***
Шан Хуан, или же Самолёт, Стреляющий в Небо, был писателем; автором ужасного романа о жеребце, который определённо заслуживал большего, чем бесконечные порно-сцены, которые он повторял излишне часто. Его детище, которое он планировал совсем другим в начале, но продал свою душу за шанс поесть. Он жалок, и он знает об этом. И теперь он родился в мире своего романа; персонажем, которого никогда не было даже в теории; братом его главного героя, не меньше. Близнецом, которого не должно быть; которого не было в сюжете, что был уже изменён с его рождением. Он знает это, потому что интерфейс Системы (довольно бесполезная вещь, если он будет честен) любезно сообщает, что сюжет в его младенческих руках, когда он не может даже самостоятельно держать голову. Пошла ты, Система. В начале он столкнулся с тем, что детали, которые он никогда не считал нужным обдумывать — ударили его в пухлое личико. Его мать, женщина, которой он не дал даже имени — Синь Аи, его мать буквально звали значением любви — была молода. Возможно, она была младше его самого, когда он умер; в его двадцать восемь против её от двадцати трёх до двадцати шести. Это была женщина с сединой, несоответствующей её возрасту, и глазами, знавшими горе. (Позже, будучи старше, но всего лишь малышом трёх лет, он спросил: — Почему мама грустит? — настолько невинно, насколько мог спросить ребёнок, как будто он не видел, как она сжигала бумажные деньги в памяти мёртвым. Его мама, лучшая, что у него когда-либо была, улыбается ему с нежностью раненого, но оставшегося продолжать жить, взрослого: — Потому что мама очень скучает по вашим старшим сёстрам, — она щиплет его щёку, приглаживает его чёлку, чтобы лучше видеть его лицо; тише, чтобы он не услышал, не разобрал, она шепчет, — у тебя их глаза, а-Янь. Он знает, что был катаклизм, когда буря зверя, что он придумал, чтобы Ло Бинхэ убил через двадцать лет, уничтожала целые деревни, одним только рёвом, вызывая ураганы; их мама была единственной выжившей по чистой случайности.***
Им год, и Ло Янь делает не слишком успешные попытки притворяться «нормальным» ребёнком, когда учится ходить и говорить в равной степени невообразимо быстро. Он лишь рад, что его мама — женщина, полная принятия и обожания, а его диди маленький повторюшка, стремящийся поспевать за ним. Ло Янь находит себя в том, что помогает Ло Бинхэ встать, поднимая его за руки с земли. Синь Аи выглядит самой гордой матерью на свете.***
Странно быть примером для подражания, но он очень старается, и, боги, он должен был дать Синь Аи шанс быть поваром, а не прачкой; он обрёк этот мир не испытать такой благодати. — Бинхэ, посмотри на а-Яня, — указывают на него, когда он едва сдерживает слёзы радости от обыкновенной каши; он умрёт счастливым, если это случится прямо сейчас; — ты должен хорошо кушать, чтобы расти большим и сильным. Его диди корчит, наверное, самое милое недовольное личико, которое кто-либо видел, прежде чем отвернуться от каши; такой маленький сопляк. Их мама не вздыхает, но она близка к этому. Ло Янь ловит внимание своего брата и без преувеличений делает всё, чтобы показать насколько это вкусно. Его усилия вознаграждаются; их мама улыбается ему, и он улыбается ей в ответ. Ло Янь любит эту семью.***
Им три года, когда он учит своего диди некоторым хитростям, которые знает. Он говорит много: о растениях, о людях, о сектах, о мире и об опасностях. Ло Бинхэ, конечно, достойный главный герой, схватывает всё, чему его учат, запоминая быстрее и яснее, чем мог бы обычный мальчишка. Ло Янь только смеётся этому, обнимая своего милого брата, кружась и радуясь; его эмоции преувеличены в этом детском теле, но он счастлив, что ему достался такой очаровательный близнец, которого даровала ему эта жизнь. Ло Янь, разумеется, знает, что у него такое же лицо, те же пухлые щёки, за которые многие тётушки и бабушки хотят ущипнуть, когда он выбегает на рынок, знакомясь и помогая тут и там за дополнительную булочку или фрукт (не то, что бы трёхлетний ребёнок мог сделать многое, но он может быть милым для безопасных людей, и сбегать до того, как попадётся на глаза тем, на чьём лице едва ли не написано «мудак»). Он отдаёт половину или всё своему диди, которого не может не баловать, и маме, которая слишком много работает. В самом деле, иногда он жалеет, что не может быть старше, чтобы помогать матери или защищать брата; он всего лишь ребёнок без настоящей силы, и с голосом робота в голове, дающим ему баллы здесь и там за простые поручения. Ло Янь также много плачет, потому что он пуглив до ужаса, а в этом мире существует так много чудовищ; и хотя часть его сердца чтит своих отброшенных и закопанных детей, слишком изуродованных его депрессией, чтобы вставлять их в гарем роман о жеребце; он не может не признать, сколько кошмаров он создал. Иногда паника настигает его, потому что, конечно, новая жизнь не даёт ему свободу от его тревожности, когда тени становятся длиннее, а солнце всё дальше и дальше в линии горизонта; он создал опасный мир с хрупкими людьми; он знает, что их мама умрёт, а его диди будет жить на улицах, чтобы попасть в руки к жестокому человеку с чёрным и искалеченным сердцем. Он дрожит, и старается дышать так, как интернет учил на приступах; ему не хватает воздуха, он не может лежать, он должен встать и идти; он должен делать хоть что-либо. Он не бездельничал со своих тринадцати, когда его первые родители отдали его в интернат перед своим разводом, и он не останавливался все пятнадцать лет, пока не умер, и… — Геге?.. — Ло Бинхэ посреди всего этого, рядом с ним, всё в той же кроватке, которую они почти переросли, неразделённые, потому что их семья бедная и у них мало места; Ло Бинхэ с тяжёлой судьбой, которую он ему дал, не имея на то ни единой чёртовой причины; Ло Бинхэ с чёрными глазами Су Сиян, вместо красных Тяньлан-цзюня, ребёнок, что ещё не знает о своём наследии, которое спасёт его и отнимет всё, что было до этого. Его диди, который обнимает его, будто это самое естественное действие во всей вселенной, смотря на него своими большими, сонными и непонимающими глазами; конечно, ему ведь всего три года, несмотря на то, каким одарённым он был. Ло Янь находит себя в том, что утыкается носом в чужую тёплую щёку и снова пытается дышать. — Всё хорошо, — говорит он, не зная для себя или Ло Бинхэ, — всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо… Он повторял это ещё очень много ночей. Однако, это не стало правдой.***
Ему нет и пяти лет, когда Система сообщает ему, что Ло Бинхэ, его главный герой, его диди, может быть продан в рабство.[Доступна новая сюжетная линия!]
Смеётся над ним игровой интерфейс, и его мир останавливается, когда деревянная чаша, которую он должен был помыть, падает из его рук.[Сюжетная линия открывает режим хард-версии детства главного героя!]
Он бежит ещё до того, как понимает это; его диди не был достаточно опытным, чтобы понимать, как скрываться от работорговцев, которые шныряют по рынку такого плохозащищённого города, как их; ох, Ло Янь был таким идиотом.[Сюжет: детство, проведённое в рабстве, раннее очернение главного героя!]
Он не точно помнит дальнейшее, только как рыскал по всему городу, как пугал людей, как перепрыгивал заборы, полагаясь исключительно на врождённую жизненную силу этого тела, пускай и под слоями печатей, не замечая того, что на нём не было обуви; он бежал ночами, следя за людьми; пока не врезается в Ло Бинхэ в месте, где бы он не хотел его видеть: с синяком удара на лице, слезах и страхом, когда он старается прятать собственный за улыбкой. Он забирает своего брата, не думая ни о чём, кроме того, что он должен спрятать его; он не может дать Ло Бинхэ жизнь ещё хуже, чем уже ему уготовил; он не может обрекать своим рождением ребёнка, который столь беззаветно любил его, на такое. Он помнит, что обнял своего диди, своего Ло Бинхэ, который, он уверен, станет невероятным и сильным Императором. Ло Янь столь многое хочет ему сказать: он хочет рассказать ему о том, что мир не всегда даёт тебе то, что ты заслуживаешь или хочешь; он хочет сказать, что есть люди, которые были злыми не без причины; он хочет сказать, что любит его и их маму, что они лучшие люди, которых ему довелось иметь за две жизни; он хочет сказать, что этот мир, так или иначе, создан для того, чтобы его диди побеждал, даже если это будет больно; он хочет сказать, что не все демоны порождения зла, и что не все люди могут быть лучше чудовища; он хочет извиниться — за всё, за столь многое, чего никогда не рассказывал ему; он хочет поблагодарить — за всё, за то, что ему позволили испытать. Ло Янь хочет рассказать: что быть подростком отстой и что алкоголь нельзя пить на пустой желудок; что нагружать свой наряд больше трёх цветов не стоит, и его могут высмеять, если он попытается это сделать, и что лекарства, хоть и горькие, но их надо пить, несмотря ни на что, если ты болен; что поражения это нормально и что всегда будут те, кто поможет ему встать; что он имеет права ошибаться, и что его геге всегда-всегда-всегда будет горд им. Ло Янь хочет увидеть взросление своего диди; но… и он слышит мужские голоса где-то через стены, лучше он, чем Ло Бинхэ. Вместо всего этого он говорит банальные вещи, ценность которых никогда не понимал на бумаге: — Береги себя и маму, — он прячет Ло Бинхэ, улыбаясь, не давая себе воли плакать. Ло Янь думает, что это может быть последний раз, когда он видит своего младшего брата.***
Он в круговороте едких людей и неутолимых рук. Слишком многих, чтобы он пытался запомнить имена или лица каждого, кому нравится его красивое лицо. Уроды, все они; он бы мог убить их, если бы ему дали шанс; к этому моменту он не чувствует, что пожалел бы об этом. Вместо этого, его первое убийство — это девочка девяти лет, когда ему шесть; её звали Эршиэр, он дал ей имя Мэйци, потому что её оттенок глаз напоминал ему об этом; хрупкая и слабая, такая же тощая, как лист бумаги, она дорожила именем, что он ей дал, несвязанное с её волосами. У Мэйци были тонкие черты лица и гладкие светлые волосы, она стоила невероятно дорого (впрочем, как и он сам); она была здесь так долго, что не помнила ничего о мире за пределами насилия в худшем его проявлении; она наклонилась к нему, вдвоём на их непросторную клетку, цепи гремели за ней, и попросила его на ухо: пожалуйста, убей меня, — завтра бы её продали демону; потому что, конечно, он попал к тем, кто не брезгует ничем и никем в поисках наживы или удовольствий. У Мэйци была резкая улыбка, как будто она не знала, как правильно изгибать губы, в этом не было ничего настоящего. У Мэйци были веснушки на плечах, которые он не мог перестать считать, когда обвёл вокруг её шеи свои цепи и потянул. У Мэйци было пятьдесят три веснушки на спине и отсутствие желания жить.***
Чжимин был ребёнком с яркими голубыми глазами и кудрявыми волосами, он любил острую пищу и скучал по запаху океана. Цзиньхуа была девушкой с очаровательным голосом, который он мог слушать часами. Гуанмин был мальчишкой со странным говором, который все едва понимали, и он любил мягкие ткани. Минчжу была юной, такой юной, что ему хотелось плакать; она была смелой, с улыбкой жарче лета. Хэпин был юношей с тёмными глазами, он не помнил, как попал сюда, но любил цифры, как учёные любят свитки. Ло Янь дал всем им имена. Они все попросили его убить их.***
Ло Янь думает, что ему, наверное, десять лет, когда он впервые сбегает. Его находят, его сдают люди, которые приютили его, пожилая пара, которая не была так чиста, как бы он того хотел. Он получает клеймо на внутренней стороне бедра; там, где могут видеть те, кто купил его; там, где его могут касаться и касаться (им нравится этот знак, они говорят ему это, сжимая, кусая, впивая ногти до его крови), а он не может ничего поделать с этим, потому что он слаб, а ублюдки над ним, в нём, считают, что они сильнее, если могут удержать или связать его; он не плачет, больше нет — его слёзы предназначены для каждого ребёнка, которого он лишил жизни по их просьбе.***
В первый раз он отдаёт своё тело добровольно, когда другого ребёнка, может быть, четырнадцати или шестнадцати лет, отравили одним из растений, которые придумал он, чтобы посмотреть как юноша будет корчиться. Ему приходится успокаивать этого ребёнка, который вряд ли слышит хоть одно из его слов, пока он приказывает другим отвернуться. Этот юноша не хотел умирать, а Небесные Демоны — всё ещё лекарство от всего.***
Ло Янь не знает, сколько проходит времени, но иногда он начинает отключаться от происходящего; это так похоже на рутину, на его работу в фаст-фуде, когда делаешь в миллионный раз одни и те же движения, моргаешь — и день заканчивается; это похоже на его дни за экраном компьютера, когда он помнит только чашки кофе и даты оплат платежей за квартиру. Ло Янь не уверен даже, кому сейчас принадлежит. Это не останавливает его от попыток бежать; снова и снова. Это становится больнее, когда его ловят; или когда он перепродаётся, когда ему выбивают зубы или ломают кости, но всё заживает поразительно быстро, потому что это тело Небесного Демона, даже если об этом знает только он — он может выдержать боли больше, чем любой нормальный взрослый человек, прежде чем отключится. Его раны затягиваются, а тело не умирает, несмотря на то, как долго он без еды или воды, когда его хотят проучить. Он ненавидит каждого, кто покупает его и продаёт — это обычай, который не меняется из раза в раз. Ло Янь также не думает, что находит что-то более утомительное, чем насилие: в том, как черные синяки он видит чаще собственной кожи, то как его берут с такой жестокостью, полной наслаждения, что он хочет блевать. Часть его истерически смеётся; эй, не ты ли писал столько дерьмового порно, автор-халтурщик? Он почти уверен, что один из его хейтеров желал ему этого, он не уверен в том был ли это Несравненный Огурец (его главный жестокий критик; так странно, что он всё ещё помнит это имя), или кто-то другой. Многое из его первой жизни накладывается друг на друга. Он знает, что сейчас зима, его ноги тонут в снегу, когда он ускользает, слыша реку, прячась и прячась, зная, что здесь нет листвы, чтобы прикрыла его; он ненавидит холод; он думает, что сейчас может быть январь, его и Ло Бинхэ день рождения (он уже в секте в руках его подонка,***
Лихорадка сжирает его разум, его лёгкие разрывает от холодного воздуха, когда он задыхается, и он думает, что его печать, должно быть, из золота Дворца Хуанхуа, которое Су Сиян могла украсть, потому что Ло Янь даже не может представить, почему та не сломалась от всех потрясений, что он пережил. По логике вещей,***
Его мир имеет удивительную флору, любовно порождённую союзом его невысыпающимся сознанием и интернетом. Где есть нескончаемое количество афродизиаков и лекарств от любой болезни — это есть и будут наркотические вещества. Ло Янь не знает и не хочет знать, сколько он получил, что едва мог помнить, кто он, но он помнит усталость, от которой он не мог двигаться; он помнит женский нежный смех, который заставляет его желать оторвать свои уши; он помнит ласковые руки везде, которых слишком много одновременно. Он помнит мягкость женщин вокруг себя, которую едва ли знал в первой жизни; но это тело молодо, в его крови такое количество афродизиаков, что не бывает в наличии ни в одной аптеке, и всё это омерзительно; но, конечно — конечно, блять, как он не подумал об этом раньше — он наделил своего главного героя небесным столбом, который был чёртовой панацеей от всего, также давая силы; конечно, он, как близнец, получил бы точно такой же. Ло Янь не думал, что может возненавидеть секс ещё больше. Ло Янь, впервые за десятилетие, думает о смерти.***
Быть Небесным Демоном ещё никогда не было столь невыгодно.***
Ло Янь сбежал от женщин, которые поклонялись ему, как божеству. И он может только молиться (кому? кому должен молится Создатель? кто достаточно милостив и могущественен, чтобы помочь ему?), чтобы у него не было никаких случайных детей. Он не готов даже думать, что делать с кучей маленьких Небесных Демонов (у него были причины, по которым полукровок не так много; у него есть только его дерьмовая удача, что он сам выжил), если он прав.[Хочет ли Пользователь 001 отформатировать файлы (23) своего потомства, потратив 500 баллов?]
Безлично-приветственно гремит интерфейс, когда он не встречает рассвета, прячась в норах каких-то зверей. Ло Янь смотрит на число, он не знает родились ли эти дети ли нет, он не знает даже у кого они; он едва ли помнит что-то стоящее, когда наркотик начал сходить три дня назад. И он даже не понимает, почему Система даёт ему шанс… на подобное. Ло Янь задерживается на кнопке, его руки дрожат, он едва ли понимает что-либо, наверное, он будет ненавидеть себя, может быть, хвалить, он уже убивал детей, он уже переступил все возможные черты, он никогда не хотел ничего из этого. Он нажимает обманчиво-легкое «удалить», не ведая ничего, кроме холода и стука собственных зубов, который он скрывает, кусая свою ладонь до крови. Возможно, у него началась ломка.***
Он бежит, бежит, бежит, никогда по-настоящему не останавливаясь, никогда никому не доверяя, ни разу не обернувшись. Его тело задыхается, его тело болит, его тело помнит то, от чего упрямо отказывается разум. Ло Янь просто хочет увидеть своего диди.***
— Система, — спрашивает он, глядя на своё лицо в разбитом зеркале мёртвого города, где-то здесь прошёл очередной тайфун; может, природный, может, монстром; ему всё равно; — если бы тогда забрали Ло Бинхэ, пришлось бы ему пройти тот же путь? Его лицо выглядит так, как он представлял себе Ло Бинхэ; даже красивее, чем он мог придумать; его единственное место без шрамов (конечно, без шрамов; у Шэнь Цзю тоже никогда не было шрамов на лице).[Главному герою бы пришлось пройти собственные трудности, отличные от Пользователя!]
— Хорошо, — он бы улыбнулся, если бы мог; спасибо-спасибо-спасибо, что Ло Бинхэ бы никогда не был затронут этим. Ло Янь мог бы презирать этот голос, если бы у него была выносливость на это. Он смотрит на сельскохозяйственные инструменты, на косу среди них; он смотрит на свои волосы, безнадёжно испорченное дело, если он не хотел потратить десять часов, распутывая колтуны; он смотрит на результаты, отрезав себе большую часть — крайне неуважительно к Су Сиян и Тяньлан-цзюнь, к их предкам и прочему (не то, что бы ему не было плевать особенно на прошлых Небесных Демонов, которые сделали их такими могущественными). Однако, это что-то… его. Только его. Пускай старое и забытое из руин современности, но столь отличимое, хотя и не то, что поможет спрятаться в толпе. Что-то, что отрезает его от прошлого.***
Он понимает, что ему семнадцать лет, когда слышит о том, как прошёл Альянс Бессмертных, всё ещё так-так невообразимо далеко от него, когда он узнаёт об этом. На самом деле, он, возможно, на самой границе Китая двадцать первого века; он почти уверен, что пришёл с другой стороны Гималайских гор, хотя был уверен, что до тех женщин, он был вблизи Южно-Китайского моря. Ло Янь учится принимать свои неясные путешествия, как должное; карты никогда не были его сильной стороной, спросите его хейтеров. Он пробирается на ближайший корабль в заливе юнгой, улыбаясь, притворяясь и кланяясь, надеясь сократить себе путь. Они терпят кораблекрушение на иноземных островах по вине водяного дракона. Почему-то Ло Янь не удивлён.***
Он говорит с местными на какой-то жуткой смеси китайского, английского и его слабо-слабого тайского; как ни странно, его не понимают — что не удивительно; и его также не пытаются приготовить на ужин в качестве деликатеса, за что он им благодарен, потому что бросил команду выживших мореплавателей в ту же секунду, когда его ноги коснулись светлого песка. У него есть цель и ему не нравится находиться рядом с мужчинами, которые более одного раза обвели его тело взглядом. Ло Янь не вздрагивал, только потому что, к своему третьесортному ужасу, привык к этому. Он остаётся среди людей, которые ближе к морям и океану, работающие, приветливые и, на самом деле, более медленные, чем он привык. Люди, которые живут плечом к плечу с подводной расой демонов. Это не шокирует его так, как должно (на самом деле, мало что может удивить его; он всё ещё пытается понять, как изобразить забытые эмоции на этом лице), хотя эти демоны также не понимают его речи, что удручает. Ло Яня… принимают. Он помогает в хозяйстве, в полях, не особо уставая; у него есть личная крыша над головой, еда за его работу, одежда, которая больше похожа на двадцать первый век с одним или двумя слоями, хотя он прячет шрамы от любопытных глаз детей, которые привязались к нему; его не трогают лишний раз с тех пор, как он отпрыгнул от похлопывания одной пожилой женщины — он получил только сочувствующие взгляды взрослых и послушных детей, которые слушают старших; и также его внешность… не считается слишком привлекательной. Не те черты лица, которые бы считались традиционно красивыми для этих людей и тем более демонов; насколько он может понимать, здесь важна твоя физическая форма в качества объекта красоты, чего годы голода отняли у него (он даже не выглядит на свой должный возраст). Это понимание ломает что-то в его опустевшем сердце. Ло Янь, кажется, улыбается, не заставляя себя. Он остаётся с этими людьми всего на два сезона, когда наконец смог объяснить демонам, куда и что ему нужно, и они вроде как обещали сопроводить его.***
Океан был открыт и безграничен, соль вплеталась в жёсткую ткань его открытой одежды, а ветер был необузданным и свирепым; солнце отражалось от синей глади, когда никто, кроме пары водяных существ, похожих на китов, сопровождали его (он едва вспоминает, как писал их); его руки, его ноги, его шея были пусты, без цепей, окружавших его так долго; без людей, трогавших его, так или иначе, со злом или добром. Только он и горизонт того, куда бы он мог направиться. На одну алчную малодушную секунду, Ло Янь думает, что мог бы исчезнуть, никогда не возвращаться в страну, для которой написал историй, чью судьбу он предрешил, как для людей, так и для демонов. Отправиться туда, о чём никогда не упоминал и чего не создавал. Ло Янь был свободен в своём выборе. — Надеюсь, ты готов потерпеть общество этого блудного брата ещё раз, диди? — спрашивает он океан в ветрах, которые чуть не уносят его маленький корабль с курса. Он смеётся в широту своих лёгких, думая, что может перевернуться; отчего-то, в нём совсем нет страха.***
Ло Янь не был самосовершенствующимся, и давно перескочил тот возраст, когда бы мог начать заниматься этим, опоздав даже больше, чем Шэнь Цинцю; но это не значило, что он не мог использовать базовые талисманы, которые начинают работать от энергии природы, заряженных ци предметов или сразу же, как их дописали. Память Ло Яня оставляет желать лучшего, но он вытаскивает из неё многое, пока плывёт, заблудившись в звёздах и созвездиях, которые не были таким же, как в его первом мире. Он рисует линии талисманов на дне плачевого судна своей кровью, зная, что кровь будет хорошим проводником. Крепление, долговечность, стойкость. Может быть, немного скорости, но вряд ли они сработают, пока он не врежется в какой-нибудь коралл с демонической ци. Он слабо радуется, что не заставил солнце вставать на западе, и не создал три луны или типа того. (Он уже может видеть эссе Несравненного Огурца о том, как бы работала гравитация в мире с тремя равномерными по размеру небесными спутниками; боги, у этого парня есть личная жизнь вообще?) Ему приходится останавливаться на разных крошечных клочках суши, где он старается найти себе еды, бросив свои безнадёжные попытки рыбачить; у него больше шансов поймать какую-то странную чайкообразную птицу с мутацией краба, которые используют его маленькую мачту, как зону отдыха; он не умеет готовить и не может развести огонь, съедая сырое мясо, а после стараясь не выплеснуть это за борт. Бедные не выбирают, — думает он, скучая по лапше быстрого приготовления, которая убила его. Он не думает о божественной еде своей матери; он чувствует разочарование, когда не может вспомнить её лицо в деталях. И он старается не думать о том, что его диди может быть сейчас в Бесконечной Бездне. Ему просто нужно сориентироваться и найти чёртов способ найти материк, насколько это может быть сложно?***
Ло Янь считает, что был близок, когда через год своего одиночного морского путешествия находит большую сушу и людей, а его судно можно только с почестями похоронить на берегу. Местный язык он также не понимает, но узнаёт. Больше, чем ничего, он должен радоваться. Вместо этого, он чувствует глубокую и непередаваемую усталость. Не так он когда-то планировал увидеть страну самураев.***
В этом месте он встречает ещё больше людей, некоторые похожи на тех, кого он встречал, некоторые нет — всё, как везде. Ему удаётся прицепиться к какому-то суровому самураю с испепеляющим взглядом, невероятно неразговорчивому, но очень выразительному в своём недовольстве его нахождении рядом с ним — Ло Янь просто очаровательно улыбается мужчине, у которого заметно дёргается глаз. К тому же, забавно сколько людей, по-видимому, считают их родственниками, учитывая их чёрные волосы и чёрные глаза, несмотря на такое очевидное отличие Ло Яня в лице от любого японца вокруг. Ло Янь просто прилип к нему, как банный лист, по-прежнему не касаясь мужчины (всегда на шаг позади мужчины; он может бегать очень быстро, если от него пытаются избавиться), потому что он видел насколько силён этот человек. Где-то уровень Бессмертного, как у любого из Лордов Пиков Цан Цюн, не меньше; а самое главное, мужчина, который посмотрел на него, как на букашку; без любого малого желания. Ло Янь просто начал преследовать его, пытаясь объяснить жестами, что хотел бы небольшого руководства обучения с оружием, говоря в три раза больше, чем обычно, даже если его собеседник не понимал ни единого его слова. Это были забавные месяцы; Ло Янь думал, что смотрит какое-то аниме без субтитров, наблюдая, как разворачивается какая-то феодальная драма и всем позарез нужен мужчина, которому он не даёт от себя избавиться (хотя общественная баня почти заставила его сбежать в горы; ему удавалось довольно долго уклоняться от этого, хотя никто не мог знать, что значит его клеймо на бедре; однажды, этот мужчина всё же увидел это, вместо всего, чего нервный разум Ло Яня успел напридумывать, там была только ярость за него,***
— Я слишком стар для этого… — вздыхает Ло Янь, жалуясь самураю, который даже не бросает на него собственного усталого взгляда: быть тише, — когда они в ночном порту, готовятся совершить преступление. Он не уверен сколько времени прошло, прежде чем он успел помочь своему… другу? Наставнику? Минами Фумио разобраться с его странной историей, всё ещё едва ли понимая что-то, кроме самого элементарного, хотя, кажется, самурай начал понимать его по неправильным излишне энергичным жестам и выражениям его лица. Это место помогло ему снова стать крайне выразительным; он не думает, что его диди сделал бы половину того, как он кривил лицо. Это просто не в стиле Ло Бинхэ. Он устало вздыхает, прощаясь со своим другом и крадя очередную лодку, махая самураю, оставшемуся на берегу; его зрение развито лучше, чем у людей, поэтому он впервые видит улыбку на этом суровом лице — это заставляет его смеяться. Может быть, ему стоит однажды попросить Ло Бинхэ отправиться с ним, далёкое, ни с чем несвязанное путешествие. Только они вдвоём, и никого более. — Хорошая мечта, — улыбается Ло Янь, уверенно плывя на запад с древним компасом, в Китай.