***
'Cause darling I was born to press my head between your shoulder blades
At night when light is fading
Потому что, дорогой, я был рожден, чтобы класть голову меж твоих лопаток,
Ночью, когда гаснет свет.
***
Геральт не привык к долгому и крепкому сну. В Каэр Морхене он научился спать чутко, если вообще спал — ведьмаки всегда должны быть начеку. Но иногда эликсиры действовали слишком сильно и заставляли Геральта проваливаться в глубокий сон, оставляя его в тревожной беспомощности. Когда Геральт начинал часто моргать и наклонял голову, словно спасаясь от мигрени, Лютик всегда замечал это, придумывал изящное оправдание и уводил ведьмака в их комнату. Прежде всего Лютик проверял, все ли раны были обработаны (и, хотя Геральт и знал, что они затянулись бы сами собой, ему все равно было удивительно приятно получать заботу). Затем Лютик помогал ему с купанием, как делал уже множество раз. В такие ночи все было по-другому, более… нежным. Геральт не смог бы описать словами. В такие ночи Лютик подталкивал его к кровати, теплой благодаря разожженному камину. Они устраивались на постели, и Лютик поддерживал голову Геральта, перебирал его волосы ласковыми и мозолистыми пальцами (истинный бард), распутывая клоки с мастерством человека, знающего свое дело. В такие ночи Геральт высыпался. Иногда он спал до позднего утра, а проснувшись, видел Лютика: он лежал совсем близко, а его рука покоилась на груди Геральта, там, где билось сердце. Иногда ведьмак просыпался рано, еще до рассвета, не находил Лютика рядом с собой и с замиранием сердца ждал его возвращения. Сегодня была одна из таких ночей. Он выполнил очередной контракт, который влился в бесчисленный поток других заказов, объединенных кровью на его руках и криками, звенящими в ушах. Геральт охотился на допплера, и даже эликсиры не смогли подавить неприязнь к этим существам. Лютик заболел — наконец-то достаточно веский повод оставить барда в трактире. Геральт вернулся под вечер, покрытый кровью, грязью и жидкостями, которые он предпочел бы не называть. Лютик взглянул на него и вопросительно поднял брови — Геральт кивнул. Бард закончил песню, поклонился, кому-то подмигнул и звонко рассмеялся, затем схватил лютню, сгреб монеты со стола и быстрыми шагами приблизился к Геральту. — Во что, черт возьми, ты влез на этот раз, дорогой? — его теплый тон контрастировал с суровостью вопроса. — Хм, — лаконично ответил Геральт. Лютик улыбнулся, но в его глазах плескалось беспокойство, и Геральту захотелось его развеять. — Так, ты вряд ли при смерти, если у тебя еще есть силы хмыкать на меня. — Хм, — Геральт едва сумел побороть улыбку, норовившую испортить грозное выражение лица. — Пойдем, Геральт. Давай смоем с тебя эту гадость. Во время принятия ванны Геральт запомнил только нежные пальцы, теплую воду и резкую головную боль. Вынырнув из оцепенения, он обнаружил, что лежал на кровати, укутанный одеялом — впрочем так, чтобы оно не стесняло движений. Лютик сидел рядом и записывал что-то в блокнот. Геральт подвинулся, чтобы лечь поудобнее. Лютик резко повернулся к нему, уронив перо и записную книжку на пол. — Геральт! — в его голосе звучало странное облегчение. — Хорошо, что ты проснулся, я почти начал волноваться, ты был немного… — он взмахнул рукой в неопределенном жесте, — не в себе. — Голова… — попытался объяснить Геральт. Он не знал, как описать острую боль, но Лютик, к счастью, понял его. — О, — тихо проронил бард. Он повернулся, чтобы задуть свечи на прикроватной тумбочке, и накрыл руку Геральта своей. Прикосновение успокаивало. Лютик лег рядом и свободной рукой обнял Геральта за талию. — Так лучше? — прошептал бард. Геральт кивнул и тут же пожалел об этом — голову пронзила новая вспышка боли. — Спи, Геральт. Я буду здесь, когда ты проснешься. Слова подействовали на него усыпляюще, хотя и не должны были. Но Геральт был измотан и провел последние двое суток без сна. (Когда Геральт погружался в сон, где его в кои-то веки не поджидали кошмары, ему почудился поцелуй в лоб и тихое «Я люблю тебя» — разгоряченный разум явно играл с ним).***
It’s what my heart just yearns to say
In ways that can’t be said
То, что мое сердце жаждет сказать,
То, что сказано быть не может.
***
Прошли годы после того признания в таверне, в котором Геральт никогда не был уверен. Теперь признания в любви стали для Лютика обычным делом — насколько они вообще могут быть обычными. Геральт слышал их, когда укрывал Лютика плащом в холодное время года, когда приносил ему эль и в особенности, когда рассказывал об охоте в подробностях. «Я уже говорил сегодня, что люблю тебя, сердце мое?» Это сводило Геральта с ума, хотя он и не признавался. Они сидели под звездами, костер потрескивал на морозном воздухе: Геральт слушал, как Лютик играл на лютне, и пытался сосредоточиться на плане охоты на вампира, которого ему заказали. Похоже, вампир нападал на детей, когда те шли к колодцу на окраине одни, без защиты родителей и соседей. Он был ведьмаком, и обычно его не трогал вид жертв, но все же он думал, что ужаснется найденному в логове вампира, когда наконец выследит его. Возможно, это Лютик на него так влиял. Геральт заметил дождь только тогда, когда вдалеке прогремел гром, хотя почувствовал на коже капли несколько мгновений спустя. Его мышцы тут же напряглись. Он всегда ненавидел дождь. Не только из-за грязи и промокшей насквозь одежды, даже не из-за спутанных волос. Дождь напоминал ему о ночи перед Испытанием Травами. Конечно, прошли долгие годы. Десятилетия. И все же казалось, что неважно, сколько времени пройдет — Геральт никогда не сможет забыть Испытание. Не ночь перед ним. Была гроза такая же, как сегодня — может, более сильная. Дождь лил стеной, ветер безжалостно стучал по оконным стеклам, холод пронизывал до костей. Ему было страшно. Он был человеком, и ему было страшно. — Геральт? — голос Лютика выдернул его из воспоминаний. Он посмотрел на барда — тот слегка дрожал от холода и ветра. Так и не взял теплый плащ, идиот. Геральт поднялся, убрал меч в ножны и положил точильный камень в карман в тщетной попытке сохранить его сухим. Лютик поднялся следом за ним, сжимая лютню. Сейчас он казался меньше ростом, хотя на самом деле был выше Геральта; его волосы прилипли ко лбу, глаза ярко горели. — Давай, — Геральт приподнял лоскут, служивший дверью в палатку, которую они, к счастью, предусмотрительно установили. Лютик проскользнул мимо него прямо к сумкам, достал спальные мешки, один из них бросил Геральту. После того как они высохли (или почти: волосы Геральта были длиной почти до пояса, требовалось довольно много времени, чтобы влага с них испарилась), они легли рядом. Ветер завывал, словно волк, а дождь не переставал лить. Лютик нервно перебирал пальцами ткань одеяла, и Геральт предполагал, что дождь будил не самые приятные воспоминания у них обоих. Те, которые хотелось забыть. — Думаю, ты не очень хочешь говорить об этом? — начал Лютик. Говорить? Геральт едва мог об этом думать. — Я так понимаю, стоит принять твое выражение лица за «нет». Раздался удар грома, и Лютик вздрогнул — Геральт подозревал, что не от холода. Он слегка надавил на бок Лютика. Бард понял жест, перевернулся и прижался к Геральту, положив голову ему на плечо. Возможно, ведьмака должно было беспокоить это прикосновение, но все было в порядке. Дождь все не прекращался, но они чувствовали себя в безопасности рядом друг с другом. (Лютик так и заснул, положив голову на плечо Геральту. Ведьмак задался вопросом, как можно было любить кого-то настолько сильно, — и понял, что пропал).***
And it’s this life that we’ve created
Inundated with the fated thought of you
And if you asked me to, if you asked me I would lose it all
И эта жизнь, созданная нами,
Насыщенная роковой мыслью о тебе.
Если ты попросишь меня, попросишь, то я готов потерять все.
***
Геральт спускался с горы медленно. Вероятно, медленнее, чем следовало бы. Но он ничего не мог с собой поделать. Время от времени он останавливался, предчувствуя, что Лютик начнет жаловаться на свои сапоги или ворчать о воде. Но Лютика не было рядом. Он был один, не считая Плотвы. И это была его вина. Геральт понимал, что только он виноват в своей судьбе. Джин, банкет в честь Паветты, ребенок-неожиданность — все это были последствия его собственного выбора. Можно допустить, что его судьба сложилась бы иначе, не встреть он Лютика. Но одно Геральт знал точно: без Лютика в его судьбе он потерял бы счастье. Теперь он шел по следу Лютика. Йеннифэр давно скрылась, и Геральт знал, что если покажется ей на глаза в ближайшие полгода, то ничем хорошим это для него не кончится. Ей нужно было время, а меньшее, что он мог сделать, — уважать ее решение. Но Лютику он задолжал извинение. Геральт знал, что случится, если сейчас оставить Лютика одного: он замкнется и будет винить себя, независимо от того, на ком на самом деле лежала ответственность. Независимо от того, виноват ли Геральт. Когда Геральт нашел его, Лютик лежал под деревом, свернувшись калачиком под дублетом и прижимая к себе лютню. Он выглядел настолько уязвимым, что Геральт позволил себе только смотреть. Плотва подтолкнула его носом — он посчитал это знаком приблизиться к барду. Раньше все было просто — Геральт бы расстелил свой спальный мешок рядом и лег так, чтобы они могли устроиться в объятьях друг друга. Он сомневался, что сейчас имел на это право, поэтому сел под деревом рядом с Лютиком. Естественно, он не стал будить барда: тот заслуживал хотя бы отдыха. Светало. Лютик зашевелился, открыл глаза и сфокусировал взгляд на Геральте. Мгновение они просто смотрели друг на друга, но потом Лютик отшатнулся, хватаясь за лютню, как за спасение. — Геральт! Эм, я… в общем, какого черта ты тут делаешь? — Прости меня, — прямо сказал Геральт. Он сомневался, что мог найти более правильные и честные слова. В конце концов, цветастые речи всегда были по части Лютика. — Ты… просишь прощения? — повторил Лютик с недоверием. — За что, интересно? За то, что накричал на меня? Брось, Геральт, ты делал это сотни раз и никогда не извинялся. Или за то, что обвинил меня во всех своих бедах? За то, что бросил? За то, что сказал, что лучше бы мы никогда не встретились? В глазах Лютика стояли слезы. У Геральта сжалось сердце — он никогда не ненавидел себя больше, чем в этот момент. — Прости меня за все, — ответил Геральт. Он бы отдал все, лишь бы уметь обращаться со словами, получить хоть частицу таланта Лютика говорить нужные вещи в нужное время, чтобы наконец рассказать о своих чувствах. — За все, Лютик. Я… черт. Я никогда не жалел о нашей встречи, ни разу в жизни, клянусь. Лютик смотрел на него так, будто видел впервые. Он встал, все еще сжимая гриф лютни, слегка отступил назад и повернулся к дороге. — Как скоро ты передумаешь? Как скоро ты осознаешь, что на горе ты имел в виду именно то, что сказал? — голос Лютика сломался, и он опустил взгляд в землю. — Я больше не буду так мучить себя. Нет. В его словах звучало обещание, и оно обожгло Геральта, как растревоженная ножевая рана. Лютик полностью развернулся и пошел в сторону дороги. Не раздумывая, Геральт схватил его за запястье — не сильно, он никогда бы не причинил боль своему барду, не снова — и притянул к себе. — Лютик. Лютик, пожалуйста, я ужасно поступил, прости, я правда не имел в виду ничего из этого. Лютик повернулся и взглянул на свое запястье, но не сделал ни единого движения, чтобы вырваться. — Обещаешь? — голос барда был настолько слаб, что Геральт обнял его. — Обещаю. (Он сдержал обещание).***
«I’ve waited oh so long for you to come»
And as the stars above them hum and hear them
«Я ждал, о, так долго ждал, когда ты придешь».
И звезды над ними поют им и слушают их.
***
Этой ночью Геральт из Ривии умирал. Этой ночью звезды ярко сияли, а воздух был теплым и летним. Этой ночью Лютик должен был мелодично петь у костра, а Геральт — сидеть рядом с ним, целовать его под лунным светом и быть невероятно счастливым. У них могла быть такая ночь, если бы Геральта не поджидали два допплера, когда он пошел за хворостом. Если бы его не ударили ножом трижды. Если бы он не истекал кровью. Его кровь залила все вокруг: землю, его доспехи, руки Лютика, его одежду и лицо. Лютик. Геральту было больно видеть слезы в его глазах, чувствовать судорожные движения рук, когда он пытался сделать что-то с ранами. Они оба понимали, что Геральт не выживет. — Геральт, Геральт, прошу тебя, не уходи, ты не можешь, это нечестно, нечестно… Он взял Лютика за руку, перемазанную в крови (она всегда была такой красной?), и сжал, словно хватаясь за единственную надежду. Возможно, так оно и было. — Лютик, — слабо прохрипел Геральт. Они оба знали, что конец был лишь вопросом времени. — Прости меня, мне жаль, я люблю тебя, люблю так сильно, что никогда не мог это выразить, но, — он закашлялся, чувствуя кровь во рту и дрожь Лютика, — я все равно должен был попытаться, я так сильно люблю тебя, мой глупый, гениальный, прекрасный бард. Я люблю тебя, Юлиан, Лютик, кем ты был и кем станешь. Лютика задушено всхлипнул, сжал руку Геральта сильнее, а другой рукой нежно провел по его волосам. — Мой глупый, чудесный ведьмак, это было почти поэтично… — Что ж, должен же я был чему-то научиться у тебя за эти годы, — окровавленные губы Геральта изогнулись в слабом подобии улыбки. У него почти не осталось сил, но он сумел притянуть Лютика к себе, так, что их лица оказались очень близко друг к другу, а лбы соприкоснулись — насмешка над поцелуем, который они разделили всего несколько часов назад. — Не смей прощаться, Геральт, мы не прощаемся, нет… — Не можешь помолчать даже на моем смертном одре, бард? — он не мог сказать, кто из них плакал. Наверное, они оба. — Не шути об этом, Геральт… пожалуйста- — Я люблю тебя, Лютик, никогда не забывай об этом. Пожалуйста. Если бы у Геральта было время на размышления, он бы посчитал уместной эту молитву на последнем вздохе — о том, чтобы Лютик никогда не забывал о его любви, чтобы помнил, что он был ни в чем не виноват. Геральт охотно бы помолился тысячу раз (к черту ведьмачий кодекс), лишь бы Лютик снова сумел стать счастливым. Перед глазами все начало расплываться, и больше он почти ничего не слышал. Странно, что в конце концов мутации подвели его. Может, он сам себя подвел. Нет, он подвел Лютика. Этой ночью Геральт из Ривии умер на руках Лютика, чьи крики боги предпочли не заметить. (Лютик не знал, как долго оставался там. Он знал только то, что на месте ведьмака должен был быть он. Он должен был уйти первым. Он подвел Геральта).***
«It’s not fair, it's not fair how much I love you
It’s not fair 'cause you make me ache, you bastard.»
Это нечестно, то, как сильно я люблю тебя.
Это нечестно, потому что ты причинил мне боль, мерзавец.