О мышах и людях

      Бишоп вовсю забавлялся, вынимая из кармана ключ. «Ответить на зов природы». Это поистине бесценное изобретение богачей для обозначения заурядных и естественных потребностей. Избалованная, слащавая лицемерка.       Чтобы избавить себя от проблем, он сразу решил разъяснить, что произойдет, если она выкинет какую-нибудь глупость. — Слушай внимательно, маленькая мышка… — Бишоп говорил и надеялся, что его поймут с первого раза. — Никаких быстрых движений, никакого ускорения — ничего такого, что могло бы создать у меня впечатление, будто ты планируешь нечто самоубийственное — вроде попытки сбежать.       Можно было сполна упиваться ее страхом. Подрагивающий подбородок. Влажный блеск в глазах. Припухшие от слез веки. Да, девчонка и не пыталась бороться, а ведь он любил в женщинах совсем обратное: борьбу, которую никогда у него не выиграть.       Он не мог удержаться, чтобы не потянуться к ней, и едва скрыл улыбку, когда от его простого жеста ее тело насквозь прошила дрожь.       Тогда он провел рукой по мягким волосам и придал следующему вопросу намек на угрозу: — Я ведь ясно выразился, мышонок?       Она быстро кивнула, очевидно, полагая, что послушание усмирит в нем зверя и станет ключом к спасению. Пускай думает так. Пусть делает именно то, что ему нужно.       Боги, да он бы мог к такому привыкнуть.       Светлые локоны были приятными на ощупь, словно нежные перышки скользящие поперек ладони. Такой невесомый прохладный шелк, прикосновением к которому хотелось наслаждаться. И глаза, смотрящие на него из бездонной фиолетовой глубины — такие красивые, такие близкие, так похожие на… — Да, я поняла, — вымолвила она.       Звуки рассеяли волшебство момента, и Бишоп словно очнулся ото сна. Он сморгнул наваждение и снова включился в работу. Мгновенно прилившая злость помогла очистить разум. Он опять позволил себе запутаться в сетях собственного прошлого. Позволил девчонке залезть к нему в голову. — Хорошо, — рявкнул он и разомкнул браслет, стараясь ни к чему не прикасаться. — Иди.       Она неуверенно встала на грязный пол и поджала пальцы.       Черт. Он бы мог сообразить раньше, что изнеженные господа предпочитают высший сорт.       Бишоп принес и швырнул ей сапоги, а затем здорово повеселился, наблюдая за тем, как она завязывает бесполезные ленты и то и дело одергивает подол, чтобы он не мог разглядеть ее колени. Благочестивое, не приспособленное к выживанию существо.       Когда пленница начала спускаться с крыльца, Бишоп, как и предупреждал, ступал за ней тенью. Девушка продолжала бросать на него нервные взгляды, оглядываясь через плечо, и он не мог винить ее в недоверии. Атаки с тыла, безусловно, были в его стиле. К чему неоправданно рисковать и подыхать с честью, если удар ножом в спину значительно упрощал заработок?       Он шел за девчонкой до самых зарослей и остановился, когда она продралась сквозь кусты и зацепилась подолом дурацкого платья за ветки. — Это такое же подходящее место, как и любое другое, — сказал он утомленно. — Делай свои дела и вернемся назад.       Похоже, от его слов ей сделалось неуютно. — Чего еще? — раздраженно спросил он.       Она что-то промямлила себе под нос с несчастным видом.       Бишоп вопросительно поднял бровь, и ее несвязное бормотание стало громче: — Я не могу… Ну… Не могу, когда на меня…       Она покраснела, и Бишоп закатил глаза. — О, ради всего святого. Ладно. — Он повернулся к ней спиной. — Но помни: чтобы никаких глупостей, а то пожалеешь. — Спасибо, — прошептала она, и он услышал возню и шуршание тканей, за которым последовал тихий плеск. Очень долгий плеск.       Кроме этого кругом стояла тишина. Ветер лениво волновал листву и нес с южной окраины пение птиц. Бишоп задумался: очевидно, девчонка долго мучилась, прежде чем осмелилась заговорить. Она определенно его боялась, как и должна была поступать, будучи бесхребетной пустышкой.       Невольно его мысли вернулись к другой женщине, внешне похожей на ту, что сидела сейчас позади, но в абсолютной мере отличной от нее по характеру. Риана никогда не боялась его. Не подставляла для удара щеку и всегда, не колеблясь, ставила вспыльчивого следопыта на место. Кроме того, она открыто высмеивала любые угрозы с его стороны и без стеснений потешалась над его взрывным темпераментом. Ни разу она не пыталась влезть в его шкуру хотя бы на одно чертово мгновение, чтобы понять…       В те времена ему не терпелось лицезреть, как ее высокомерное непокорство приведет в итоге к краху. Как он желал сломать в ней всякое сопротивление, пустить корни в ее жизнь, добиться своего и удовлетворенно наблюдать, как усмешка в глазах превращается в похоть. Он мечтал начисто стереть презрение с ее одухотворенного лица и заставить почувствовать потребность — такую же самую потребность, что сжигала его черную душу хуже проклятий.       Но вместо этого ему суждено было стать свидетелем тому, как она по доброй воле отдается паладину…       Шорох кустов вырвал Бишопа из безрадостных дум. Он едва успел повернуться, как что-то врезалось ему в висок, и все вмиг потемнело.       Лилиана летела по лесу так, будто все демоны бездны устроили за ней погоню. Каждый шаг увеличивал расстояние и повышал ее шансы на спасение. Лилиану не заботило, что ветки стегали ее по щекам, а густые заросли ежевики рвали платье. Она продолжала то бежать, то идти, когда сердце вконец заходилось бешеной дробью.       Отчаяние гнало пленницу вперед, вероятность избавиться от кошмара: от старой хижины, от дремучего леса, всего остального.       И главное, от него.       Она бежала по траве, что покрывала склон крутого, заросшего деревьями холма, и горячо благодарила богов за возможность спастись бегством. Удача наконец-то улыбнулась ей сегодня, и Лилиана поклялась использовать подарок наилучшим образом.       С холма она спустилась в долину, разделенную течением ручья.       Могло ли ей на долю выпасть большее унижение, чем то, которое она пережила, когда сидела в кустах, а этот ужасный человек находился от нее всего в нескольких футах? Именно тогда ей на глаза попалась присыпанная листьями крепкая ветка, и непролазная чаща уже не казалась опасной для того, чтобы спрятаться.       Лилиана не доверяла обещаниям безумца, однако он действительно стоял к ней спиной, явно занятый своими мыслями. Когда она потянулась к ветке, вся ее сущность воспротивилась этому и в истерике закричала, насколько рисковым и опрометчивым было желание, и что ее наказанием могла явиться физическая боль или что похуже. Но горькая правда о том, что ей предстояло провести часы, дни, ночи наедине с похитителем, который в конце концов всерьез намеревался обменять ее жизнь на воображаемые монеты, заглушила вопли трусливого, осторожного разума.       С таким сомнительным орудием в трясущейся руке Лилиана подкралась к мужчине сзади, даже не зная, с какой стороны толком замахнуться, и испытывая нерешительность в том, что сумеет проделать такое с живым человеком. Почему-то он не заподозрил ее шагов, хотя она наступила на все ломкие сучья.       Остерегаясь выдать себя шумным вдохом или как-то иначе, обеими руками она подняла над собой ветку, метясь в затылок, и обрушилась вперед со всей силой, на которую была способна.       В последнее мгновение он все-таки развернулся к ней навстречу, но лишь затем, чтобы получить страшный удар и рухнуть на землю. Лилиана даже не успела испугаться.       Замерев, она простояла несколько секунд над телом своего тюремщика, сначала не поверив тому, что смогла лишить его сознания. Вслед за растерянностью в ее живот хлынуло странное чувство, похожее на панику и… радость, обернувшуюся тошнотой. Она не могла специально убить его, такое не пришло бы ей в голову… Он лежал с раскинутыми руками, хотя наверняка прикончил бы ее прямо здесь и бесплатно. И счел бы это всего лишь потерей денег.       Лилиана выронила ветку и бросилась прочь, на свободу.       Бишоп разомкнул веки и обнаружил мир во всем его враждебном паскудстве. В голове катился чугунный шар, а во рту веселились черти. Он поднял руку к той половине лица, которая горела кислотным пожаром, и нашел над ухом вспухающий, большой синяк. Он не помнил, как получил его, застонал и сел, спасая ладонями раскалывающийся надвое череп. Зеленый лес вертелся в хаотичной пляске, и только боль держала Бишопа по эту сторону реальности. Когда страдания немного поутихли, он огляделся, аккуратно вращая шеей. Первым, что он заметил, была надломанная ветка, лежащая рядом с ним. Вторым, чего он также не мог не заметить, было исчезновение девчонки.       Вот сука! Загадка решалась просто. Маленькая гарпия воспользовалась тем, что он повернулся спиной, и ударила по нему этой самой палкой. А затем сбежала…       Слепая волна закипающей ярости накрыла Бишопа с головой. Он предупреждал, что она пожалеет, если выкинет нечто подобное? Предупреждал. Провались она в ад, отныне никаких колебаний или одолжений. Она очень, очень горько раскается в содеянном. Сразу, как только он поймает ее.       Не сходя с места, чтобы не затоптать следы, Бишоп принялся проверять землю и, несмотря на паршивое состояние, чуть не разразился смехом от увиденного. К деревьям вела дорожка из сметенных с кустов листьев, а на влажной почве, среди примятых травинок, были выдавлены свежие отпечатки каблуков.       У нее даже не хватило здравого смысла задрать юбку повыше. Вероятно, боялась, что какой-нибудь барсук позарится на ее коленки.       Безмозглая городская девка.       Словить ее будет чересчур легко. Выбранное ею направление вело еще глубже в дебри. Предпочти она другой маршрут, то, возможно, сумела бы набрести на проложенную редкими фермерскими повозками дорогу за холмами. Но вот так…       Жестоко ощерившись, Бишоп набрал из колодца воды и медленно отпил с ладони. Нет нужды подгонять себя. Эта добыча не собиралась избегать поимки. Утолив жажду, он вернулся в дом и пристегнул к поясу скимитары. На мгновение он задумался, стоит ли экипироваться в кожаную броню и вооружаться луком, но решил, что нет, не стоит. Без них он был намного проворнее. В конце концов, перед ним не стояла задача растрачивать попусту стрелы, а если когда-нибудь ему понадобятся доспехи, чтобы защищаться от этой богачки, в самую пору прыгать со скал вместо нее.       Растирая пальцами висок, Бишоп вышел из хижины и пустился по следу. Пробираясь через заросли, он время от времени качал головой. Даже быку было бы стыдно оставлять за собой такие улики. И с закрытыми глазами он мог прочесть историю побега. Поначалу девчонка бежала на полной скорости, не останавливаясь там, где разумнее было бы сперва свериться с солнцем и прикинуть варианты на холодную, мрачную ночь. Затем, разумеется, она должна была выдохнуться и перейти на шаг. И с этим платьем… одна только юбка ограничивала движение, но она также носила тесный корсаж, который не давал полноценно дышать.       Бишоп снова нехорошо улыбнулся. Наглая мышка пожалеет о своей выходке. Черт возьми, он позаботится о том, чтобы она пожалела.       Он шел уверенно и быстро, и вскоре с удовлетворением отметил, что нагоняет ее. Шаги сократились и становились неровными — верный признак того, что от усталости она еле волочила ноги.       Недолго мышонку бегать на воле.       Лилиана одним прыжком одолела ручей в месте сужения. Дождей не было пару недель, и вода размеренно огибала сухие серые камни.       Длинный подол чиркнул по гладкой прозрачной поверхности и запустил по течению мелкую рябь. Бархатная юбка намокла от росы и отяжелела, но перемещаться приходилось без остановки, потому что рано или поздно тот мужчина очнется и, скорее всего, попробует выследить жертву.       Сможет ли он отыскать ее в этих краях? Эта мысль не на шутку встревожила девушку. Он был похож на лесничего или на одного из разведчиков, которых нанимал ее дедушка, когда отправлялся с компанией поохотиться в Клоаквудский лес.       Если ее поймают — даже страшно представить, каким станет ее наказание, поэтому страх был единственной помощью, заставлявшей Лилиану перебирать уставшими ногами. Она не знала, сколько минуло времени и чем измерять пройденное расстояние. Через одну поляну у нее разболелись стертые пятки, спустя десять или двадцать сосен сбилось дыхание, и в каждом коротком вдохе теперь слышался свист. Из-за перетянутого корсажа казалось, что воздух не проходит в легкие.       Все чаще и чаще она устраивала передышки.       Наконец ей пришлось признать, что она просто не в силах продолжить ходьбу. Испытывая головокружение, она привалилась к стволу дерева и прижала ладонь к животу, унимая ноющую в боку боль. Если пошевелиться, она точно потеряет сознание. Перед глазами все расплывалось, уши покалывало. Как же ей было плохо.       Передохнув, Лилиана оттолкнулась от дерева, огляделась и едва не расплакалась от бессилия. С какой стороны она сюда пришла? Откуда падал свет: слева или справа? Девушка действительно не могла вспомнить. Большие клены выглядели одинаково, теплые лучи послеполуденного солнца проглядывали сквозь зеленый полог, и никто, кроме щебечущих птиц, не мог подсказать нужное направление. До темноты она могла не успеть выйти к людям.       Идея провести ночь здесь, в лесу, в одиночестве, была почти такой же пугающей, как мысли о том человеке, однако Лилиана постаралась сосредоточиться на важном. Ее паническое бегство, возможно, и дало какое-то преимущество, но сейчас стоило задуматься, составить какой-нибудь план.       Если бы найти дорогу обратно к утесам, то линия берега выведет прямиком к травянистому плато, откуда рукой подать до лагеря. Но как разглядеть эти утесы, если вокруг сплошные заросли?       Лилиана растерянно выбирала дальнейший путь, когда внезапно, среди деревьев, раздался голос, и знакомая интонация насмешки вынудила ее подпрыгнуть от страха. — Вот мы и встретились снова. Мышонок…       Для Бишопа эта погоня равнялась приятной прогулке по свежему воздуху. Он был рад размяться и вновь вернуться к тому занятию, что составляло смысл его существования. Сбавив шаг и держась скопления зелени, спустя полчаса он заприметил на фоне деревьев синеву. Улыбнувшись, Бишоп нырнул в кусты и обошел их кругом, не заботясь о ветре. Синее пятно не двигалось, и он бы мог подкрасться незамеченным десятком различных известных способов, одним из которых являлся прыжок с дерева. Хотя к чему изобретать новое. Невидимым он подобрался достаточно близко, чтобы оценить жалкий вид беглянки и расслышать ее прерывистое, свистящее дыхание.       Впору было сокрушаться от жалости. Вот что девчонка получила за то, что напялила маскарадные тряпки вместо добротных штанов. Это могло бы послужить ей уроком, проживи она дольше, чем пару дней.       Бишоп пригнулся в своем укрытии, стряхнул пыль с колена и со смехом позвал: — Вот мы и встретились снова. Мышонок.       Беглянка забавно пискнула, подскочила — длинные волосы обмели поясницу — и бросилась наобум в чащу, рьяно сиганув через кочки.       Бишоп засмеялся и кинулся вдогонку. Вот так развлечение. Может, следует почаще позволять ей сбегать?       Она бежала так быстро, как могла, петляя между ямами и поваленными старостью стволами, а он то вдруг возникал для нее из ниоткуда, пытаясь схватить за руку и будто случайно промахиваясь в последний момент, то исчезал, словно отставая и давая выиграть немного времени. Погоня, пусть и ненастоящая, слишком увлекла его, чтобы отказываться в этом участвовать.       В конце концов стало заметно, что девчонка вымоталась и больше спотыкается, чем бежит. Бишоп понял, что пора переходить к делу.       Он выпрыгнул из засады, сбил ее с ног и повалил на землю, смягчая падение собственным телом. Но оказалось, что безысходность придала пленнице сил. Она истошно закричала и забрыкалась как фурия, целясь ногтями ему в глаза и задевая лицо. Тогда Бишоп, уведя ее локти вверх и влево, надавил всем своим весом, обездвиживая обезумевшего мышонка. Это мало помогло. С диким гортанным воплем она вскинула голову и вцепилась зубами ему в плечо. Со всем звериным голодом. Намертво.       Теперь закричал Бишоп, и тем не менее не расслабил хватку. Свободной рукой он сгреб беглянку за волосы и яростно дернул кулак — наверное, в эту минуту ей было больно не меньше, чем ему. Однако больше они не играли.       Зарычав от ненависти, она лишь впилась сильнее. Ей тоже было за что бороться. За выживание.       Бишоп побагровел и заскрежетал зубами. Он весь покрылся испариной. Черт. Черт. Черт. До чего это больно. И горячо. — Отпусти, — процедил он свирепо, — или, богом клянусь, я вырву все волосы с твоей башки.       У него на лбу вздулись вены. Кое-где сочилась кровь. Ему пришлось дать понять, что он не шутит. На этот раз он рванул кулаком так, что испугался, будто девчонка выгрызет из него кусок мяса. Но она, всхлипнув от боли, медленно разжала челюсти и упала затылком ему в ладонь, чтобы тут же, обмякнув, залиться слезами.       Бишоп перехватил затравленный взгляд, в котором растворялись остатки решимости. — Что я тебе говорил? — рявкнул он сверху, задыхаясь, и боднул лбом рукав, вытирая пот. Плечо сводило пламенем девяти кругов ада.       Ее жалобный стон, бледное лицо подействовали как эликсир. Вот это выражение, которое он тщетно искал в гордой Риане. Перемолотое из борьбы повиновение. Смирение и покорность после продолжительного сражения. Он мечтал увидеть их настолько же близко. Узнавать в глазах. Просыпаться с первой мыслью об этом. Читать как следы в весеннем лесу.       Его сердце болезненно сжалось, а после бешено заколотилось. Чересчур доступная. Слишком беспомощная. Каждый изгиб ее груди он мог ощутить через рубашку. Было так просто поддаться искушению, забыть, кто перед ним. Или притвориться. Он мог получить все. Все! Здесь и сейчас.       Она всхлипнула еще раз, и мягкие губы — губы другой женщины — дрогнули. — Пожалуйста… — умоляюще прошептала она снизу, не заканчивая фразы.       Вид призывно открытого рта был для него невыносим.       К черту все! Всех!       Теряя контроль, Бишоп прижал ее поцелуем к земле. Внутри него тут же всполыхнул жар и стремительно растекся по венам. Ничего значительнее в мире не рождалось, кроме факта, что он хотел обладать ею. Его рука раскрыла ее тонкую ладонь и с грубой нежностью оплела ее пальцы своими. Язык проскользнул между губ и уговаривал ее язык ему ответить, в то время как вся его кровь, все жилы и кости неотвратимо превращались в единый пульсирующий огненный спазм, готовый взорваться.       Сладкий, манящий запах вырвал из Бишопа стон, и от всего этого разорительного затопления кружило голову.       Как же он хотел ее… Риану…       Он спустился губами по ее подбородку к шее, но почти сразу вернулся обратно, словно боясь неосмотрительным действием разорвать поцелуй навсегда.       Запустив руку ей в волосы, он легонько надавил на затылок, чтобы углубить эту невозможную для обоих связь.       Под его ласками она тихонечко заскулила, и тогда он отпрянул назад, недоуменно сводя брови и вглядываясь в слегка расфокусированные глаза… Лилианы.       Лилианы. Не Рианы. Похожие. Но не такие. Не те. Копии, не больше. Неплохие копии, но все-таки копии.       И взять у этой искусной подделки что-то — не то же самое.       На смену разочарованию пришла досада, и за ней гнев. В первую очередь, на себя. Ничему-то он не научился и выставил себя абсолютным посмешищем. Проклятый богами, клейменный любовью дурак, разваливающийся на части из-за того, что эта никчемная пустышка немного походила на женщину, которой он когда-то увлекся. Женщину, которая не желала иметь с ним ничего общего.       Почуяла ли мышонок в нем слабость? Нельзя позволить ей пользоваться брешью в броне. Поэтому Бишоп изобразил издевательскую ухмылку, несмотря на то, что лицо жгло как содранную заживо маску.       Он снова потянул ее за волосы и успокоился, когда пленница вскрикнула. — Это лишь малая толика того, что тебя ждет, мышонок, если вздумаешь опять перейти мне дорогу. — Он надеялся, что звучит достаточно грозно. — Может, я и не могу тебя покалечить, но порезвиться нам точно никто не запретит. Тебе ясно?       Для пущей убедительности он прижался к ней бедрами и потерся влево и вправо, показывая, что именно имеет в виду. По ее круглым глазам он понял, что она прекрасно его почувствовала. — В следующий раз я не собираюсь останавливаться. И больше никаких привилегий. Это мы тоже выяснили?       Она часто закивала. Но по крайней мере перестала плакать. Скорее, была ошеломлена.       Медленно и неохотно Бишоп поднялся, чтобы осмотреть плечо. Рубашку зубастому мышонку прокусить не удалось, но синяк будет и весьма некрасивый. И шишка на голове. — Вставай уже, — рыкнул он сверху, — или мне за тобой сползать?       Она подскочила и принялась отряхивать платье.       Бишоп обошел ее сзади, взглянул на солнце и грубо подтолкнул в сторону хижины. — Ты перед кем прихорашиваешься? Давай, топай. Здесь нет никого, кто бы упал в обморок при виде грязи… принцесса. … снова… мышонок…       Вероятно, за шумом листвы Лилиана не разобрала слов, но самодовольный смех она узнала. Смех, из-за которого ее несмелый проблеск отваги мгновенно обратился крушением надежд. С тихим криком она бросилась… нет, не бежать — спасаться, ведь так или иначе для нее была уготована участь самоубийцы.       Она продолжала слышать этот смех, преследующий ее со всех сторон, пока металась по лесу, едва не проваливаясь в бездонные ямы и еле перескакивая через вспученные узлы корней. Однажды ее сердце почти остановилось, когда тот человек скользнул пальцами по ее предплечью, но тогда она чудом смогла от него увернуться, и уже не понимала, куда ведут ее ноги. Ей начинало казаться, что ловушка влечет ее против воли по одному и тому же замкнутому кругу. Похититель появлялся там, где она совсем того не ждала, и столь же внезапно пропадал из виду.       Должно быть, гонка выжала из нее все силы, потому что она пропустила момент, когда он врезался в нее сбоку и выдавил весь воздух из ее легких.       Что-то ощутимо ударило Лилиану в спину, и это оказалось землей. Вместо неба она увидела над собой мужчину, который принес с собой месть и возмездие. Он был страшен, насколько могла устрашать смерть. Однако страх укрепил в Лилиане решимость бороться до конца. Она пиналась и царапала любую незащищенную одеждой часть его тела, до которой только могла дотянуться: шею, лоб, щеки.       Она слышала, как он злобно ругается в попытке заблокировать ее беспорядочные выпады, чувствовала, как ее локти потеряли способность двигаться, понимала, что проигрывает, и с жутким визгом подалась вперед, кусая его за плечо и со странным удовлетворением отмечая, как он кричит в ответ.       Похоже, на какое-то время они поменялись местами, прежде чем жгучая боль пронзила голову Лилианы, и голос прошипел ей на ухо: — Отпусти, или, богом клянусь, я вырву все волосы с твоей башки.       Конечно, именно так бы он и поступил, вот почему она ни за что не хотела сдаваться, хотя от напряжения и страха сводило челюсти. Когда он начал приводить угрозу в исполнение, лютая боль в области затылка стала для нее нестерпимой. Лилиане пришлось разжать зубы, чтобы взглянуть в лицо своему палачу. Он был зол, разъярен, взбешен, или все это сразу. Там, где ветка ударила его в висок, нарастала кровавая шишка.       Собственное бессилие вызвало в Лилиане слезы. — Что я тебе говорил? — прорычал он, вытираясь лбом о рукав.       Он выглядел готовым кого-нибудь убить, и Лилиана знала, кто станет этим «кем-то». — Пожалуйста, — взмолилась она, взывая к сочувствию холодных, непроницаемых глаз, в которых крутился один янтарный огонь.       Пожалуйста, кем бы ты ни был, не причиняй мне вреда. Пожалуйста, разреши мне уйти…       Кроме односложной молитвы, она больше ничего не могла прошептать. На крошечную долю секунды в ней забрезжила надежда, что в циничном выражении его лица мелькнуло сомнение, как вдруг он наклонился и прижался к ней в безжалостном поцелуе. Этого Лилиана никак не ожидала. Гнев расходился от него горячими волнами, и она уже представляла, что он начнет избивать ее кулаками или, может, душить, чтобы поглумиться над тем, как она снова затрепыхается будто моль. Но то, что сейчас он почти безболезненно цеплялся за ее губы и проталкивался языком внутрь ее рта, было большим шоком, чем если бы он просто пустил в ход острые скимитары.       Милостивые боги, прошу, помогите, не позволяйте ему так притрагиваться ко мне.       Со стоном он ослабил хватку, и свобода влилась в ее онемевшие руки, но вместо того, чтобы… она не знала что — вероятно, разорвать лиф ее платья и взять ее силой на месте, он крепко сплелся с ней пальцами. Деликатная нежность этого жеста действительно поразила застывшую Лилиану.       Что…       Его настойчивости было слишком много — целый огромный мир, заслонивший небо. Он пах травянистой землей и весенними листьями в солнечную погоду, с отвлекающей мускусной ноткой — преобладающей, но по-своему приятной, и помимо рассудка она успела удивиться, насколько выразительным был его запах в сравнении со всеми мужчинами, что составляли ее окружение.       Даже наедине Седрик предпочитал пользоваться парфюмом, и хотя Лилиана одобрила бы любой его выбор, ее жених всегда источал лишь чистоту, ароматы мыльной пены и лосьона после бритья.       В запахе этого человека было что-то неподдельное — первобытное и животное одновременно. Было что-то такое — натуральное, что заставляло древнюю часть ее женской природы слепо откликаться на зов, несмотря на все отвращение, которое она испытывала от предназначенных ей ласкающих поцелуев.       Осознание этого бесконтрольного, иррационального влечения напугало Лилиану сильнее, чем непрошенное тепло чужих губ и легкое жжение на подбородке от трения жесткой щетины.       Этот мужчина снова застонал и задел ее волосы. Бедный затылок саднило до сих пор, поэтому испуганная Лилиана не смогла подавить негромкий жалобный плач.       Она явственно ощутила, как напряглись его мускулы, а затем он резко прервал пытку, чтобы взглянуть ей в глаза. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и он дышал так тяжело, словно только что вынырнул с другого края света. Разгоревшиеся янтарные огоньки начали угасать. Предвестниками чего они являлись и почему исчезли? Хорошо это было или плохо?       Позвоночник Лилианы свело от страха: ей вновь причиняли боль, потянув за волосы, и он улыбнулся в обычной жестокой манере. — Это лишь малая толика того, что тебя ждет, мышонок, если вздумаешь опять перейти мне дорогу. Может, я и не могу тебя покалечить, но порезвиться нам точно никто не запретит. Тебе ясно?       Он вжался в нее верхней частью бедер, и Лилиана панически дернулась, различив твердую выпуклость под шнуровкой штанов. — В следующий раз я не собираюсь останавливаться. И больше никаких привилегий. Это мы тоже выяснили?       Сбитая с толку Лилиана закивала. Теперь он был мертвой оболочкой того живого человека, который накрывал ее пальцы, и вся перемена случилась без причины.       Боги, как ей избежать его наказаний?       Он поднялся и поморщился, ощупывая плечо. Должно быть, оно немилосердно болело, что могло навести его на мысль придумать какую-нибудь новую месть. Поэтому когда он рыкнул, Лилиана послушно вскочила и смахнула прилипший к мокрому подолу сор из листьев и веточек, портивших некогда изысканную ткань, лишь бы не встречаться с похитителем взглядом.       Он встал у нее за спиной и с нетерпеливым рычанием толкнул ее на дорожку. — Ты перед кем прихорашиваешься? — осведомился он с сарказмом. — Давай. Топай. Здесь нет никого, кто бы упал в обморок при виде грязи. Принцесса.