Чужой человек приходит ко мне, Внимательно смотрит в глаза, Он желает увидеть в них ужас и страх, Но видит усталость и боль. ©Nautilus Pompilius - Чужой
Зачем ты каждый раз возвращаешься? Зачем ты интересуешься моим состоянием? Почему ты почти не разговариваешь со мной и просто молча сидишь в кресле возле камина или стоишь у окна, глядя пустым взглядом куда-то вдаль? Почему ты уходишь ровно через двадцать минут? Зачем ты каждый день приходишь ко мне? Я же вижу твою боль. Я вижу, как тебе больно и невыносимо находиться рядом. Зачем ты это делаешь? Хочешь поддержать меня? Зачем? Я не ребенок, Джон. Я прекрасно все понимаю. Но я не могу не ждать тебя. Это похоже на зависимость. Я опять проснулся очень рано и не смог больше заснуть. Хотя спал около трех часов. Я опять с раннего утра не отхожу от окна, чтобы увидеть тебя издалека. Ты никогда не говоришь во сколько придешь. Мне страшно. Каждый раз. Каждый раз я боюсь, что ты не придешь. Я люблю и ненавижу наши молчаливые встречи. Это странное чувство из смеси ожидания, нетерпения, предвкушение чего-то и... горечь. Кажется, горечь появилась с твоего самого первого появления в этой квартире. Она витает в воздухе. Я знаю, что ты тоже чувствуешь ее. Это невозможно не чувствовать. Горечь отдается странной сладостью во рту. Хочется почистить зубы, чтобы избавиться от сладкого привкуса. Каждый раз, когда ты уходишь, я не могу заснуть. По-моему, я стал спать еще меньше, чем прежде. Я долго лежу, смотря на отблески фар, фонарей на темном потолке. Тени. Призрачные тени другого мира. Мира, который для меня уже не существует. Ты для меня не существуешь. Призрак прошлой жизни. Который странным образом вклинился в настоящее. Ты знаешь, что каждый глухой звук проезжающей мимо машины похож на низкий рык чудовища? А отблески фар в темноте похожи на огненные глаза, пристально следящие прямиком из мрака? Не думаю. Когда я, наконец, засыпаю, мой сон не похож на сон. Скорее, я начинаю бредить, но только без кошмаров. Я все время куда-то падаю. И не могу остановиться. Просыпаюсь всегда от резкого толчка. Распахнув глаза, я еще несколько минут пытаюсь отдышаться и успокоить учащенное сердцебиение. Всегда такое ощущение, будто сердце заходится в стуке где-то в горле и вот-вот вырвется. Обычно я закрываю глаза еще на несколько минут, ища в себе силы на новый день. На новую борьбу. Не открывая глаз, сажусь на диване, касаясь ступнями холодного пола. Он всегда почти ледяной. То ли дело в моей неспадающей температуре, то ли в том, что дом стоит практически на набережной. Пятнадцать шагов до ванной с закрытыми глазами. Несколько минут на попытку охладить пылающее лицо прохладной водой из-под крана. Я не открываю глаз, когда стою перед зеркалом. Не хочу себя видеть. Открыть глаза можно только тогда, когда лица касается мягкое полотенце. Тщательно вытерев лицо, я иду на кухню. В душе с утра нет никакой надобности. Вода только холодит, заставляя мерзнуть. Обычно я иду под душ перед тем, как лечь спать. Тогда можно завернуться в теплое одеяло и это не так уж и холодно. Кладу в чашку две ложки крепкого кофе из обычной банки, которая продается во всех супермаркетах. Ставлю чайник, слушая мирный рокот закипающей воды, смотрю в большое окно, выходящее на набережную. Я люблю утренние звуки. Звук чайника, звук воды, льющейся в кружку; тихий щелчок тостера, иногда шкварчащей на сковороде яичницы, звук проезжающей машины по пустой улице. Они настоящие. Полные жизни. Я медленно пью кофе, смотря на противоположный дом. Практически каждое утро я провожаю глазами на учебу бледную, вечно уставшую, рыжую девушку. Ей нет и двадцати, а взгляд уже серьезный и равнодушный. Один раз я встретил ее на улице, и чуть было не спросил, как прошел ее экзамен. Она учится на медика. Скорее всего, хирурга. Я часто вижу свет поздно вечером в ее гостиной. Почему-то я думаю, что оберегаю ее, наблюдая за ней. Почему-то мне ужасно не хочется, чтобы с ней произошло что-либо плохое. Сегодня она опять опаздывает. Я мельком бросаю взгляд на часы. Надо же, на пятнадцать минут. Вчера она опять долго сидела за толстенным томом по неврологии. Учить допоздна, чтобы опоздать на сессию с утра. Я покачал головой, делая последний глоток из кружки. Озеро Балатон* на рисунке. Понятия не имею, откуда у меня взялась эта чашка с озером Венгрии. Чаще всего я гуляю по набережной Темзы. Если, конечно, не очень холодно. Терпеть не могу холод. Сегодня минус десять, значит, прогулка отменяется. Я окидываю растерянным взглядом свое жилище в поисках чего-либо занимательного. Взгляд натыкается на тосты на маленькой белой тарелке. Я редко ем тосты, мне больше нравится их запах, наполняющий всю квартиру. Проблема всегда в том, что я ищу себе занятие. Делаю вид занятости. Все это время я жду тебя и думаю только о предстоящей встрече. О сухой коже твоих рук, о небольшой шершавости подушечек пальцев, которая заметна только при касании, о маленьких белесых шрамах, контрастирующих с загорелым оттенком твоей кожи. Ты не любишь эти тоненькие белые линии, до которых мне всегда хотелось дотронуться, проследить контур каждого кончиком пальца, едва касаясь. Наверное, все же, я этого никогда не сделаю. Я понимаю тебя. Не всеми шрамами можно гордиться. Некоторые становятся рубцами на душе. Ты всегда приносишь апельсины. Право, как больному. Ах, ну да... Я их не ем. Но почему-то сказать тебе об этом никак не получается. И я их методично раскладываю на нижней полке холодильника ровными рядками. Я отставляю кружку в сторону. Керамика глухо стукается о коричневую столешницу. Ненавижу ее. Полная безвкусица, я бы себе не выбрал такую. Да и эти жуткие песочные стены... Здесь неуютно. Меня разрывает изнутри от внезапного чувства ненависти. Прогулка все же не отменяется. Лишь выйдя на морозный воздух и глубоко вдохнув утреннюю свежесть, которая потом отдается покалыванием в легких, я успокаиваюсь. Поправив шарф, иду на набережную. Мне нравится смотреть, как восходящее солнце окрашивает еще сонные улицы. Как серые здания сначала темно-багровые, красные, мандариновые и затем тыквенные. Мне нравится смотреть, как солнце отражается в водяной глади почти спокойной Темзы. Как оранжевые блики скользят по воде, будто маленькие кораблики, сделанные из мутного янтаря. Яркий абрикосовый круг на небе словно обещает хороший солнечный день. Впервые за долгое время. Поэтому вдвойне приятно прогуляться по утренним, еще не до конца проснувшимся, улицам, впитывая в себя теплые лучи какой-то абсолютно другой жизни. Жизни, которая происходит не с тобой. Моменты единения с городом всегда заставляют трепетать. К сожалению или к счастью, такое ощущение возникает либо рано утром, когда все еще сонное, либо когда глубокая ночь и город, укутываясь темным бархатом ночи, засыпает. Когда я наблюдаю за пробуждением огромного мегаполиса, когда я вижу первые робкие машины, слышу первый утренний запах свежего хлеба из пекарни, вижу первых заспанных, но уже куда-то спешащих прохожих, я чувствую себя живым. Чувствую себя до одури счастливым. И это счастье исходит откуда-то из недр моего сердца, которое начинает биться вдвое сильнее и грудная клетка будто удерживает внутри маленькую живую птичку. Морозные иголочки покалывают лицо, больные легкие, даря приятное ледяное тепло. Постояв немного на набережной, я решаю продолжить прогулку, желая уйти подальше от квартиры. Смешно сказать, но я так и не знаю этот район хорошо, хотя живу здесь чуть больше месяца. Наверное, это моя первая полноценная прогулка. До того, как... Даже в мыслях не могу произнести этого. До того, как... Получить анализы, я не особо-то гулял, то вечно выслеживая кого-то, то целыми днями не выходя из квартиры, скрываясь и даже не зажигая свет. Маленький спальный район. Не слишком шумный, но и не слишком тихий**. Все-таки "пульс" Лондона здесь еще можно прощупать. Я все же не решаюсь углубляться в подворотни и узенькие улочки, шагая по улице, вдоль реки. От воды здесь всегда немного холоднее, чем если идти вглубь домов. Речной, практически неуловимый запах, если, не задаваясь целью, выделить его из всех других, отдает запахом талых льдов и снега, пропитывая тебя с ног до головы свежестью. "... - Редберд, Редберд, ко мне! - неестественно бледный худой и кудрявый мальчик зовет коричневого филд-спаниеля, который тут же подбегает к нему, сбивая с ног. Мальчик радостно смеется, обнимая огромную, по сравнению с ним, собаку" "- Майк, Майк! Смотри, как мы с Редбердом умеем! - малыш дергает старшего брата за рукав рубашки, вынуждая того оторваться от учебников. - Сидеть, Редберд! - тот же коричневый спаниель послушно исполняет приказание, выжидающе смотря на маленького хозяина умными глазами. - Молодец, Редберд, умница, - малыш целует собаку в голову, потрепав за ухом. - Редберд, дай лапу, - и снова собака подчиняется, положив увесистую лапу на маленькую детскую ладошку, чему несказанно радуется ее обладатель, обнимая питомца. На лице всегда серьезного веснушчатого подростка мелькает улыбка и он, бросив уроки, садится к ним на пол" "- Редберд! Редберд! - ребенок испуганно барахтается в ледяной воде реки, подзывая собаку, стоящую на берегу и не решающуюся зайти в воду. - Редберд! - захлебнувшись водой, мальчик исчезает из виду. В ту же секунду собака решительно бросается в реку и, быстро доплыв до пузырей на глади воды, ныряет и достает за воротник куртки ребенка, тут же направляясь обратно к берегу, к бледному, как полотно, подростку, появившемуся из-за деревьев" Воспоминания обжигают резкой головной болью. Оперевшись на стену дома, я стараюсь глубоко дышать, насыщая легкие кислородом. От секундного помутнения слегка тошнит и качает. "- Мааайк! - мальчик бежит к старшему брату из сада в дом. - Майк! Редберду плохо!" Тупая боль ослепляет яркой вспышкой. "...- Он же будет жить, да? Правда, Майк? Он не умрет?! - ребенок смотрит на машину, отъезжающую от дома с матерью и отцом на переднем сиденье и собакой на заднем. Он чувствует, что своего друга он больше не увидит. Мальчик, что постарше, не знает, что ответить. Он крепче сжимает мокрую ладошку брата, плотно сжав зубы" Боль отдается резью в висках, снова заставляя согнуться пополам. Сжав шершавую поверхность крепче и закусив губы до крови, я пытаюсь сдержать очередной приступ. Бесполезно. Желая стереть приторную жидкость, подношу руку к губам и тут же сгибаюсь от приступа кашля. Один, второй, третий, четвертый. Во рту отдает сладко-железным привкусом. Утерев губы тыльной стороной ладони, долго не отрываю взгляда от вязких красных ручейков, стекающих с руки на асфальт. Машинально вытираюсь еще раз и медленно выпрямляюсь, делая осторожный вдох. Легкие чуть саднит и снова подступает кашель. Уже остаточный, без крови. Благо, что переулок безлюдный. Я иду обратно, продолжая держаться за стены. Со стороны выглядит будто я немного пьян. Ну и пусть. Я сам иногда так думаю. И жду, что когда хмель пройдет, мы вместе с Джоном посмеемся над перегарным бредом. Но он не проходит. И больше никогда не пройдет. На набережной уже стали появляться прохожие. Значит, пора идти домой. Скоро здесь будет слишком много народу. Далеко не сразу ключу удается попасть в замочную скважину. Пальцы до сих пор слегка дрожат. Хм. Забавно. Но еще забавнее, что я заглядываю во все комнаты в поисках Джона. Который сейчас, наверняка, обсуждает ревматизм с какой-нибудь Миссис Грин, от которой несет кошками. Сон. Единственное, что помогает забыться не хуже морфина. Затратив привычные три минуты на умывание холодной водой и раздеваясь на ходу, я еле добираюсь до дивана, сразу же рухнув на него, как подкошенный. У меня даже не хватает сил, чтобы дотянутся до пледа, брошенного с утра комком в изножье. Это действительно походило на пьяный угар. Все тело горело, как будто при белой горячке. И тут же кидало в озноб, сопровождаясь раскалывающейся, на несколько сотен увесистых кусков сразу, головной болью. Температура определено была. И довольно высокая. Лишь иногда удавалось вырваться из пелены жара в реальность. 15:34... 17:48... 18:39... Где же ты? 21:56... 00:27... Ты не пришел.***
Квартира на самом деле сделана из мансарды. Когда я просыпаюсь, первое, что вижу - потолок коричневого цвета. Потолок, который больше подходит коттеджу где-нибудь в Уэстборне***, чем квартире рядом с центром Лондона. Внутри пусто. Пустота, отдающая солью на губах. Внутри пусто. До странного пусто. Ни одной мысли, эмоции. Просто пусто. И эта пустота не приносит облегчения или тяжести и ноющей боли в сердце. Будто внутри ничего нет. Сегодня пасмурно. Комната наполнена мутным и безликим утренним светом. Комната находится в сероватом полумраке. Будет дождь. Наверное, с улиц еще не исчез плотный и холодный туман. Почему-то мелькает мысль о тепле и защищенности. И тут же исчезает. Я вздрогнул от резкого звука. Недовольно открыв глаза, я огляделся в поисках источника. На кресле мигал телефон, оповещая о новом сообщении. Странно. Пожалуй, никто не знает моего номера. Тем более того, что могила Шерлока Холмса пуста. Я медленно сел, опуская ноги с дивана на пол. Несколько раз потер глаза, привыкая к холоду пола. Встал, стараясь как можно быстрее добраться до кресла. "Одно новое сообщение" - "Открыть". "Neuhaus cafe. 9 am. JW" В груди неприятно кольнуло, сердце забилось чаще. Забравшись на кресло с ногами и закрыв глаза, я попытался успокоиться, глубоко и от чего-то часто дыша. Первой мыслью было снова попытаться уснуть и проспать весь день. Я поморщился от неприятного жжения в носу. Нет, определенно, это не было лучшей идей. Второй мыслью было тотчас же позвонить Джону. Я убрал зависший палец над кнопкой "вызов". Тоже не очень хорошо. Бросил быстрый взгляд на часы. 8:33. Прогулка мне, возможно, не помешает. Да, определенно. Ведь это вовсе не значит, что я пойду в кафе. Привычная процедура с умыванием в этот раз прошла быстрее обычного. Температура будто бы спала. Чашка кофе. Две ложки сахара. Три глотка. Взгляд в окно. Туман, окутывающий ватным покрывалом весь город. Хм, даже Темзы сегодня не видно. Джинсы. Растянутая ветровка и хлопчатая футболка под ней. Потрепанные кеды и зимняя куртка. От смерти вы бежите к жизни. Туман будто бы висит в воздухе. Кажется, что если протянешь руку вперед, он осядет густым осязаемым серым дымом на ней. Кажется, что он проникает в самое сердце, касаясь неприятными холодным пальцами трепещущего органа. Прохожих почти не было. То там, то тут возникали они из тумана, словно призраки. Возникали серой тенью и, неслышно проплывая мимо, снова исчезали. Я остановился. Потянулся к карману джинс, достав непослушными от холода пальцами сигарету. Щелкнул зажигалкой, на секунду расцветшей оранжевым бутоном в беспросветном сером мареве. Закурил, остановившись посреди улицы, не обращая внимание на ворчание смутных фигур и толчков в бок или спину. Закрыв глаза, я будто погрузился в свою собственную тишину внутри. Задумчиво прислушался к спокойному биению сердца, легкому звону внешней тишины в голове. Горьковатый привкус чернослива отдавал немного приторным сладким дымом, оставаясь на губах. Еще три затяжки и четыре глубоких выдоха. Аккуратно смяв окурок, практически в пепел, я разжал кулак и медленно двинулся сквозь плотную белую завесу. "Neuhaus cafe" гласила ярко-оранжевая вывеска, внезапно появившаяся из неоткуда. Вслед за ней показались очертания и самого небольшого песочного здания. Чем больше я приближался, тем быстрее возникали и крупнее становились образы. Остановившись почти вплотную к витрине, я внимательно посмотрел внутрь. Всего три посетителя. Нервная и неестественно бледная девушка с каштановыми волнистыми волосами заняла стол в самом конце, постоянно ерзая и оглядываясь, она сидела вполоборота ко мне. Ждет сестру, чтобы сказать, что она навсегда уезжает. Скучно. Плотный мужчина в флисовом фиолетовом костюме сел около двери и постоянно глядел на часы. Встреча с любовницей перед работой. Скучно. Сердце непроизвольно сжалось и пустилось в бешеный галоп. Мужчина с волосами пшеничного цвета, в сером расстегнутом кардигане, старых синих джинсах и рубашке в бело-красную клеточку сидел прямо передо мной, спиной к улице и спокойно пил чай с молоком, изредка бросая взгляд на часы. Опаздывал. К горлу подтупил тошнотворный ком, я медленно провел языком по вмиг пересохшим губам. Сладко. Именно мерзкий сладкий вкус на языке заставил опомниться. Я сделал несколько шагов назад, отступая обратно во мглу. Взгляд синих глаз будто бы снова остановил меня. Он сделал маленький глоток, пристально следя именно за мной глазами в зеркале, висящем как раз напротив витрины. Будто бы загипнотизированный, я шагнул синим глазам навстречу, машинально коснувшись ледяной ручки двери, вошел в кафе, которое сразу одарило меня теплом. Автоматический повернув направо, я снова остановился, неотрывно смотря на его сгорбленную фигуру. Резкий трезвон колокольчика за моей спиной - это закрылась дверь, будто негласно объявив, что путь назад отрезан. Но никто так и не обратил внимания на меня и на мой вновь зашкаливающий пульс. Вдруг во всем теле появилась какая-то странная, отчаянная уверенность. За три шага я преодолел расстояние до его столика и сел прямо перед ним, даже не потрудившись снять куртку. За вчерашний день он еще больше осунулся и побледнел. Под глазами образовались почти иссиня черные круги. Морщины вокруг рта, около носа и на лбу резко обозначились серыми линиями. Губы же наоборот выглядели странно бордовыми на фоне болезненной белизны. "От постоянного покусывания", - быстро пронеслось у меня в голове. Пока я его разглядывал в упор, он не поднимал низко опущенной головы от своих чуть подрагивающих рук. "Не спал две ночи подряд, опаздывает на работу, нервничает... боится? Боится" Я ничуть не удивился, когда бодрая официантка поставила передо мной чашку крепкого и горячего чая. Постояв с секунд десять рядом, она пожала плечами и пошла на кухню продолжать заигрывать с поваром. Горячий пар низко клубился над чашкой. По мере остывания он поднимался все выше и выше. В молчании прошло несколько минут. Он так и не поднял головы и не сделал ни одного движения с момента моего появления. Внезапно я почувствовал отвращение. Мерзкое отвращение к сидящему передо мной человеку. Резко поднявшись, я случайно опрокинул чашку с еще теплым напитком. Коротко зашипев, Джон схватил со стола салфетку и тут же принялся оттирать темное пятно, расползшееся некрасивой кляксой по ткани джинс. Этот его шипящий звук вернул меня в реальность. Я поспешно взял другую салфетку и принялся вытирать со стола. Одной салфетки явно было мало для большого коричневого пятна, я потянулся за еще одной и едва коснулся его тянувшейся руки в воздухе кончиками пальцев. Прерывисто выдохнув, я резко вскинул голову и встретился с виноватым взглядом синих глаз напротив. - Я хочу к тебе переехать. А вот это уже как обухом по голове. Теплая жидкость медленно стекала мне за рукав из сжатого кулака с мокрой салфеткой. А тебя вдруг как прорвало. Ты говорил, говорил, говорил. Говорил, что должен следить за моим состоянием, говорил, что вместе мы справимся, говорил, что возьмешь отпуск, говорил, что купил необходимые лекарства, что уже собрал вещи... Я задумчиво смотрел на тоненькие струйки, текущие из все еще сжатого кулака и исчезающие за синей тканью ветровки. Как они аккуратно очерчивают каждую вену, как медленно и целенаправленно движутся, и все не мог понять. Зачем ты это делаешь? Разве ты не понимаешь? Не видишь? Не замечаешь? Мы стали чужими. "- Майк, где Рэдберт? Он умер, да? - тот же маленький мальчик дергает старшего брата за складку штанов, заставляя того подняться и взять малыша в руки. В тот вечер брат читает ему сказки. Сказки с плохим концом. "Жизненные сказки", как говорит сам подросток. В тот вечер ребенок долго не может уснуть, крепко зажмурившись и не обращая внимания на мокрую от соленых слез подушку. В тот вечер мальчик обещает себе никого не любить"