Тише-тише-тише Тишина. Она сводит с ума, она сводит с ума, Она сводит. St. feat Смысловые Галлюцинации.
Он курил. Маленький огонек на минуту прорезал тьму, тут же рассыпаясь в пепел. Сигарета за сигаретой. Маленький жарок за жарком пытался пробить толщу вязкой темноты, давно поселившейся в комнате под самой крышей. Медленно затянулся и выдохнул, следя за неясными очертаниями дыма, быстро затонувшими в черноте. Курить, по несколько часов стоя у окна, вошло в негласную привычку. Уставшие глаза следили за серыми каплями, струящимися по стеклу куда-то вниз, в бездну. Снова дождь. Снова отзвук шелестящих по крыше капель. Лишь иногда мертвенно-белая полоса молнии разрежет на части тучи, на секунду высветив бледное лицо и будто призрачные руки с очередной сигаретой. Есть ли время? Или оно также стекло по крышам домов? Он вздыхает. Впервые он не хочет знать, что показывают неоново-зеленые циферки на циферблате. Он всеми силами пытается оттянуть время. Оттянуть горькое понимание. Липкий, вязкий страх больно кольнул где-то под ребрами. В низу живота заворочался маленький напуганный зверек. Этого нельзя допускать. Необходим контроль. Тишина невыносимо громкая. Звонкий, писклявый голос будто заодно со страхом. Он окутывает, обволакивает комнату, медленно проникая в голову. Он стряхивает пепел прямо на подоконник, отгоняя настойчивые мысли. Возникает еще один голос, который вытесняет первый. Этот сухой и официальный. «…месяц максимум, в лучшем случае - полтора» Месяц. В его ситуации он не проживет и трех недель. Ему не страшно, ему даже не больно. Ему… пусто. Его уже нет. Стрелки циферблата закрутились в обратную сторону, отсчитывая часы, минуты и секунды, «подаренные» ему. Самое странное состояние, которое он когда-либо испытывал. Непонятное ожидание чего-то. Чего-то ужасного, которое специально отдалили, чтобы он мучился. Он перевел взгляд от окна на свои руки. Бледные, а с недавнего времени часто дрожащие, с множеством неестественно сильно голубых вен. Скоро он совсем станет как призрак. Тень самого себя. «…у вас последняя стадия и мы ничего не можем сделать. Я сожалею» На кой черт ему сожаления? Стандартная для всех больных фраза. Чем она поможет ему? Нужно что-то делать, куда-то бежать, кому-то отчаянно кричать о своем состоянии. Нужно. Но не хочется. Уже прошло три года, как он мертв официально, но не физически. Хотя, впрочем, скоро будет мертв и физически. И больше некому будет ходить на его настоящую могилу. Даже самый важный для него человек никогда не узнает правды. Не узнает, что поддельная могила пуста. Что «ангел» смог сфальсифицировать, но не избежать смерти. - Ночь дана, чтоб думать и курить, и сквозь дым с тобою говорить…* - он тихо рассмеялся, тут же вздрогнув от звука своего голоса. Иногда он представлял, что Он рядом, что Он с ним, в этой квартире. Оказывается, разговаривать с пустотой занимательно. Жаль только, что она не отвечает взаимностью. Нужно забыться и говорить, говорить, говорить, не дожидаясь ответа. А когда, бывало, остановишься перевести дыхание, тишина придавливает к полу, наползая сверху. Тогда мучительно больно. Тогда невыносимо жжет изнутри. Поэтому, он старается избегать таких «разговоров». Сколько он уже не выходил на улицу? День? Два? Три? Сколько длится дождь? Месяц? Год? Как давно на город опустился мрак, который кроме него никто не замечает? Ему казалось, что тьма не покидает его последние три года. Месяц назад, когда он был на своей могиле, неожиданно незабудки исчезли. Их заменил маленький неказистый кустик рядом с надгробием. Он никогда раньше не видел это растение. Через неделю появились крохотные бутоны нежно-голубого цвета. Через пять дней они раскрылись. Малюсенькие звездочки цвета перванш, казалось, воплощали в себе высокое небо весной, слегка подернутое перистыми облаками. Засмотревшись на цветок, он чуть было не попался, едва успев скользнуть под ольху, стоящую рядом. Светло-русая макушка с недавно появившейся проседью, склонилась над нежным соцветием. Он что-то тихо шептал, поглаживая листочки, пока тихо журчала вода. Машинально погладил холодную плиту, кивнул золотой надписи и вымуштрованной походкой военного направился к выходу с кладбища. Старая травма дала о себе знать, Он снова хромал на правую ногу. Он затянулся. Терпкий привкус чернослива на языке теперь не вызвал каких-либо неприятных ощущений. «И вправду странные сигареты», - он задумчиво повертел в руках пачку черного Dunhill. Не сказать, что новое ответвление Fine Cut Black чем-то отличалось, но курить именно эту марку стало странной привычкой. То ли дело в «кашемировом» дыме, то ли в самом вкусе, он предпочитал не вдаваться в выяснения. На миг он прикрыл глаза, позволяя образам и картинкам заполнить сознание. Он часто наблюдал за Ним, прячась за деревом. Чаще всего Он просто стоял, смотря вдаль. Или садился под дерево рядом с плитой и читал книгу. Такие молчаливые встречи порой длились несколько часов. Ровно в пятнадцать двадцать две, Он, на прощание погладив черную плиту, уходил. Почему именно в пятнадцать двадцать две он не знал. Видимо, это был какой-то негласный сигнал, шифр для Него, который он даже не пытался понять. И он тоже уходил. Только в противоположную сторону. Дождь снова усилился. Было даже как-то удивительно, что столь ничтожные капли создают огромное море воды, порой превращаясь в настоящее бедствие для жителей города. Иногда он представлял себе, что окно – это маленькая стена, защищающая его от враждебного океана, куда вода все прибывает и прибывает. Смешно, но это помогало отвлекаться от тяжелых мыслей. Он устал. Устал от жизни, от постоянной борьбы за что-то. Это гнетущая усталость пугала и давила свинцовым грузом на плечи. Боялся ли он смерти? А что такое смерть? «Смерть – это перерождение» - твердит тибетский буддизм. «Смерть – это завершение жизни» - говорит наука. Смерть - это отдых. Он закашлялся. «Чертовы сигареты», - он затушил начатую сигарету о раму. На подоконник закапали красные капли: одна, вторая. Медленно вытер губы рукавом белой рубашки. Снова. Глубокий вдох. Выдох. Попытка успокоиться. «Успокоиться!» - он истерически всхлипнул. Хотелось выть от отчаянья, а не пытаться успокоиться и врать самому себе, что все хорошо. Что он выберется. Да, он боялся. Знать, что ты ходячий труп, страшно. Невыносимо страшно видеть собственную кровь на своих руках. Кто-то утверждает, что привкус крови металлический. Шоколад. Ненавистный горький шоколад. Он должен был привыкнуть. Привыкнуть к постоянной, неспадающей температуре. Привыкнуть к собственному отражению в вентиле холодной воды. Привыкнуть к розоватым струйкам в раковине. Должен был. Но не привык. Кафель прохладный. И его прохлада успокаивает. Через несколько минут он снова станет самим собой. А пока можно закрыть глаза, прикоснувшись лбом к стене ванны. Можно сжать край раковины. Просто так. Для опоры. И вот серые глаза снова спокойны. Он готов сражаться дальше. Безразличный взгляд в сторону, на бледно-розовые полосы на белесом цвете керамики. Он медленно вытер махровым полотенцем ледяные руки. Бросил испорченную рубашку в корзину для белья. Пока он был в ванной, дождь успокоился. Он подошел к старому платяному шкафу и распахнул дверцы. Пахнуло сухой древесиной и старостью. Он наугад просунул руку в кучу сваленной на самом дне одежды, потянул за ткань, выдернув наружу голубой свитер. Мягкая шерсть ласково окутала теплом худое тело. За несколько последних дней он потерял два килограмма. Куртка, кеды. Все, что осталось от него прежнего – лишь шарф. Привычный узел, и можно чувствовать себя в безопасности. Всего маленькая деталь. Но какое оказывает действие. Северный ветер практически сдувает с ног. Наверное, скоро пойдет снег. Он боится этого. Снег выпадает всегда под Рождество. Он не думает, что переживет его. Брать кэб не хотелось. Поправив шарф, он направился в сторону парка. Хотелось почувствовать себя живым. Хоть ненадолго. Морозный ветер пробирал насквозь, заползая под одежду. Но он не особо обращал на это внимания. Когда у него первый раз возникла эта мысль? Наверное, когда в руки первый раз попали официальные белые бумажки, насквозь пропахшие хлоркой и нашатырным спиртом. Именно тогда он понял, что не справится. Не сможет. Что уже сломался. Что его падение назад, в пустоту, уже началось. Да, возможно, это было эгоизмом. Но он и так воздерживался, и отгонял подобные мысли уже как неделю. Неделю, потраченную впустую. И что же сейчас заставило его поддаться чувствам, а не разуму? Неужели, очередной приступ? Еще один шаг в объятия небытия. Много раз он задумывался почему именно так. Так просто. Умереть от простой человеческой болезни. Почему? «Наказание Всевышнего». Как часто он слышал эти слова. Неужели, действительно наказание? Сколько он может быть сверхчеловеком? Сколько он может говорить, что он выше человеческих потребностей? Не человек? - тогда справься с простой болезнью. Он закусил губу. Как можно больнее. Как же хотелось проснуться. Чтобы все было сном. Просто кошмар. После которого можно отдышаться и снова заснуть, сжав пальцами простыни. Знакомая улица. Вот и дом, в котором он когда-то жил. Его крепость, быстро потонувшая в потоке лжи. Добро пожаловать домой. Захотелось снова курить. Нет, нельзя. По пути сюда он выбросил последнюю целую пачку. Захотелось уйти. Он нервно облизал, потрескавшиеся от мороза, губы. Пересилив себя, поднялся на крыльцо. Замерзшие пальцы замерли в воздухе напротив звонка. Доля секунды никчемных раздумий. Звонок. «…восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…» - дверь распахнулась. Приветливая улыбка хозяина растаяла, едва он встретился глазами с посетителем. - Впустишь меня, Джон? ______________________________________________________________________ *- Цитата из стихотворения "К Родине" Набокова Владимира Владимировича.Добро пожаловать домой.
10 ноября 2013 г. в 16:03
Примечания: Он - Джон, он - Шерлок (отличается заглавной буквой, впрочем, где Шерлок, а где Джон будет понятно по контексту)
Плейлист:
Звуки природы - дождь;
Luigi Rubino - Nostalgie(A Theme For The Moon;
Soap&Skin - Wonder.
____________________________________________