"Если суждено мне погибнуть от стрелы, то пусть она поразит меня не в спину" © Пауло Коэльо. "Пятая гора".
Это становится невыносимым. Невозможно терпеть. Плотно сжав губы, я снова натягиваю еще влажный от недавней прогулки шарф. Небрежно накидываю куртку и, хлопнув дверью, наконец-то, покидаю эту пропахшую приторно-сладким ароматом фальши квартиру. Я почти ненавижу тебя и твое изумительно спокойное лицо. Лицо, которое смотрит на меня круглосуточно. Лицо, которое не покидает меня, даже когда я закрываю глаза. Эта отвратительная маска будто выжжена на обратной стороне век. И она даже получается реальнее настоящей. Резко тряхнув головой, я на ходу застегиваю куртку. Подальше от этой квартиры, подальше от безжизненного лица, искусно выточенного в бледном мраморе скульптором, подальше от тебя. Только что был дождь, и тротуары блестят тяжелым влажным блеском. В воздухе еще осталась осязаемая кожей свежесть, что действует немного отрезвляюще. Во всяком случае, я больше не хочу немедленно броситься под машину. Не хочу, но от этого не легче. Мне нужно время. Хотя я практически всегда нуждаюсь во времени. Его катастрофически не хватает. Мне необходимо подумать. И почувствовать себя снова живым. Наконец вырваться из вязкой паутины лицемерия и слишком хорошо разыгрываемого спектакля. Я никогда не понимал причины, почему люди так доверчиво бросаются в объятия душного бара, наполненного от пола до потолка терпким запахом всевозможных сигарет и густого облака крепкого алкоголя. Почему люди так стремятся найти себя в ровном отблеске стакана, почему так стремятся найтись в толпе таких же искателей. Почему так легко выдают свои секреты незнакомым барменам, вечно протирающим пыльные бутылки и бокалы. Я также не понимаю, каким образом я очутился перед баром с дешевой неоновой вывеской. Я не понимаю, почему я захожу в бар и занимаю самый дальний и менее освещенный столик. Не понимаю, почему на дежурный вопрос бармена твердо отвечаю: «Двойной виски». Не понимаю, но чувствую правильность своих действий, как только янтарная жидкость обжигает горло и на глазах выступают непроизвольные слезы. И даже прикоснуться носом к отвороту сырой куртки не кажется нелепым или глупым. Просто так надо. Здесь и сейчас. И плевать, что я чертов туберкулезник и мне противопоказан алкоголь. Я даже соглашаюсь на несколько долек лимона и еще один стакан, хотя первый еще наполовину полон. Итак, я здесь. И я заставляю себя сосредоточиться. Снова возобновить привычную работу шестеренок, немного расшатанную небольшой дозой алкоголя и порядком подпорченную неконтролируемой злобой. Я потерял способность мыслить непредвзято, что никак нельзя. Что пагубно для всей системы. Нужно со-сре-до-то-читься. Но на чем? За что можно зацепиться взглядом в обычном баре, куда приходят заливать свои проблемы не только бесполезными слезами? Так, ладно, хорошо. Любой подойдет. Итак, вон тот, который сидит от меня на один столик дальше. Чем же ты меня удивишь? Офисный рабочий и одновременно рыбак, о чем красноречиво говорят руки: ухоженные, но со шрамами, некоторые из которых совсем новые. Есть жена... Любовница? Мм, нет, любовницы определенно нет. Две рыжих таксы, одна из которых гораздо старше другой. Отвратительный длинношерстный кот. Почему отвратительный? Потому что старается избегать его шерсти. А вот на спине есть несколько шерстинок, которые он попросту не заметил. Вероятно, любимый кот жены. Дети? Нет, дети точно отсутствуют. И почему же мы сидим так поздно в баре, вместо того, чтобы идти домой к любимой жене и ее отвратительному коту? Бросила жена. Неинтересно. Определенно, дедуктивный анализ помогает хотя бы частично заставить работать систему. Но теперь нужно разобраться в самой причине остановки привычной работы. К горлу подкатывает приступ кашля, который нужно тотчас же погасить еще одной порцией виски. Терпкая жидкость вновь опаляет горло и разливается теплом по всей груди. Вот так, определенно, лучше. Теперь надо вернуться на пять дней назад. Маленькое кафе на углу, две чашки чая и твое неожиданное желание переехать. Ты слишком долго говорил, позабыв, что ты опаздываешь на свою дурацкую работу. Пытался убедить меня в том, что вместе мы справимся, что вместе мы будем сильнее и сможем победить "недуг". Знаешь, мне до сих пор интересно, верил ли ты в то, что говорил? Или ты хотел поверить вместе со мной? Я немного отстраненно дождался, пока ты закончишь, не особо вникая. Еще с полминуты я просто молчал, вытирая салфеткой мокрое запястье, под твоим пристальным и напряженным взглядом. - Нет. - Cказать это было гораздо проще, чем я себе представлял. Ты был растерян. Ты не успел даже сразу скрыть это. Спохватившись только через минуту, ты быстро спросил: - Почему? Наверное, именно тогда и надо было сказать. Надо было сказать, что мы чужие. Что мы изменились. Что мы уже потеряли друг друга в людском потоке. Надо было. Но я всегда был чрезмерно сентиментален, хоть мне и удавалось скрывать это. И вместо этого я ответил банальное: "Просто нет". Хорошо, что у меня хватило благоразумия сразу же встать и уйти, оставив купюру на столе. Закрываю на секунду глаза, абстрагируясь от пьяного гула бара, и позволяю себе провалиться в черное марево откровений. Знаешь, я надеялся, что ты отступишь. Что ты смиришься. Что мы больше никогда не увидимся. Но ты как всегда сделал по-своему. Ужасно ненавижу твое безразмерное упрямство. Пойми меня правильно, я просто не хотел и не хочу, чтобы ты это видел. Чтобы ты видел, как постепенно разрушается машина, которую ты считал безупречно отлаженной. Я не хочу видеть тебя рядом с собой, когда день за днем от меня остается только часть, которая уже обречена на дальнейшее разрушение. Я не хочу этого. Но ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что делаешь мне еще больнее. Что разрушаешь меня своей заботой, делая беззащитным и сломленным для монстра, крепко засевшего внутри. Монстра, которого ты не сможешь победить, по неосторожности подкармливая его. Я надеялся, что обидел тебя. Что ты не сможешь перешагнуть через свой страх. Я безгранично надеялся, что ты больше никогда не придешь. Но надежда - это всегда дешевая проститутка, которая, будто издеваясь, не сбывается, как бы ты не страдал и не был достоин маленькой ее частицы. Надеяться глупо. И те, кто слепо надеются - наивысшие глупцы. Уже вечером, после работы, ты появился на пороге квартиры. И невозмутимо протянув мне пакет с апельсинами и лекарствами, зашел внутрь, не дождавшись приглашения, да и не особо нуждаясь в нем. Ты пробыл в квартире два часа, успев за них заглянуть в холодильник, записать список необходимых покупок на клочке страницы из какого-то журнала, который тут же был спрятан во внутренний карман твоей куртки; оценить степень загрязнения штор (до сих пор не понимаю, что с ними было не так); прочитать десятиминутную лекцию, насколько мне вредна лишняя пыль; бесцеремонно заглянуть в шкаф, чуть ли не забираясь в него; добавить к списку покупок три комплекта постельного белья; деловито заглянуть в ванную, тут же добавляя в тот же список четыре полотенца; потребовать аптечку, покопаться в ней, сосредоточенно сопя, рассортировать купленные лекарства; подробно объяснить мне их значение и применение и, в довершение всего, напичкать меня некоторыми из них. Надо сказать, что вел я себя довольно смирно, даже послушно проглотил все таблетки, чем ты остался весьма доволен и ушел с твердым убеждением, что я не против твоих приходов. Чем ты и начал руководствоваться все остальные четыре дня. В среду ты пришел с кучей пакетов, собственноручно распаковал их, поменял постельное белье, снял шторы, снова бесцеремонно залез в шкаф и отправил все в стирку, которую ты проводил уже в четверг, затеяв при этом генеральную уборку и заставив меня помогать. А вчера ты пришел гораздо раньше, видимо, отпросившись на работе, и принялся утюжить мои вещи. Ты умудрился опять слишком легко вклиниться в мою жизнь, даже не интересуясь моим мнением, просто игнорируя мои вспышки раздражительности. Вместо того, чтобы бросить все это и послать меня вместе с моими ехидными замечаниями и открытыми поддевками, ты надел маску непробиваемого спокойствия и терпения, становясь строгой няней из черно-белых фильмов. И сегодня ты пришел уже ранним утром. Это раздражает. Это бесит до скрежета зубов, слишком уж напоминая относительную идиллию два года назад. Неужели ты еще не понял? Неужели до тебя еще не дошло, что ты раздражаешь в своих никчемных попытках вернуть прошлое? Это не я хочу жить прошлым, Джон. Этого хочешь ты. Иногда меня даже пугает мысль, вдруг ты навсегда остался там. Вдруг настоящий Джон Ватсон погряз в прошлом, запутался во временных нитях двумя годами ранее, навечно повиснув беспомощной марионеткой. Тянусь за стаканом, чувствуя подкатывающий тошнотворный ком. Шафрановая жидкость снова опаляет горло, и реальность наконец-то отчетливо проступает из тени, постепенно выходя на передний план. Я в баре. Сейчас одиннадцать вечера, суббота. Я болен цирротическим туберкулезом. Это не лечится. Скоро я умру от сквозных дырок в легких. Мне просто-напросто будет нечем дышать. Воздух будет поступать, но не сможет задерживаться. Я насквозь пробит пулями смерти. Я умру. И ничего с этим уже не сделаешь. Я умру, а ты будешь жить. Я умру, но не умрет этот город, все не заснет вместе со мной мертвым сном. Я умру. Но время будет идти дальше. И мое место займет кто-нибудь другой. Кто лучше меня. Потому что мне не хочется думать, что этот кто-то будет хуже. Тогда ведь нет никакого смысла, верно? Все изношенные, отслужившие свое машины утилизируют. Скоро утилизируют и меня. И меня заменит новая, современная и более адаптированная машина. Утилизация неизбежна. Я уже наполовину мертв. Мне почти не больно. Я уже умираю. Так зачем драматизировать насчет понимания этой простой истины? Единственное правильное решение возникает среди легкой горечи осознания. Остался последний недопитый стакан виски. Как символично. Я всегда отличался немного странным выражением эмоций. Например, сейчас я улыбаюсь уголками губ и чувствую облегчение, сбросив с себя тяжелый груз, навсегда похоронив попытки вырваться из лап своего монстра. И сам монстр уже не кажется огромным. Я принял его. Теперь все будет легче. Залпом опрокинув в себя весь виски, я достаю необходимое количество денег, подзывая официанта. А пока он меня рассчитывает, прошу у него ручку, наскоро черкаю короткую записку на обрывке салфетки, и, кивнув служащему напоследок, иду к выходу, по пути мимоходом оставив записку на краю стола того мужчины. Я хочу успеть. Но мне не хочется спешить, тем более что дождь уже закончился и улица, освещаемая тусклым светом фонарей, пустынна. Но я все же тороплюсь. Дойдя до нужного дома, я останавливаюсь, отыскивая нужное окно. Это единственное окно горит уютным желтым светом. Успел. Я долго не могу отыскать ключи, даже начинаю думать, что случайно обронил, как они находятся в кармане джинс, будто всегда там были. Но они не понадобились. Ты открываешь дверь, глядя на меня тяжелым взглядом. Ты прекрасно понимаешь, где я был. И тебе это не нравится. Но ты пропускаешь меня внутрь, не сказав ни слова. Ты уходишь в гостиную, оставив меня одного разбираться непослушными пальцами с молнией на куртке, узлом шарфа и шнурками кед. Ты садишься спиной ко мне, лицом к окну. Подозреваю, что ты так и сидел все это время и не собирался никуда уходить. Неслышно ступая по полу, подхожу к креслу и, наклонившись, обнимаю тебя, крепко обхватывая твои плечи, утыкаюсь лицом в твою макушку и закрываю глаза, судорожно выдохнув. Ты молчишь и никак не реагируешь, пока я тихо не произношу "Да". Тут же твои руки ложатся поверх моих. Ты понял. Я это знаю. Ты понял.***
Мужчина, сидящий за столиком, с удивлением находит записку, когда поднимает голову со скрещенных рук. Часто моргая от слез и облизывая губы, он, наконец, нерешительно тянется за клочком салфетки дрожащими пальцами, медленно разворачивает, щурясь и напрягая зрение, с трудом разбирает неровные буквы. "Смирись, гордый человек!"*