за тот срок, пока мы с Карлом еще здесь, а то Софья да Ульрика Фредериковна, ежели узнают, самолично превратят меня в отбивную, а из малявки сделают треклятый канделябр!.. Ох, и что ж делать-то далече?» — Эм-м, ну конечно! В Слободу я прибыл по личному поручению Софьи Алексеевны, но скоро уж ворочусь в кремль не только развлекать любезных гостей, но и вести экскурсию для вашего товарища из архитектурного бюро, причем совместно с Его Высочеством. — Ах, вот оно что! Ну тогда не смею вас отвлекать от дел да осмелюсь обождать в кремле вместе с нашей делегацией. В первую очередь, надобно побеседовать с госпожой Ульрикой и нашим будущим государем, так что мы уже отъедем в Москву. На самом деле, я всего-то хотел убедиться, что дела идут мирно, и не грядут никакие… неожиданности. «Судя по завуалированному саркастичному тону сударя Оксеншерны, он прекрасно понимает, что ни по какому делу я в Слободу не отъехал, а сбежал просто-напросто. Хорошо еще, что Карла не заприметил, а то у меня точно появится масса проблем, ежели оный швед донесет домашним. А он наверняка донесет… Черт, ну и куда ж они поедут? Да и с кем будут балакать, коли Карл тут, со мной? Хотя вот еще недурной вопрос: как вообще Оксеншерна нас нашел?..» — Постойте! — я неуклюже вытираю рот рукавом, вызвавши тем самым еще более отчужденную кривую улыбку на лице канцеляра. Тем не менее, он кивает в знак заинтересованности. — А вы-то откуда узнали, что я нынче здесь, в Слободе? — О таких вещах не рассказывают, Ваше Высочество. Ажно вам, — и Оксеншерна уходит прочь, оставляя нас троих в недоумении. — Петр Алексеевич, это же… — начинает было Лефорт, помогая Карлу выбраться из-под стола, где тот благополучно прятался все оное время. — Да-да, швед окаянный. — Герр Оксеншерна… — с опаской молвит Карл. — Никогда мне не нравиться: являясь в палац, он только и делает, что нас с сестрой отчитывает, мол, не быть Швеции великой, коли мы ею самолично править. Еще зуб у него некий имеется на мамочку, ибо данка она… Остерегайся его, Петер, он может очень-очень сильно досаждать тебе, и никогда не поймешь лишний раз, что се был он… — Оксеншерна этот ваш, кажется, хотел свидеться с Карлом, — замечает Франц Яковлевич, поправляя воротник камзола. — Значит ли оное, что вам нужно нестись во всю прыть в Москву, дабы шведов перегнать? — Ох, принесла ж его нелегкая… Как чертов канцеляр вообще прознал про нас да Австерию?! А коли узнал обо мне, то и наверняка слыхал что-нибудь о Карле, ибо и без того ясно, что в Слободе уже всяческие слухи ходят про нас двоих. А какие, невесть, да думать об оном лучше не стоит, покуда голова цела. — Я ничего такого слыхом не слыхивал, Петр Алексеевич… Может, те зодчие вас выдали? — Ляхи? Да куда уж там! Они-то сами не меньше нашего удивлены были визитом незваного шведа. Не тех мы подозреваем, ой не тех… — За остальных иноземцев тутошних уже я и сам поручиться могу: — заверяет без сомнения Лефорт. — Они люди понимающие, чуткие — в чужое носа своего не суют. Да и кому, как не тебе, помнить оное? — А ты прав… Ну что ж, надо бы наконец доесть, а то что-то я отвлекся! Вскоре, вдоволь наевшись и набивши брюхо до отвала, я осознаю, что на блюде, к сожалению, осталась еще целая репа, от коей так и пышет дымком, оливковым маслом да семенами. Понявши, что в меня более не влезет, Франц Яковлевич тихонько принимается заворачивать ее в плотненький мешочек, дабы отдать ее нам на прощанье в кремль. Чего уж было обманывать Лефорта: жрать после нагоняя татарам охота было страсть как, хотя теперь, думаю, он и сам все видит, с ухмылкой улыбаясь от доброго знания, что его гости сыты, довольны да уже готовы пуститься в путь-дорогу дальнюю. — Ладно, — я срываюсь с места и, очистивши соболью жилетку от трактирной пыли, набрасываю на плечи, говоря: — Нынче нам точно пора. Жаль только, что Патрик Иванович еще не воротился… — Он-то, верно, и не воротится уже сегодня: видал я из оконца, пока ты со шведом пререкался, как Гордон помчался за Элизою своей — до границ ее провожать изволил, посему ожидать его резона нет, — Лефорт тоже встает с лавки и учтиво подает руку Карлу, браня в тот же миг его за то, что он так ничегошеньки не поел. — Я уже оставил злата за нас, так что идемте отсюда скорей, провожу вас прямо до Теремного дворца. — Ты се серьезно?.. Благодарю, сердечный друг. — Ну не могу ж я вас одних, убогих, вновь чрез поля пустить татарам по душу?.. А их оружья-то, кстати, тут оставили? — Да. Гордон забрал. — И правильно… Ну-с, молодежь, прощайтесь скорей с Монс и остальными, а я на конюшни пойду да лошадушек нам приведу. Чрез пятнадцать минут буду ожидать вас двоих у фонтана на Немецкой.* * *
— Ох, что ж вы се, никак уезжаете так скоро?.. — встревоженно спрашивает Анна, столкнувшись со мной в проходе к вестибюлю. — А вы ли не рады? Вон гляньте, сколько вам проблем принес оный визит! — Ну полно, не беспокойтесь об оном, Петр Алексеевич! Се ведь наш долг — вас поддерживать нынче да услуживать Вашему Высочеству, покуда вы здесь, среди нас. — И все-тки. Из-за меня, убогого, к вам шведы нагрянули — так теперь и невесть, егда уберутся отсюда, черти окаянные! — Уберутся яко только попросите, аль местные беспокоиться начнут… Сами ведь понимаете, как с ними нынче дела обстоят, — Анна, потупившись, малость багровеет в лице, ласково улыбается и поправляет шелковый чепец кончиками перст, едва-едва касаясь своих блестящих медных кудрей. До сего момента я ажно не замечал, насколько она мила, хороша собою да в тот же миг сильна и непоколебима. В Елене я сего, на самом деле, никогда не замечал — они с Анкой совершенно разные. — Кхм-кхм, точно… «Боже, Петруш, что такое на тебя нашло?! Почто ж ты нынче так тих и неловок, что аж в горлышке пересохло да говорить тяжко стало? Ох, неужто все-таки влюбился в Алексашкину девку?.. Нет, нельзя ни в коем разе подруг у товарищей уводить: тем паче у таких, как мин херц Меншиков! Да и слухи какие по Москве пойдут, дескать, царь совсем не целомудренный, оказывается, а баб и вовсе не уважает, яко перчатки к фраку их разменивая, не говоря уже о том, что все они у него иноземки». — Видать, мистификация ваша удалась на славу, м-м? — я на внезапный порыв интереса у Монс неуверенно киваю. — А где же тогда ваш «деловой партнер»? — заприметивши мое недоумение, Анка спешит разъяснить: — Ах, я о Карле вашем! Не видать что-то его… неужто со Францем Яковлевичем раньше вас уехал, ажно не попрощавшись? — И правда… — я окидываю Австерию быстрым взглядом: швед яко сквозь землю провалился — ну просто исчез, черт возьми! А не заметить-то его нынче тяжело, ибо он — редкий обладатель кудрявых золотистых волос, да и к тому же единственный в заведении, кто столь распашное платье из сапфира да злата носит. Меня с головой накрывает страх: куда он запропастился-то опять? За Лефортом ли унесся, мне не сказавши, аль пропал попросту?.. Ух-х, сколько ж проблем нынче с ним! — Ну все! Не смею более вас задерживать, Петр Алексеевич, ибо вам уже, верно, и в путь пора, коль вы встрепенулись так… — Да, се уж точно, сударыня, — в знак уважения, я целую руку барышни. Монс откланивается и уходит прочь, оставивши тем самым меня одного в растерянности. Очередной обзор трактира с винтовой лестницы, ведущей к семи гостевым спальням, башенной библиотеке, Лефортовой каморке под крышей да кабинету господина Монс, оказывается безрезультатным, посему решаю аккуратно расспросить про Карла у посетителей Австерии. — Эй, чужеземцы! — я вновь подбираюсь к тем ляхам. — Ба, какие люди воротиться изволили!.. Ну, хэрр Питер, чего хотели? Чем вновь смеем услужить? — Видали, куда Мишка Меншиков в шведском платье ушел? — Еще бы, видали… — один из зодчих кивает на черный вход, изначально предназначенный для прохода в палисад и к колодцу. — Вон туды удрал с эскортом неким. — Каким таким эскортом? — Кто с ним был, мужики, не припомните?.. — поляки принимаются коллективно вспоминать облаченья чужаков на своем языке, а вскоре оный же ремесленник вторит складненько: — Так значит, мужичок кудрявый такой, в червонном платьице парадном — ну похож на того в пятнистой накидке, кто уже сюда захаживал давеча, еще и оных было трио… ну как их там?.. Каролинцев окаянных, черт их раздери! — К-каролинцев?!.. Вы серьезно? — Ага. Вот пока вы с барышней Монс беседы вели, удрали они впятером, и поминай, как звали… Но погодьте, царь-батюшка, а вы-то сами разве не в курсе, кто, с кем да куды девался? Не часть ли мистификации все се? — Эм, ну конечно! Просто знаете, Лефорт настоял, дескать, проверить надобно, как народу верится, а то неправдоподобно, говорит, все как-то. — А-а-а, ну и ну! — с легким недоверием отзываются ляхи. — Умно вы учудили, тут уж точно ничего не сказать: ажно откуда-то шведскую форму для стрельцов раздобыли да Ромодановского в подобие шута приодели! На такое-то уже не клюнуть — полнейшим дуралеем аль невежей быть. «Мда, в каком месте Ромодановский похож на Оксеншерну, я так и не понял, но поляки, слава Богу, вроде как с горем пополам поверили». — Кхе-кхе, се верно, господа! Ну полно, мне уже пора бежать, — оставивши ляхов, я бросаюсь к черному входу и вмиг выскакиваю из Австерии. Стоит мне выйти наружу, как передо мной возникает весьма занимательная картина: тот самый Оксеншерна обжигает русскую землю да наш общий воздух своими гнусными речами, пытаясь, видать, разговорить Карла, кой попросту делает вид, что совсем не понимает шведского канцеляра. — Значит, ты взаправду сын пекаря? — с сомнением проговаривает Оксеншерна. — Он дровосек, а не пекарь! — пытаясь скрыть акцент, выпаливает Карл. Честно признаться, я до последнего не верил, что малявка соизволит подыграть нам, а тут — де такое! Вышло ажно убедительней, чем я пророчил! Нынче только увести его отсюдова надобно… — Ба, вот так встреча! — восклицаю я, спускаясь с крыльца и поигрывая во рту колоском пшенички, дабы казаться уверенней. Каролинский эскорт да два оных гения мысли неторопливо переводят взгляд на меня. Чрез минуту я все-таки решаю присоединиться к банкету да вклиниться в разговор. — Что же, герр канцеляр, уже успели познакомиться с Мишкой Меншиковым?.. Видали, какие сюртучки премилые у нас в кремле водятся! А то все варвары да варвары, тьфу! Гляньте, правда на иноземный смахивает? — Кхм, — Оксеншерна фыркает и, в сомнении перебросивши златое кольцо с пальца на палец, проговаривает: — Знаете, Ваше Высочество, оный мальчишка чертовски похож на нашего королевича… — Ах, Боже милостивый, вы случайно не перегрелись?! — я, плюнувши на всякий этикет, хватаю канцеляра за запястье и касаюсь губами его блестящего жирного лба, покрытого толстым слоем пудры. На оное тот, вспыливши, отскакивает и прячет руку в перчатку. — Что вы… — пытается было выпалить он. — Какой у вас горячий лоб! А ну-ка немедля езжайте в кремль, не то еще без шляпы да в таком-то прикиде солнечный удар вмиг схватите, посему банкет придется проводить без вас!.. У нас тут не Швеция: ежели солнце разгуляется, то та-а-ак деру даст, что далече целую неделю с жаром в постели проваляетесь… Словом, берегите себя, герр Оксеншерна, оная игра не стоит свеч, посему ступайте скорей в Москву, а я вас догоню. Шведский канцеляр, видать, глубоко проникшись моими словами, вздрагивает и, ляпнувши что-то на своем каролинцам, прибавляет: — Вы правы, сэр Романов. Да, мы вскоре уж поедем, вот только где ж мой экипаж? — А вы у барышни Монс, кудрявой официантки из Австерии, спросите! Она тут нынче всем заведует в отсутствие своего папаши. Хорошая девка, знаете ли! Дурного лишний раз не сболтнет, посему идите смело — в Слободе вам рады, покуда вы не ведете себя дерзко и хамовато. — Что ж, — Оксеншерна кланяется мне, говоря: — До свидания, Ваше Высочество. Я в ответ лишь смиренно киваю и, схвативши Карла за его пепельную ручонку, увожу прочь к конюшням, в коих нас уже терпеливо ожидает Лефорт. — Где вас носит, молодые люди? Я тут уже и подтаять успел малек! Жара, конечно, неимоверная воцарилась, более ничего не сказать… Хорошо еще, что додумался водицы ключевой нам в дорогу взять. — Франц Яковлевич, ты ж сейчас умрешь, как услышишь, что у нас с минуту назад приключилось: Оксеншерна едва не признал было Карла, а тот, просто представь оный курьез, прикинулся, будто по-шведски не говорит! Вот умора-то была, мама не горюй! — Вижу, неприятности на вас как пчелы на мед слетаются… Славно, что все обошлось, конечно, но я ума не приложу, как тебе-то удалось оное, Карл? — М-м… я ажно и не помнить уж. Сказать только, что герр Оксеншерна хоть и опытный, но глупенький: его в два счета вокруг пальца обвести можно. Впрочем, сталось так в моем случае, или нет, увы, я не знать… — С тебя-то уж точно хватит на сегодня приключений! Ну-с, выдвигаемся, судари, — Лефорт усаживает Карла на лошадь, а сам принимается закреплять на спине своей гордой кобылицы Валлетты добротные седельные сумы с гостинцами для матушки Натальи Кирилловны, Ваньки, царевны Софьи да Ульрики Датской, что наверняка уже поджидают нас в Москве с отдельной плетью для меня. — Герр Лефорт, а можно я поеду сам? — поднявши блестящие глазки цвета парафинового облачка, тихонько проговаривает Карл. — Ежели только Петр Алексеевич не против. — Пускай едет, чего уж там… Но, Карл, повторюсь в тридцать восьмой раз: не смей дергать кобылу за гриву, не то скинет! — ясное дело, я не забываю послать малолетке парочку напутствий, чтоб неповадно было суету наводить да беды всяческие учинять, учитывая, сколь постыдным образом, не достойным королевской особы, любит чисто из вредности вести себя оный несносный чертенок.* * *
Выбравшись на равнину из слободской низины, мы неторопливо устремляемся к Москве, пользуясь тем, что нерадивые гости из Стокгольма остались по ту сторону Кукуя, кой своим быстроходным потоком сопровождает нас вплоть до форпостов селения Преображенское. — Как поживают мои потешные полки? — вопрошаю я, с теплой улыбкой бросивши пленительный взгляд на белые палатки семеновцев, словно россыпь ромашек раскинувшиеся вдоль тутошней пасеки. — Лучше всех, тут уж можешь мне верить… Вот только о тебе каждый божий день справиться изволят — беспокоятся, кабы тебя бюрократия со всех сторон не удушила, а ты сам не утонул в ворохе государственных дел, — отзывается Лефорт, не поднимая головы. В ответ я заливаюсь нервным хохотом и говорю: — Уж до такого, надеюсь, не дойдет. Приметивши умелое владение Карла своею кобылицей, Франц Яковлевич изумленно вытягивается, а вопрос сам ссыпается с его уст: — Где ж ты выучился так кататься для своего-то возраста, м-м? — А меня герр Лиллье научил! Он та-а-акой добрый, вы ажно не представлять себе!.. Ой, а знаете что? — мы с неподдельным интересом переглядываемся. — Все сказать хотеть… ваша Софа Алексеевна страсть как похожа на портер дамы, кой мне папа показывать! — Какой дамы? — Бабушки Христины. «Подумать только… оная распутная девка еще жить смеет! Так судьба ее и не наказала ажно за богохульство, отречение от короны, да и за разгульный образ жизни, в конце-то концов! Дочь Снежного Короля имела все шансы сделать Швецию не только непобедимой, но и воистину крепкой и стабильной, но променяла родимую землю на пьянки, разгулы да утехи. Ах, нынче ж в Европе оное меценатством кличут, а не моральным разложением личности… Тьфу ты, как такое позабыть-то было можно?! Эх, видал бы ее Густав Адольф… Хотя нет, такой агонии я ему не пожелаю. Все-тки славный был воин. Эх, как же славно вышло, что Карл не пошел в бабку свою, а то вести хотя бы мало-мальский диалог со шведами было бы мне далече в тягость». — А причем здесь Софья? — еле сдерживая смех, спрашиваю я. — Похожа на бабушку просто. — Ох… — мы с Лефортом дружно расплываемся в многозначительной улыбке, вспоминая, насколько у нас Софа все же королева страшной красоты.