Я проебал свою мечту среди всех этих пьяных тел Прости, если уйду, но я не этого хотел Я вечно одинокой, хотя, вроде бы, в толпе А ты мне ты говоришь, что б я скорее повзрослел И мне уже не важно, что там будет через год Со мной моя апатия, ну а с тобой зиплок Наверное, проснусь, когда по телу пустят ток Наверное, проснусь, когда меня позовёт Бог
Антон откидывает тяжёлую голову на спинку кресла и выдыхает едкий дым в воздух. Звуки вокруг уже размываются и становятся в голове одним сплошным фоновым шумом. Шумом от музыки, окружающих людей и чьего-то дребезжания рядом. Горло начинает отвратительно сушить, намекая либо на продолжения банкета, либо хотя бы на порцию воды. Выбор падает на очередную стопку водки. Клуб в принципе не особо элитный и выбором напитков не блещет, да и хуй с ним, Антон тут просто ради очередной дозы алкоголя. Какая это уже стопка? Шестая? Восьмая? Одиннадцатая? Антон даже не вспомнит, да и не хочет. Он вообще не хочет помнить что-либо, кроме прекрасных голубых глаз и россыпи родинок, которые мерещатся ему уже на каждом углу. — Шаст, тебе может домой уже поехать пора? — бармен отзывчивый, смотрит добрыми глазами, тоже голубыми, но не теми в которых плещется целое бескрайнее море, и ласково улыбается, уже почти с Антоном породнившись. — Саш… Просто налей, — язык заплетается, но просьба, несмотря на это, выходит довольно чёткой. Бармен смотрит отчего-то совсем грустно, но всё-таки отдаёт ему выпивку, которую Антон вливает в себя по ощущениям со скоростью света. Голова кружится, и ему бы в пору пойти и выблевать свои органы. Жаль, что с чувствами так не получится. — Ты бы завязывал с этим всем, так и откинуться не далеко… — Саша взволнованно забирает стопку и выглядит искренним в своём желание помочь. Антону всё равно на эту участливость, но он достаёт купюры из кармана, намереваясь оставить хорошие чаевые. — Похуй, Сань. Мне уже правда всё равно. — Ну, блять, братан, я не знаю, из-за кого ты так страдаешь, но выкинь уже этого человека из головы. Живи дальше, вот там деваха сидит, подойди и познакомься, ей-богу. Антон лишь хмыкает. Не получится, не выйдет, не хочется даже пробовать. Самое важное он уже совершил. Ошибку. И не ту, которую можно исправить, а ту, которая сжигает его изнутри и не даёт шанса даже на попытку что-либо исправить. Он проебал его. Он проебал свою любовь. Он проебал свою ебанную мечту о счастливом конце, и с этим уже ничего не сделаешь. Среди всех этих пьяных тел не видно света. Люди вокруг, ужратые в хлам и пошло двигающие бёдрами, грязные в своих желаниях, движениях и мыслях. И Антон плывёт в этой грязи сам, подстраиваясь под музыку, надеясь в ней растворится. Тот свет, что был в его жизни проёбан по его же ошибке, в которой не обвинить никого, даже чёртову вселенную, которая подарила ему шанс на счастье. И этот шанс Шастун безбожно проебал. Трезвым он себя уже не помнит. Часы смешались в дни, дни в недели, недели в месяцы. Будут прокляты подростковые романы, но жизнь действительно разделилась на ДО и ПОСЛЕ. А если быть точнее, на жизнь с Арсением и уже не жизнь без него. И смотря на себя прошлого, хочется банально заорать «ты не ценил, что имел», но сейчас это уже не имеет никакого смысла, потому что всё. Баста. Прошлое назад не вернуть, время не отмотать. Поступать надо было по-другому, но какая в этом разница, если исправить уже ничего нельзя.***
Апатия. Когда Стас пытается до него дозвонится в очередной раз, Антон в этот же очередной раз сбрасывает трубку. Какая нахрен импровизация? Какая работа? Какие проекты? Пусть горит всё синим пламенем, пусть это и эгоистично, пусть Антона ненавидят ещё и все друзья, коллеги, которые уже смирились с провалами попыток вытащить его из этого дерьма. Телефон улетает в стену, ему не с кем разговаривать. Его губы обхватывают горлышко бутылки. Шасту начинает казаться, что он готов выпить эту бездну до дна. Кажется до тех пор, пока квартиру не оглушает трель дверного звонка. Кого к нему принесло, конечно, загадка, но ответ на неё искать не хочется. Вообще ничего не хочется. Кроме Арсения рядом. Человек за входной дверью начинает настойчиво стучать. «Попытка не пытка, братан, но я не выйду с чёртовой кухни» — думает Антон. Бутылка пустеет на половину, а дверь открывается, впуская в квартиру незваного гостя. Дима заходит не спеша, будто побаиваясь того, что может ожидать его внутри. А Шастов мозг нахально усмехается, подкидывая воспоминание о том, что пару лет назад он добровольно отдал Позову комплект ключей на случай, если что-то случится, а у него не будет возможности приехать самому. — Тох? — Я здесь, — где конкретно, уточнять нет необходимости, потому что звуки шагов раздаются уже совсем близко, и Дима заходит на кухню. — Ты как? — Хуёво, — вот и поговорили, но а что ему ещё отвечать, если обычные слова не способны даже близко описать его чувства. — Ты бы трубки брал, я ж волнуюсь. Шаст… Антон не хочет оборачиваться и заглядывать другу в глаза, он лишь в очередной раз делает глоток ядовитой жидкости, которая губит его здоровье, но успокаивает, даруя проход в размывчатый мир, где время не тяготит, где болящее сердце хотя бы на секунду успокаивается, оставляя пустоту и осколки стекла в изорванной на части душе. — Поз, уходи. — Тох, блять, я знаю, что тебе больно, но прошло уже больше месяца, а ты всё убиваешься. Ну, не умер же Арсюха, в конце концов. Жив здоров, вот, по фотосессиям своим бегает, продолжает жить. — Я знаю. Конечно, Антон об этом знает, пусть во всех сетях и заблокирован. Он смотрит многочисленные посты с надписями с левых аккаунтов, сохраняя в памяти телефона миллионы скриншотов чужой светлой улыбки, подолгу рассматривая родные глаза. Глаза, которые уже возможно смотрят на кого-то другого. — Антон… — Да что? — Шаст встаёт со стула и всё-таки подходит к другу, впервые за долгое время смотря на что-то интереснее бутылки. — Я облажался, Поз! Я потерял его! Навсегда, слышишь? Навсегда! — Ты не… — Виноват? Виноват, Дим, и ты сам знаешь об этом. Я, блять, как безмозглое желе, так боялся, что подумают окружающие, что потерял его! Я сам загнал наши отношения в ловушку, постоянно пропадая на работе, шатаясь с Ирой по всем мероприятиям, не обращая внимания на то, что Арсу от этого больно. Я, блять, поцеловал её у него на глазах, чтобы доказать непонятно кому, что я не гей и у меня будто бы есть девушка. Я так прятал его, руку ебанную отдёргивал, боясь чужих глаз, что потерял возможность вообще её касаться, а самое главное, что я настолько слаб, что даже, когда он сказал, что мы расстаёмся, я не смог, как в ёбанных фильмах, выйти хотя бы к креативной команде и проорать, что я чёртов гей и я люблю Арсения, потому что я настолько боюсь чужого мнения, что потерял право на своё счастье. Я проебал его, ёбанную мечту, потому что боялся и боюсь до сих пор, но даже если бы не боялся, то всё исправить уже не могу, потому что в его глазах на тот момент уже было ебанное безразличие. Я всё сделал, чтобы Арсений перестал чувствовать ко мне вообще что-либо! Боль от разбитого сердца гложет изнутри. А из глаз непроизвольно начинают литься сраные слёзы, та слабость, которую Антон в себе ненавидит, он же, блять, ебанный мужик. Мужчины не плачут. Но слёзы-предатели всё равно стекают по щекам и щипят глаза. — Антош… — Позов притягивает его к себе и обнимает, начиная медленно поглаживать непослушные кудряшки головы, сложенной ему на плечо, — прости, я не хотел тащить это из тебя. — Всё нормально, — шепчет Антон, отстраняясь и стирая рукавом толстовки мокрую дорожку. Нихуя у него не нормально.***
Антон до сих пор не понимает, как на это согласился. Он едет в такси на какую-то тусовку, где будет добрая половина его коллег, которых он до этого так тщательно игнорировал. Он едет туда по просьбе Димы и его же обещания, что и там он сможет нажраться до уже привычного состояния. Он едет туда, понимая, что ему придётся бегать от людей, которые захотят вправить ему мозг. Он едет туда, потому что там будет Арсений. По этой же причине он хочет попросить таксиста развернуться и вернуть его домой. В сердце что-то отчаянно щемит от предвкушения скорой встречи, а в голове пролетает целый ураган мыслей о том, что на завтрашнее утро будет больнее. Больнее жить, снова увидев его глаза, его улыбку, всего Арсения, пусть даже и со стороны, но одновременно с этим, впервые за долгое время, Антон чувствует что-то помимо безразличия ко всему происходящему в его жизни. Машина останавливается около какого-то коттеджа, адрес которого он даже и не планировал запоминать, оставляя о нём память только в приложении такси. Антон выходит, разминая затёкшие ноги и осматриваясь на наличие людей на улице. Никого нет, но из самого дома уже раздаётся громкая музыка и, вздыхая, Шаст заходит внутрь, надеясь проскользнуть среди толпы незаметной тучкой. Всем надеждам, какие видимо в его жизни бывают постоянно, суждено разрушится, потому что к нему подбегает Стас. Отчего-то жутко злой и взмыленный, хотя, учитывая шастов игнор сроком в несколько месяцев, фактор ярости на чужом лице вполне объясним. Антон не понимает, как ему попытаться улизнуть, но резко разворачивается в обратную сторону и заходит в первую попавшуюся комнату, пытаясь удержать ручку так, чтобы человеку по ту сторону было как минимум сложно её открыть, а как максимум не получилось бы вообще. — Приехали, блять… — вообще забавная фраза, Антон думает об этом всего на какую-то долю секунды, понимая, что данный контекст подразумевает и буквальное и переносное её значение, пока в дверь не раздаётся настойчивый стук. — Антон, открой! Хватит прятаться, мы просто поговорим! — Стас дёргает дверь, но Антон держит крепко. — Нам не о чём говорить, — должно было прозвучать тихо, но чужие попытки открыть долбанную дверь останавливаются. — Шаст, послушай, я знаю, что тебе плохо, но ты не можешь вот так просто пропасть, бросив всё к чему мы шли годами, ради чего жили и стремились. Ты не можешь просто взять и проебать сейчас всё из-за кого-то мужика! Антона бесит эта надменность в чужом голосе. Бесит скрытая агрессия на его выбор и бесит желание другого человека снова начать управлять его жизнью, будто он ёбанная марионетка. Бесит неимоверно и до скрежета зубов, бесит так, что Антон открывает дверь резко, впечатывая её в Стаса, который сразу же хватается за возможно разбитый нос, который начинает кровить. — Я уже всё проебал, Стас. И с тобой я не хочу иметь ничего общего, так что отвали от меня желательно навсегда, — жестоко? Возможно, но Антон лишь равнодушно проходит мимо, оставляя мужчину самому разбираться с кровоточащим носом. Выпить хочется неимоверно, поэтому Шаст заходит в зал, где люди уже танцуют и подпевают Градусам и, судя по всему, учатся не париться по пустякам. Стол с алкоголем находится на удивление быстро, а пластиковый стаканчик вмиг наполняется дурманящей жидкостью. Горло обдаёт лёгким жжением, которому Антон не перестаёт удивляться, потому что с его запоем водка должна уже идти как водичка. Налив добавки заранее, Антон двинулся в сторону удобно расположенных диванчиков, откуда обзор на это танцевальное месиво открывался максимально удобный. После столкновения со Стасом мысли чуть очистились, будто бы он этим отворотом двери выпустил скопившуюся за долгое время агрессию. Неправильно? Да, но без Арсения всё давно стало неправильным. Делая очередной глоток спиртного, он рассматривает танцующих людей, среди которых мелькают знакомые фигуры. Смазанные от дымки алкоголя, они кажутся чем-то далёким, как воспоминания, которые проносятся в голове, когда ты разглядываешь фотки со старого мобильника. Они мелькают как что-то далёкое, будто бы и вовсе не из его жизни. Антон чувствует себя тенью их прошлого, притаившегося в углу. Арсений. Антон замечает его, такого красивого, плавного, небесного почти сразу же. Он отличается. Арсений на фоне всех этих пьяных тел кажется почти нереальным, чистым… В слабом освещении его кожа кажется очень бледной, почти серебряной, обтянутой синими рваными джинсами и лёгкой белой майкой, которая облипает фигуру, показывая все её достоинства и грозя Антону микроинфарктом. Красивый. Нет, прекрасный… Арсений двигается медленно, плавно, описывая бёдрами небольшие круги и закидывая голову, открывая вид на тонкую бледную шею с серебряной цепочкой. Цепочкой, которую Антон ему подарил. Он вспоминает, как покупал её на их годовщину и переживал, понравится ли тогда ещё его парню она. Маленькая и невесомая, с небольшой птичкой, свисающей посередине. Эта подвеска символизирует свободу, но Антон закладывал в неё надежду. Надежду на то, что когда-нибудь всё изменится, и они смогут свободно дышать, не боясь выйти на улицу, взявшись за руки. Надежду на то, что они смогут свободно говорить о своих отношениях в кругу знакомых и надежду на то, что их любовь будет свободна в своём полёте. И как же сейчас понимание того, что Арсений её носит, отдаётся болью в раздолбанном на куски сердце. Эта цепочка должна была стать знаком свободы их любви, а стала знаком свободы отношений, ведь теперь они и правда свободны, но уже друг без друга. Не понимая, что и зачем он делает, Антон встаёт с насиженного места и двигается в сторону Арсения. Мозг кричит «не надо», пульс подскакивает, норовя сердце выпрыгнуть из груди, а душа тянется, просто тянется вперёд к родному, самому лучшему человеку. И пусть он потом пожалеет об этом, но ноги сами подводят его к Арсу. Антон подходит со спины и кладёт вмиг вспотевшие ладони на талию. Ту самую, идеальную, будто созданную для его рук талию. Он замирает, боясь чужой реакции, а Арсений запрокидывает голову, кладя её на плечо так, сука, правильно, и смотрит своими прекрасными глазами в его глаза. Всё внутри скукоживается под этим взглядом, кислород перекрывая и метафорически, и буквально. На эту секунду Антон забывает, как дышать. На кончиках пальцев ощущаются искры, и непроизвольно Шаст начинает осторожно водить ими по чужим бокам, так осторожно, будто Арсений сейчас исчезнет, растворится в воздухе. Он видит в этих глазах всё: ответную боль, тоску и, несмотря ни на что, любовь? Это открытие заставляет глаза защипать и опустить макушку в область чужой шеи, прижать ближе, подарить им обоим эту дрожащую близость. Арсений выдыхает, и Антон вместе с ним начинает дышать. В этом моменте он чувствует себя живым. Спустя столько времени он прижимается к родному, делает будто глоток живой воды и чувствует. — Шаст… — Прости меня, Арс, я… — Антон поднимает голову, разжимая руки и выпуская его из своих объятий. — Не надо, пойдём, — Арсений берёт его за руку и куда-то ведёт. Антону не важно, куда, он готов идти сейчас за Арсением хоть в жерло вулкана, если тот продолжит держать его за руку, и уже не важно, если их сейчас кто-то увидит. Уже стало всё равно на то, кто что подумает и подумает ли вообще. Все остальные сейчас потеряли значение для него, потому что его любовь держит его за руку. Так просто и так больно от того, что только сейчас Антон смотрит исключительно на любимую фигуру, а не на кого-то вокруг. Так внезапно легко идти сквозь людские тела и думать лишь об одном Арсении и ни о ком больше. Почему так стало только сейчас, когда уже поздно? Они заходят в какую-то комнату и, судя по кровати в ней, это спальня. Арсений закрывает дверь, вновь скрывая их от внешнего мира. Они снова вдвоём, одни, но между ними уже огромная пропасть, через которою Антон пытается перешагнуть, сокращая между ними расстояние. Он врезается в чужие-родные губы, не спрашивает, имеет ли на это право, потому что знает, что нет. Плавно втягивает нижнюю и чувствует, как арсеньевские руки обнимают его за шею и притягивают ближе. Руки, которым бы его оттолкнуть и дать пощёчину за всё то, что он совершил, плавно гладят по холке и зарываются в кудри, цепляясь за них, будто сейчас отберут. Антон сходит с ума, он кладёт ладони на чужую талию, целует так, как не целовал Арсения никогда, смешивая нежность, всю его любовь со страстью, с тоской и с диким желанием изучить по новой каждый миллиметр чужого языка, который так плавно скользит ему в рот. Он целует, пытаясь вложить всего себя, показать всю ту важность, которую Арс для него представляет. Тяжело прощаясь с любимыми губами, ради глотка кислорода, Антон переходит маленькими поцелуями на лицо, на котором он хочет обласкать каждую родинку. Он целует подбородок, заломленные в немом стоне брови, уголки глаз и губ, и осторожными касаниями переходит на шею, параллельно вдыхая в лёгкие самый прекрасный запах кожи. Арсений пахнет по-особенному, и речь даже не о духах, а о природном запахе пота и кожи, который сносит Антону голову окончательно. Он лезет пальцами под майку, оглаживая и чуть сжимая бока и слышит, как Арсений охает и сжимает пальцами его плечи. — Арс… — шепчет Антон, как в бреду, и чувствует, как Арсений утягивает его за собой на кровать. Он видит. Впервые за всё это время Антон по-настоящему что-то видит, кроме размытого серого мира. Арсений лежит под ним, запутывая пальцы в волосах, самостоятельно подцепляя футболку свободной рукой и стягивая её с Антона. Он смотрит и не может наглядеться на пыл в чужих глазах, на хаотичные движения чужих рук, которые уже настойчиво пытаются стянуть его штаны. Антон целует, пытаясь губами затронуть каждую точку чужого тела, стягивая чужую майку в ответ и припадая к соскам. Он втягивает правый в рот, чуть прикусывая зубами, оглаживает свободной рукой чужое бедро, и слышит сорвавшийся с любимых губ стон. Стон, который звучит лучше любой музыки. Стон, который окончательно развязывает руки и заставляет и так стоящий член дёрнуться под бельём. — Я так тебя люблю… — Антон бормочет это непроизвольно, отрываясь от ласок на чужой груди всего на секунду. — Блять, Арсений, какой же ты… — Молчи, — так же тихо раздаётся в ответ, и Арс притягивает Антона к себе, чтобы поцеловать, не портить момент ненужными сейчас разговорами. Правда, не нужны они, судя по всему, только самому Арсению. Поцелуй жгучий, обжигающий остатки души, сплавляющий её осколки воедино вновь. Касания нежные, так сильно противолежащие эмоциям, бурлящим внутри. Антон проводит пальцами по чужому телу, будто трогая любимую книгу, боясь порвать в ней страницы. Штаны стягивая так же плавно и медленно, он спускается ниже, обводя языком тазобедренные косточки. Оставляет следы, сдаваясь под натиском эмоций и мыслей о том, что на метки, да и на всё остальное, право он не имеет. Арсений ему разрешает, поощряет своими стонами, противореча всем внутренним убеждениям, и это сейчас самое главное. — Красивый… — Антон сжимает чужую ладонь в своей, прерывая свои махинации и вновь смотрит глаза в глаза. Потому что так правильно, так и никак иначе. Глаза в глаза. Руку за руку держа, — незаменимый, лучший, прекрасный, Арсений… — Замолчи… — Арсений меняет их местами и садится сверху на чужие бёдра, трётся промежностью об Антонов член и мычит сквозь стиснутые зубы. Антон сжимает в руках мягкие ягодицы, разводя их чуть в стороны, чтобы чувствовать, больше чувствовать эти толчки. Трусы неприятным барьером мешают, и Арсений, видимо что-то для себя решив, стаскивает их с Антона, спускаясь к ногам так, чтобы голова оказалась в опасной близости к паху. Он не мешкает, берёт в рот налитую кровью головку и посасывает, не поднимая глаз. Антону плохо, он видеть хочет эти глаза. Пальцами зарывается в шелковистые волосы, оттягивая их чуть назад и заставляя на себя взглянуть, и Арсений действительно смотрит. С членом во рту поднимает взгляд, в котором плещется целое море. Смотрит так, что Антон думает, что кончит через минуту и даже не от умелых касаний языка, а просто от этого взгляда, от этого человека, который должен был дать ему пощёчину и уйти ещё тогда на танцполе, но который почему-то сейчас здесь. С ним. Шаст тянет его на себя, чтобы вновь ощутить эти проклятые губы на своих. Арсений несдержанно кусается, заставляя ощутить во рту металлический привкус крови. А в Антоне плещется не страсть, а нежность, и чужие губы он в ответ только невесомо гладит своими, успокаивая разбушевавшийся океан. Он осторожно пальцами невесомо по скуле проводит, отрываясь, чтобы снова смотреть и пытаться узнать правду, понять почему. Почему Арсений сейчас здесь? Почему рядом? Почему стонет и выгибается навстречу? Почему в чужом взгляде нету ненависти, презрения и обиды? Почему там плещется такое же безумное желание касаться, прижиматься ближе? Так много почему, и так мало потому что. Потому что Арсений всё ещё любит в ответ, потому что тоже без своего родного человека заживо сгорает, потому что не может без, не научился. Антон все эти потому что по глазам видит и слова вымолвить не может из-за того, что помимо всех этих чувств видит боль, которую клялся никогда не причинять. Антон обхватывает рукой оба их члена, начиная медленно надрачивать в одном медленном темпе. Целует в подставленную вытянутую шею и пытается думать, думать, думать. Может ли он что-то исправить? Да фиг его знает, голова под действием Арсения как самого лучшего сорта наркотиков отключается, оставляя лишь прекрасную негу, в которой они вдвоём. И пошёл нахуй Эдвард Кален со словами про личный сорт героина, Арсений ни с какой Беллой в разрез не идёт. Дыхание сбивчивое. Одно на двоих. Антон ускоряет движения рукой, чувствует, как Арса начинает постепенно потряхивать от подступающего оргазма. А сам Антон даже не замечает, как кончает, падая, пропадая в чужих глазах, стонах, губах, которые цепляют мочку уха. — Навеки твой, — Шаст сбивчиво шепчет и обнимает нежное и такое прекрасное тяжело-дышащее тело Арсения, который вскрикивает и кончает громко, бурно, больно кусая его за плечо. Антон прикрывает глаза, гладит чужую спину с россыпью звёзд. Он тут остаётся, навсегда в этом моменте, даже если тому и суждено закончится. Мыслями он будет тут, обнимая Арсения, мечтая об их совместном будущем, где нет этой боли разбитых сердец, где они преодолели все трудности, держась рука об руку, где они смогли. — Антон? — Да, Арсюш? — Я тоже. Я тоже люблю тебя навеки