Мама ама криминал

      — Значит, ты нанял меня за… Мей?       — Полмиллиона долларов минус твоя личная скидка для стран со вкусными сладостями. Итого: четыреста шестьдесят пять тысяч долларов. Американских.       — Ты нанял меня за четыреста с хером тысяч долларов, чтобы я вернул твоего сына?       В этом маленьком сицилийском кафе, спрятанном среди улочек сказочного белокаменного Ното, делают лучшие канноли во всей Италии. Гениальное просто: хрустящие трубочки наполняют кремом — на выбор фисташковый или традиционный с рикоттой. После этого есть пять минут, пока крем не размочит румяное тесто изнутри. Десерт нужно жадно кусать, лопая зубами пузырьки, вдавливая сладкие осколки в нежную взбитую начинку. Можно добавить шоколадную стружку или дроблёную фисташку, можно не добавлять — хуже не станет.       Годжо облизывает пальцы; тонкая корочка треснула после очередного укуса, трубочка буквально взорвалась в руке. На грани другого взрыва — пострашнее: не из сладкого творога, а из высвобожденной тепловой и лучистой энергии — балансирует занявший стул напротив Тоджи Фушигуро. Дон сицилийской мафии Тоджи Фушигуро.       — Именно, — скалится он, беззвучно возвращая на блюдце крошечную чашку с эспрессо. Если приглядеться (а Годжо приглядывается, такая уж у него работа), заметно, что на тонкой ручке остаётся вязь трещин. До взрыва есть ещё пара минут. Или пара фраз, если Сатору постарается.       — Напомни, Тоджи, как зовут твоего сына?       — Маттиас, — нехотя отвечает дон.       — Нет же, это имя, чтобы его не дразнили в здешней школе. Мне нужно его настоящее, японское.       В креме ни капли масла, поэтому на коже нет ничего липкого, и Годжо лезет той же рукой в общее блюдо с печеньем, выуживая вон то, шоколадное, с самого дна. Неженка Нанами Кенто шумно сглатывает, будто его тошнит.       Один из двух совершенно неотличимых друг от друга парней наклоняется к уху Фушигуро. Бьётся носом о выставленную в скупом жесте ладонь. И Годжо начинает новый отсчёт: пять секунд до того, как Тоджи об этом пожалеет.       — Он — Фушигуро.       Четыре секунды до того, как Тоджи об этом пожалеет.       — Имя, мне нужно имя, — сладко тянет Сатору.       Две. Одна. Ба-бах!       Оба фитиля догорают одновременно, Фушигуро Тоджи улыбается совсем уж безумно, подаётся вперёд, впечатывает свои мясистые ладони в крышку столика — бедняжка едва ли толще мизинца своего мучителя. Посуда летит вверх, Сатору ловит стакан фраппе; он не любит, когда взбитые сливки смешиваются с кофе, поэтому, пожалуйста, не взбалтывайте. Не то скидку за хорошие сладости придётся аннулировать.       — Говори! — рявкает Тоджи на болванчика в шляпе, и тот на ухо шлёпает губами итальянскую скороговорку.       — Серьёзно?       Дон Фушигуро озадачен. Снова какой-то лепет, слишком длинный для «да». Ох уж эти итальянцы…       — Это она так его назвала?       — У них-то зачем спрашивать, — Годжо не выдерживает, потому что отлично знает простую драматургию этого диалога, как и имя единственного сына Тоджи Фушигуро. — Ты сам выбрал «Мегуми». Если вдруг забыл: по-японски это «благословение».       Два чудака в чёрных федóрах вновь обращаются истуканами на соседних с Тоджи стульях. Они ближе всех к эпицентру взрыва, щёки красные от марева чужого гнева. Для Годжо это тёплый бриз, обещающий прекрасную погоду в круизе. Сатору давно знает, что чем злее старина Фушигуро, тем легче идёт дело. Все эти ужимки, которых он набрался у мафиози, совсем ему не к лицу — жуткой, звериной, вырубленной из японской вулканической породы морде. Здесь, в Италии, он всадник без головы, потому что она, ей-богу, существует отдельно от воротника шёлковой рубашки, галстука бриони и плеч двубортного пиджака армани.       Итак… Годжо прочищает замёрзшее горло.       — Итак, ты платишь пол-ляма долларов, — фраппе всё-таки перемешался, поэтому скидке не бывать, — чтобы я нашёл мальчишку, имя которого не помнишь?       Тёмно-синий бриони трещит под мозолистыми пальцами Фушигуро. Просто здесь жарко. Дело вовсе не в том, что Годжо схватил огромного медведя за яйца и крутит их в руке, как бильярдные шары.       — Или ты выкладываешь всё начистоту, или я уезжаю. Вот такие вот… канноли, старина, — Годжо подбирает пальцами сладкую труху, смешанную с кремом, и отправляет в рот.       — Годжо, это приказ Масамичи, — Нанами умеет говорить не размыкая губ, а вот убеждать — нет. Сатору плевал с Пизанской башни на все поручения, просьбы и приказы. И на пять тысяч хрустящих зелёных купюр тоже. В маленькую Сицилию набилось столько знакомых, что каждая секунда пребывания здесь грозит обернуться катастрофой. А дома ждёт некормленый кайман. Он может обходиться без еды где-то год, но стоит Сатору влипнуть, и несчастная рептилия умрёт голодной смертью. Ну или её накормят тем, что останется от хозяина, если Кенто добьётся репатриации. И дело не в том, что кто-то убьёт Годжо — ха и ещё раз ха. Нет, десятки жаждущих помощи людишек разорвут его на мелкие кусочки, пытаясь поделить.       — За неполные сведения о задании — денежный штраф, — Годжо сидит к Мей Мей спиной, но знает, что она гаденько улыбается алыми губами.       Вставать не хочется, а тем более возвращаться в сицилийскую слякоть. Поэтому у Фушигуро есть ещё секунд десять.       — Отошли своих людей и выкладывай, — повторяет Годжо, окидывая взглядом всех присутствующих в кафе; метафорические яйца в руке поджимаются, медведя загнали в угол и собираются нагнуть.       Тоджи — теперь Сатору точно уверен: этой встречей и конкретно следующей фразой старина спасает свою задницу во всех возможных иносказательных и прямых смыслах — падает обратно на стул со словами: «Оставьте нас». Со своих мест встают два болванчика, поднимается старушка в шляпе за соседним столиком, женщина за руку уводит близнецов от прилавка, из соседнего зала выходит молодая пара. «Кафе Сицилия» с лучшими канноли и опаснейшими мафиози во всей Италии пустеет.       — Вау, прям как в кино, — Годжо салютует бородатому кондитеру, который покидает своё заведение последним.       Остаются четверо: Мей Мей подпирает стену вместе с неизменным пулемётом M249 SAW, в народе «пилой», Нанами Кенто (он, верный хорошим манерам, не стал выкладывать свою беретту на стол), Годжо Сатору и Фушигуро Тоджи. Обычное сицилийское утро. Никто не знает, кому и когда прострелят бедро, но все вместе верят в лучшее: сохранность своих шкур, целостность старейшей итальянской кондитерской. Прилагать к этому усилия ни один из четверых, конечно, не собирается.       — Ну? В чём дело?       Фушигуро складывает руки на груди и откидывается на плетёную спинку стула. Тот молит о пощаде протяжным скрипом. Центнер мускулов и концентрированного раздражения испытывает на прочность старенькую мебель.       — Шестьдесят автоматов, три тысячи патронов, двадцать ручных пулемётов, два из них станковые, четыре миномёта восемьдесят второго калибра, десять гранатомётов АГС «Пламя», сотня снарядов к ним, столько же мин и ручных гранат, вертолёт М8, два бронетранспортёра и три блядских бронированных в круг хаммера. Ну и по мелочи: пистолеты, аптечки, рации… Чёрт всё это дерьмо разберёт.       Годжо отлично знает, кто и в какой магазин ходит с таким списком. И блядские в нём не только бронированные тачки. В зависимости от того, зачем Тоджи озвучил это — блядским, ебаным и крайне хуёвым становится всё, до последнего, мать его, патрона.       — Мей, сколько?       — Плюс-минус семь миллионов долларов.       Лицо Тоджи меняет цвет, сливается с серым пиджаком армани. Он, кстати, не дороже трёх тысяч долларов. Не считая того, что краденый — Годжо готов поклясться, слишком уж узкий в плечах. Точно снят с какого-нибудь загулявшего в подпольном казино бедняги, решившего не тратить время на дорогу до Палермо, а сорвать джекпот прямо в Сиракузах. Грустная история, но не грустнее той, в которой фигурируют десять гранатомётов.       — Дон Фушигуро? — Кенто наполняет гранёный стакан водой из кувшина и ловким движением посылает его к Тоджи по гладкому столу. Хотя все здесь предпочли бы водку. Кроме, разве что, Мей. Она вразвалочку, как разбуженная сова, обходит посеревшего Фушигуро. По цвету лица заметно, что семь миллионов ни в каком виде не у него, а значит, чисто теоретически, гипотетически и образно, они могут оказаться у Мей. Этого ей достаточно, чтобы в предвкушении облизываться.       — Дальше-дальше, — Годжо крутит указательным пальцем в воздухе; этот коктейль нужно хорошенько встряхнуть, как и старину Фушигуро.       — Лучше тебе меня не торопить, сопляк, — и, разумеется, Тоджи хватается за пистолет. Болванчик оставил на столе свой кольт. Заряженный, ноль внимания на затвор. Старый хрен даже не целится — с полуметра он точно куда-нибудь попадёт. А зная Фушигуро, с вероятностью, близкой к абсолютной, это будет то место, где индусы рисуют себе красную точку.       — Опустите оружие, дон Фушигуро.       Щелчок. Дуло беретты с леопардовой рукоятью упирается в висок Тоджи.       — Профессиональная этика нашей организации не допускает подобного ведения переговоров.       — Не опустишь, и Кенто вышибет тебе мозги, пау-пау, — Годжо складывает пальцы пистолетиком, бесстрашно посылая невидимые пули. Но больше беретты у виска успокаивает прозвучавший список из десяти с лишним позиций, профессионально оценённый Мей в ту сумму, которая доставит проблемы даже итальянской «Коза Ностре». Яйца Тоджи скручены в тугой жгут и подвешены на мишень; реши он нажать на спусковой крючок — отстрелит в первую очередь их.       Фушигуро вскидывает руку с пистолетом. У Годжо закладывает уши: в маленьком кафе низкие потолки и прекрасная акустика. Белыми хлопьями летит штукатурка.       Дверь с ноги вышибает болванчик номер один. За его спиной тенью маячит болванчик номер два. От их рвения, тяжёлых шагов и удара резной ручки о стену хлопья побелки сыпятся с новой силой.       — Вон, — шипит на подчинённых дон и трясёт головой, как старый шелудивый пёс; чудаки пристыженно пятятся и переругиваются вполголоса, пытаясь приладить дверь к петлям, а бородатый кондитер, напротив, не стесняет себя в выражениях. Его слова Годжо ловит краем уха — никогда не знаешь, когда придётся обругать кого-то по-итальянски. Он протирает тёмные очки рукавом водолазки, убирая со стёкол мелкую пыль.       Головы пеплом посыпаны, теперь остаётся выяснить, что довело старину Тоджи до ручки.       — Сука, сука, сука, — Фушигуро выдаёт каждое слово отдельным плевком. — Эти пушки мне прислали русские и китайцы на хранение. Они собрались восстанавливать позиции в Африке…       — Затеяли маленький победоносный политический переворот где-то в Руанде? — подсказывает Мей, стряхивая с волос пыль.       — Наняли «Самураев»? — продолжает Кенто. Он прикидывает количество наёмников, которых можно снарядить десятком тонн вооружения: за исключением организации, чьи представители собраны здесь и никогда не получали задание устроить политический переворот в Африке, остаются только одни ребята.       «Вот ведь подсоски», — в мыслях резюмирует Годжо. Стучит по карманам джинсов, выуживает помятую пачку из заднего, достаёт сигарету, поджигает, давит зубами кнопку, затягивается. Хочется засунуть в рот сразу две: сложно придумать что-то хуже, чем упоминание в соседних предложениях шестидесяти русско-китайских автоматов и подстилок-«Самураев».       — В Мозамбике, там ископаемые, — Тоджи достаёт портсигар, и в него сразу ныряют тонкие пальчики Мей; её энтузиазма как не бывало — семь миллионов давно поделили и она первая с конца в этой очереди. — Наняли «Самураев».       Нанами брезгливо прикрывает нос платком, и Годжо специально выпускает тугую струю дыма в стол, чтобы она красивой волной разбилась о чашку Кенто. Тот дёргает бровью, обещая Сатору долгую и мучительную смерть.       — «Самураи» прибудут сюда через пару недель, — Тоджи заканчивает фразу закономерным «блять». — Ещё через какое-то время здесь будет правительственный агент, который должен следить за транспортировкой наёмников и оружия.       — Оружия, которого нет?       В голове Годжо легко перекидываются мостики между рассказом Тоджи, его трясущимися руками и готовностью заплатить почти полмиллиона за задание. Оказывается, яйца Фушигуро в тисках настолько давно, что уже успели посинеть.       — Да, сопляк, ты прав, пушек у меня нет.       Похоже на исповедь. Годжо готов перекрестить дона Фушигуро и отпустить с миром, но русские, китайцы и «Самураи» вряд ли разделят столь благородный порыв.       — Они исчезли с моего личного, особо охраняемого склада ровно тогда, когда сосунок дал дёру.       Сатору помнит Мегуми угрюмым засранцем, который при своём метре с кепкой умудрялся смотреть сверху вниз с выражением «отвали, дядя» и «ты что, дурак?». Представить Мегуми, лихо крутящего баранку очевидно огромного грузовика с разобранным вертолётом внутри, Годжо может, а вот сдержать смешок после этого — нет.       Тоджи снова хватается за пистолет. Но вяло, без огонька. Так, будто решает: пустить пулю в Годжо или себе в висок.       — Если я не верну оружие до того, как все эти черти соберутся здесь, окажусь в полном дерьме.       — Ты уже в полном дерьме, — пожимает плечами Годжо, бросая окурок в стакан с подтаявшей молочно-ледяной крошкой.       Мей возвращается к стене и «пиле», прицельно отправляя свою сигарету в тот же стакан; Тоджи тушит об стол.       — Если вы берётесь за дело, то нет.       Годжо хочет переспросить «что-что?», потому что слова дона больше похожи на рык и зубной скрежет.       — Нам нужно обсудить это с командиром Масамичи… — начинает Кенто, бросая взгляд на наручные часы: в Италии шесть утра, значит, Яга в Атланте, скорее всего, уже спит. — После полудня мы решим этот вопрос и…       — Мы в деле! — Годжо щёлкает пальцами и, качнувшись, бодро встаёт на ноги.       Сатору в бедро упирается что-то твёрдое. Обычно он не против такого, но тут дело в правильной обстановке: музыка, свечи, бутылка вина… Но от подобной неожиданности становится не по себе в маленьком сицилийском кафе, где оружия на квадратный метр столько же, сколько реквизита в голливудском боевике.       Нанами ощутимее вдавливает дуло беретты — чёрт, затвор-то снят! — в плотные джинсы. Конечно, Кенто, хренов фанат анатомии, тычет своей пушкой прямо в бедренную артерию. Если выстрелит, то у Годжо будет всего шестьдесят секунд, чтобы извиниться за слюни в печенье, дым в кружке и оборванную на половине фразу. Ещё минуту Нанами оставит себе для раздумий, а следующую, разделяющую Сатору и смерть от невосполнимой потери крови, в лучшем случае использует для оказания первой помощи.       — Сядь, — говорит Кенто, и Годжо садится.       — Не перебивай, — добавляет Нанами, и Годжо больше не будет.       — Так вот, мы обсудим всё с командиром Масамичи, доложим ему об изменениях в задании и, если он даст добро, приступим к исполнению, — Нанами как ни в чём не бывало приглаживает зачёсанные волосы и стряхивает остатки штукатурки с воротника светлого пиджака.       Между прочим, Годжо попросили всего лишь не перебивать, это совсем не то же самое, что заткнуться.       — Старина, мы в деле! — наученный горьким опытом, Сатору теперь вскакивает со стула в два раза проворнее, оказывается рядом с Тоджи и хлопает того по плечу.       — Годжо, — выдыхает Нанами, но слышится почему-то «дерьмо».       Мей подхватывает свою «пилу» и перекидывает ремень через голову. Похоже на молчаливое согласие принять задание.       Нанами, Мей, а с ними Сёко, Юй и Ино — полный состав элитного отряда частной военной организации «KLD» (Сатору давно устал ломать язык этой аббревиатурой, расшифровку которой вряд ли помнит сам Масамичи, и говорит просто «Колледж») — наслаждаются итальянским солнышком и достопримечательностями Сиракуз уже пару дней. Изначально работа с «Коза Нострой» и доном Фушигуро была их миссией. Годжо долго ломался: рассказывал Яге, что боится летать на самолёте (парашютное десантирование не в счёт — это весело!), загибается без сигарет (ну и что, что лететь четыре часа с пересадкой?) и от скуки всегда лезет под юбки стюардессам (они не могут устоять, а за секс в туалете отправляют на исправительные работы). Сатору сдался, когда узнал, что наниматель — его давний приятель, с которым они однажды три часа простояли у буддистского храма в Кавасаки, держа друг друга на мушке. Местные монахи приняли это за современную вариацию медитации и почтительно обходили стороной двух идиотов. Оба оказались на соседних койках с солнечным ударом, где и завязалось странное знакомство — оттого, что пистолеты у них забрали.       — Масамичи в курсе, — снова загробный рык раненого медведя. — Ему я предоставил всю информацию.       Теперь и Нанами поднимается со стула.       — Обсудим детали в доме, — Тоджи возвращает себе способность говорить по-человечески и жестом указывает на дверь.       — Есть что-то ещё? — скептически поднимает бровь Мей; ей не нужны никакие подробности: если в деле замешаны семь миллионов долларов, она найдёт чёртовы пушки по запаху.       — Ещё очень много всего.       Фушигуро усталым жестом проводит по лицу и подхватывает кольт со стола. Теперь на нём только набитая бычками посуда, пепел, две мятые купюры и штукатурка, которая всё продолжает бессовестно сыпаться из дыры в потолке.       Первое утро Сатору в Сицилии складывается славно.

***

      Если поддаться атеистическим настроениям и поверить в то, что Бога нет, тогда придётся усомниться и в существовании Ното. Человеческой фантазии попросту не хватило бы на то великолепие, что встречает решивших прогуляться по Корсо Витторио Эмануэле к церкви Сан Франциско Иммаколата. Годжо думает о том, что выражение «язык без костей» придумали итальянцы, на собственном опыте в этом убедившись.       Сатору признаёт искусство силой, Нанами ценит его, а Мей нравится, когда его оценивают другие — чем больше нулей в итоговой сумме, тем лучше. Но все трое замирают, увидев перед собой Кафедральный Собор, в лучах рассеянного тучами утреннего света похожий на бархатное золото.       — А мы тут с пулемётом… — рушит идиллию Годжо, услышав, как звякнула громоздкая игрушка на груди Мей.       Мей в ответ шипит и ближе прижимает к себе любимую «пилу».       — Это всё, что тебя смущает? — отстранённо отзывается Нанами, пока Фушигуро передаёт своим болванчикам ключи от машины, на которой приехали Мей с Кенто, и рассказывает, в какой именно прокат её нужно сдать.       — Ты про то, что мы не взяли десерты с собой?       — Про то, что на улице туман, а ты в тёмных очках. Про то, что нас сопровождают два мафиози, — Сатору следит за взглядом Кенто и понимает: да, двух амбалов в костюмах-тройках и чёрных шляпах ни с кем не спутать. — Про то, что тонированный в ноль хаммер припаркован на газоне…       Какой-то ранний турист как раз присаживается на корточки, чтобы сделать снимок чёрной машины на фоне белого Кафедрального Собора. Открыв водительскую дверь, выходит мужчина в голубой рубашке. Вырывает из рук иностранца телефон и кидает его далеко в кусты. Судя по равнодушному выражению лица, он повторяет это уже не первый — да даже не десятый — раз.       — Дон Фушигуро, пора ехать, — бурчит он, взглядом запугивая бедолагу-фотографа окончательно.       Годжо решает взять всё в свои руки, потому что языки двух итальянских болванчиков уже срослись в один длиннющий канат, скрутивший Тоджи по рукам и ногам. Сатору может разобрать некоторые фразы: «Как здоровье вашей матушки?», «Смотрели матч «Палермо» — «Катания»?», «Что будет сегодня на обед?» и бесконечно сменяющие друг друга «феттуччини», «фарфале», «спагетти», «равиоли».       — Старина, заканчивай, — лениво тянет Сатору, собираясь уложить длинную руку на плечо Фушигуро. Тот коротким шагом разрывает дистанцию, уходя от прикосновения. Годжо с недоумением смотрит на свою ладонь: ни творожного крема, ни слюней. Даже ногти — и те аккуратно подстрижены.       — Никто не может трогать дона, — сквозь зубы объясняет Тоджи.       Годжо хмыкает. Ловко изворачивается и «сливой» хватается за нос главы сицилийской мафии. Минута оторопи. Почти касаясь мостика между тёмными линзами очков, прямо промеж глаз Сатору смотрят два чернеющих тоннеля: короткое дуло танфолио и то, что подлиннее, — томсона. Опять.       — А чего не сам? — Сатору глазами указывает на то место, где, как он прикинул, полы пиджака Тоджи должны скрывать кобуру; удивительно — никаких выпуклостей, но чего ещё ожидать от кашемирового джерси, который выгуливали по подиуму на прошлом показе.       — Дон никого не убивает сам.       От короткого смешка Годжо клюёт носом край томсона, металл неприятно мажет по холодной коже. Надо же, Фушигуро Тоджи теперь никого не убивает сам.       — Опустите пушки, — раздражённо отмахивается он. — Будем считать, на меня нагадила птица.       «Птица» довольно ухает, когда обзор перестают закрывать две бесполезные железяки. Ни у кого здесь не хватит духу выстрелить в лицо Сатору Годжо; за исключением, может быть, Кенто.       Фушигуро жестом отсылает болванчиков и следом за Годжо идёт к машине.       — Какие ещё есть правила? Дон хоть зад сам себе подтирает?       Годжо немножко обидно — никто не смеётся. Если шрам на губах Тоджи и дёргается, то только для того, чтобы искривить лицо гримасой отвращения. Оно возникает от мысли, что он не может по пути домой закопать беловолосого мудилу. Или от другой: вообще никто не может закопать беловолосого мудилу, потому что он — единственный ключ к грузовику, доверху набитому русско-китайскими пушками. Который он, Тоджи Фушигуро, проморгал. Общая солидарность по поводу его исключительной полезности развязывает Сатору язык и напрочь лишает манер. Этим серьёзным мужикам в костюмах с наискось болтающимися автоматами Годжо нужен как глоток воды в пустыне. Как нормальная реакция помощника капитана всем, кто находился в роковой день на «Титанике». Только Сатору Годжо — великий, блистательный, неповторимый — в силах спасти главе сицилийской мафии зад. Поэтому-то он и имеет право знать, кто его подтирает.       — Не путаться с полицейскими, не красть у своих. В семью не принимают тех, кто ведёт себя дурно. Наши люди должны всегда приходить вовремя, гладко бриться, обходить стороной клубы…       — Эти правила, что, придумала чья-то бабушка?       — …Не изменять своим жёнам и уважительно с ними обращаться, не заглядываться на подружек членов семьи…       — Видно, чья-то девчонка неплохо повеселилась перед тем, как эти пункты утвердили.       — Годжо, — голос Нанами режет без ножа, обещает настучать командиру Масамичи и оставить вечером без сладкого. — Дон Фушигуро, не обращайте внимания. Его поведение — единственное непрофессиональное, что есть в «KLD».       Сатору думает передразнить, но свой затылок дороже. Кенто всегда выбирает себе оружие по принципу: «если и осечка, то вышибу мозги ударом рукояти».       — Когда-нибудь он ведь заткнётся, — Тоджи сплёвывает вправо, прямо в центр звезды на диске хаммера, и косит узким злобным глазом на Годжо.       — Когда-нибудь… — эхом отзывается Кенто и разглаживает пиджак в опасной близости от леопардовой кобуры беретты.       В машине пятеро помещаются с трудом. Вернее, так: водитель, он же консильери Кон Сиу, чувствует себя отлично; Годжо, успевший запрыгнуть на переднее пассажирское, курит, вальяжно закинув локоть на бархотку окна, и наслаждается потоками прохладного воздуха, ласково обдувающими лицо; Мей, Тоджи и Нанами сидят сзади как канарейки на жёрдочке. Бугай Фушигуро, которого в собственной машине усадили посередине заднего ряда, скорбно и униженно обнимает колени руками, подавшись вперёд внушительным плечевым поясом. На кочках компанию из двух элитных наёмников и главы мафии встряхивает так, что обивка на потолке натягивается под ударами трёх твёрдых лбов.       — Женщина, убери пулемёт!       — Может, лучше убрать им тебя?       — Дон Фушигуро, вы поставили кольт на предохранитель?       — Вот дерьмо!       Сзади щелчок, потом шипение и возня. Годжо из окошка машет рукой парнише-пастушку, чьё овечье стадо разбрелось по краю трассы.       — Какого чёрта твоя тощая задница вообще впереди? — хрипит на ухо Фушигуро, которому по голени бьёт выпавший из сидения подстаканник.       По-честному, Сатору праведно опасается сорока минут близкого соседства с Нанами и его тяжёлой береттой. Не говоря уже о том, что Мей, насколько Годжо помнит, имеет дурную привычку разводить колени, укачивая между ними свою «пилу».       — Рассчитывал на твоё гостеприимство, старина.       — Кон Сиу, твою мать, езжай аккуратнее! — орёт Тоджи, придерживая рукой подстаканник. — Что за херь с этой машиной?       — Ты сам решил не выделять средства на техобслуживание, — пожимает плечами водитель, но позволяет обогнать себя ржавому фиату.       — Кто-нибудь здесь вообще будет разговаривать уважительно?..       — Дон Фушигуро, пожалуйста, уберите с моего ботинка ногу, — тон Кенто явно намекает на то, что иначе он её прострелит.       Годжо прибавляет громкость радио: Челентано надрывно сетует о том, что любовь красавицы — не для него. Время на часах: шесть часов пятнадцать минут. Рассчитанное навигатором время прибытия: шесть пятьдесят пять.

***

      Дом в окрестностях Ортиджии Фушигуро, очевидно, достался в придачу к полномочиям управлять сицилийской мафией. Годжо и в самом страшном кошмаре не могло бы присниться то, как Тоджи останавливает свой выбор на камине с украшением в виде голопопого ангелочка, задумчиво читающего книгу, или приказывает повесить плазму над вылитой из чистого золота тумбой. Нет, старик никогда не отличался изысканным вкусом, но его стиль скорее «кошмар таксидермиста» — чучела медведей, их шкуры и головы, ружья, из которых этих самых медведей застрелили. А то украшенное стразами ведёрко для шампанского, в котором гостям подают пиво, Тоджи скорее бы надел на голову консультанту, решившему это посоветовать.       Фушигуро открывает мокрую бутылку о край стола — ужасного стола с вензелями, позолоченными сосульками свисающими по краям. Пена капает на красный бархат дивана, Тоджи следом вытирает об него руки.       Годжо сладко потягивается, задевая пальцами хрусталь люстры — потолки достаточно высокие даже для его роста, но эти висюльки такие длинные, будто целью дизайнера было разорить ювелирный дом сваровски. Сатору отлично чувствует себя после поездки с ветерком: Челентано радовал слух, сицилийские пейзажи — глаз, а кожаное кресло с подогревом — задницу. Но он из одной только вредности занимает второй диван, растянувшись на нём всем долговязым телом. Нанами садится прямо на голени. Попытки выдернуть их из-под крепких ягодиц заканчиваются стыдливым смирением и тихим «ну пожалуйста». Кенто беспощаден.       — Нанами, ты не с той ноги встал? — икры покалывает первыми иголочками близкой судороги. — Продолжишь это, и я завтра вообще ни с какой не встану.       — Семья Фушигуро любезно предоставит тебе инвалидную коляску, — невозмутимо отвечает Нанами, для убедительности поёрзав на ногах Сатору. — Так твоё лицо окажется на одном уровне с твоими шуточками.       — Хватит, — если есть кто-то несчастнее Нанами в зале, то это дон Фушигуро, которому кроме выходок Сатору приходится мириться с тем, что где-то по дорогам Сицилии катается грузовик с русско-китайским оружием.       Кстати о нём.       — Так что с пушками? Ты знаешь, где они могут быть?       Кенто, одобряя деловой подход, смещает центр тяжести так, что колени Годжо перестают выгибаться в обратную сторону.       — В этом главная проблема, — отпивая одним глотком половину бутылки, произносит Тоджи. — Сосунок последний год путался с братом главы калабрийского наркокартеля…       Фушигуро уже открывает следующее пиво, на этот раз зубами.       — Итадори Юджи, если правильно помню имя этого мелкого хмыря.       — Нет повести печальнее на свете… — начинает Годжо, но обрывает себя резким «понял-понял» после того, как Кенто привстаёт и с новой силой наваливается на голени.       — Да всё он правильно сказал, — Фушигуро снисходительно машет рукой. — Мои люди регулярно докладывали об их «тайных» свиданиях в Мессине. Я читал его переписку с этим Юджи: одни сопли. Понять не могу, в кого он такой? Одно обсуждение того, кто принесёт резинки, затянулось на полчаса — ходили вокруг да около, как…       — Старик, ты ужасный отец. Кенто?       — Ты прав.       — Может, тогда встанешь?       — Нет, благодарю, мне удобно.       — А мне не…       — Заткнитесь, — Фушигуро с тихой ненавистью, вылившейся в очень громкий звук удара бутылочного стекла о дерево, ставит пиво на стол.       — Продолжайте, дон, — всё так же невозмутимо откликается Нанами; Сатору тем временем прощается с большими пальцами ног.       — О чём я вообще говорил…       — Ваш сын крутит роман с братом наркобарона, — любезно подсказывает Кенто.       Годжо снова вспоминает мелкого и не по годам серьёзного пацана, который даже песок ел с крайне вдумчивым выражением лица. В умной, талантливой и ослепительно красивой головушке Сатору никак не укладывается то, что Фушигуро-младший смог заманить кого-то в любовные сети. Тем более, парня. Тем более, связанного с европейским наркотрафиком. Тем более, в свои нежные девятнадцать лет. Как же быстро растут дети.       — Да, — Тоджи вливает в себя вторую бутылку; всё очевиднее становится, почему прислуга принесла именно пиво: расстроенный дон успел вылакать все крепкие напитки из своего бара подчистую. — В последней переписке, которую мои ребята смогли вытащить из его телефона, сосунок обсуждал свой побег с Юджи. Калабрийский сопляк и его брат сейчас в Сицилии. Американцы прижали наркокартели в Мексике, собираются объявить их террористическими группировками. Поэтому брат Итадори зашевелился, подтянул свой зад сюда, чтобы договориться с американцами о взаимном нейтралитете. Его ребята не везут кокаин в Штаты, а американцы закрывают глаза на то, что он творит в Европе.       — Мей, у тебя есть информация по этим переговорам?       Стоп.       Мей?       У Годжо, конечно, темнеет перед глазами, но высокую фигуру женщины с белоснежной косой он не видел с тех пор, как они впятером вошли в дом.       Нанами оказывается более проницательным.       — Мей, хватит ходить вокруг пейзажа Локателли. Это всё равно подделка.       Где-то сбоку от Годжо длинный поток ругательств и лязг задвигаемого лезвия швейцарского ножа.       — Откуда ты знаешь? — удивлённо спрашивает Тоджи.       — Не знаю, но дело ведь в том, что она — тоже, — на пару тонов тише отвечает Кенто; страшный, мать его, человек.       — Мей, сколько?       На это слово неудавшаяся воровка отзывается моментально, выныривая откуда-то справа и пристраиваясь на бёдрах Сатору. Очень больно, но, кажется, тут действует тот же принцип, что и при повреждении рёбер — если они сломаны с обеих сторон, то дышится легче.       — Сколько чего?       — Сколько у тебя информации на калабрийский наркокартель и их связи с американцами?       Мей зевком рискует вывихнуть себе челюсть.       — Ну, в преступных кругах их главного зовут Двуликим, иногда Сукуной, кажется, это и есть его имя, — откидываясь на спинку дивана, безэмоционально вещает Мей. — Он важная шишка в Европе, предположительно, как раз-таки из-за своих связей с Америкой. Он отстёгивает им кучу денег… Сорок процентов с каждой крупной сделки. В общем, вносит свой вклад в банковскую систему США. Поэтому, а ещё из-за того, что он конченый псих, его никто не трогает. Но раз началась заварушка в Мексике, то логично, что он тоже заволновался…       Годжо хочет сказать Мей, что она просто повторила слова Фушигуро, но в любой момент могильным камнем ему на грудь могут уложить семикилограммовую «пилу». Остаётся только слушать. Сатору смутно припоминает человека с именем «Сукуна». Кажется, там ещё было вино, с десяток трупов и… чуррос! Бинго, прошлое лето в Каталонии!       — У него уродские татуировки.       — Что? — все трое разом поворачиваются к Годжо.       — У него на лице дебильные полосы. Волосы розовые, линзы красные. Странный тип.       Выражение всех трёх лиц сводится к единому знаменателю: если Годжо Сатору говорит, что кто-то странный, то это тревожный звоночек.       — Ты его знаешь? — сдвигая брови к переносице, спрашивает Фушигуро.       — Было дело, — Сатору закидывает руки за голову, наслаждаясь вниманием. — Приезжаю я, значит, в Барселону, чтобы оттуда двинуть в Калелью, на ходу цепляю поезд прямо посреди полузаброшенной станции, а внутри человек двадцать, вооружённых до зубов…       — Дон Фушигуро, продолжайте, пожалуйста.       — Эй, это отличная история!       — Мой сын, а вместе с ним и оружие, сейчас у Сукуны. В Сигонелле.       Годжо послышалось. Та кровь, что должна приливать к ногам, потекла обратно к голове, остановленная филейной частью Мей — в Италии грех не отъесться, но в памяти Сатору его коллега выглядела худее килограмм на пять, а по ощущениям в отнимающихся бёдрах — на все пятнадцать.       — Где? — Сатору беззаботно переспрашивает, мысленно играя с Тоджи в города; что там есть в Сицилии на «С»? Сиракузы? Они совсем рядом, пятнадцать минут на дорогу, и пушки на месте. Но тогда Тоджи мог бы смотаться сам, а не выкладывать полмиллиона из своего кармана, нанимая элитный отряд. А может, Сардиния? «Сиг» в слове «Сигонелла» и «сардина» — в «Сардинии». Дурнопахнущий каламбур, но можно списать всё на акклиматизацию, нарушение кровоснабжения и ошибку самого, немного захмелевшего, Фушигуро.       — В Сигонелле. Сукуна, его брат, мой сын и шестьдесят тонн русско-китайского оружия в Сигонелле.       Годжо заливается весёлым смехом. Давит ладонями в мягкую обивку дивана, чтобы перенести на них центр тяжести, скользит тазом назад и выдёргивает ноги из-под задниц своих товарищей. Тут же ставит локти на бёдра и складывает ладони в замок у лица, опуская на него подбородок.       Можно переспросить снова, чтобы в четвёртый раз услышать «Сигонелла». А можно поверить в то, что чокнутого наркоторговца американцы для переговоров позвали на свою военную базу. Годжо требуется время, чтобы взвесить, какой вариант поставит его в более нелепое положение. Но чёртовы чаши внутренних весов замирают в точке идеального баланса. Как ни посмотри, Сатору сейчас дурак. К счастью, он любит им быть. Дуракам везёт в картах, любви и кровавых банях, где тот, кто не хочет вышибить тебе мозги, просто-напросто целится в живот. И спроси кто-нибудь Годжо: «Мужик, скажи, кому под силу грабануть американскую военную базу?», он бы, ни секунды не думая, ответил: «Последнему дураку».       Но это худший из возможных вариантов. Учитывая в том числе тот, где из Мей сейчас вылезает Чужой и разрывает всех присутствующих на крошечные части, размазывая кровь по золотым вензелям и ангелам на камине. Поэтому Сатору переспрашивает:       — Сигонелла? Та самая военно-морская авиабаза Сигонелла, в паре часов езды отсюда? Рядом с Катанией?       Фушигуро кивает.       — Да брось.       — Они там.       — Не знал, что ты такой шутник.       — Это не шутка. В Сигонелле.       — Нет.       — Да.       — Не…       — Годжо, — одёргивает Кенто.       Значит, Сигонелла. Центр воздушных операций США в Средиземном море, плюс-минус сорок подразделений, около четырёх тысяч военных внутри. А ещё глава наркокартеля, его братец со своим любовником и блядский грузовик с шестьюдесятью тоннами русско-китайского вооружения, который стоит в одном из ангаров и ждёт своего часа быть обменённым у американского агента на свободу наркотрафика в Европе. И он — Сатору, Годжо Сатору — должен… Должен что?       — И что ты хочешь от меня?       — Чтобы ты пробрался туда, а потом увёз пушки и сосунка.       — Дон Фушигуро, вы должны понимать, что это задание требует особой осторожности и специальной подготовки. Боюсь, нам всё-таки придётся связаться с командиром Масамичи для уточнения…       — Старина, я в деле!