«…Пусть я ничто во множестве несметном,
Но для тебя останусь я одним.
Для всех других я буду незаметным,
Но пусть тобою буду я ценим…»
Уильям Шекспир, CXXXVI сонет
*ноябрь 1553 года, главные ворота дворца Топкапы* Лошади, повозка и сопровождение давно были готовы к немедленному отправлению, но Баязид никуда не спешил, периодически натягивая поводья топчущегося животного. Терпеливо ждал, пока Гаяз и Ариф простятся с матерью. - Баязид, - мрачный, как ноябрьское утро, к нему подошел Селим. - Я что-то забыл в твоих покоях? – «вроде уже попрощались. Снова на неопределенный срок. А так все хорошо складывалось…». - Могу я приехать в Конью? С семьей или без…, - в пронзительно голубых глазах за мнимым спокойствием скрывались мольба и… сожаление? - В следующем месяце – обязательно. Хочу дать им время освоиться. И семью привози, детям и женщинам (и нам за компанию) веселее будет *несколько секунд молчания*. Я буду ждать тебя, - с момента, когда Селим подошел к лошади, Баязид не сводил с него твердо обещающего вперемешку с неясной нежностью взгляда. Наконец показались Гаяз и Ариф. Молча, ни на кого не глядя, рывками поклонились пашам и забрались на свою лошадь. Селим, тоже опустив взгляд под ноги, отошел чуть в сторону. - Доброй дороги. - Береги себя.***
*шесть дней спустя, Конья* - Папа! – немного повзрослевший Орхан больше не бежал к мужчине с раскинутыми для объятий ручками, но радовался его приезду ничуть не меньше обычного. - Здравствуй, Орхан, - Баязид тепло улыбался, подходя к сыну и поднимая его на руки. – Фатьма, - поприветствовал жену поцелуем в лоб. - Мы очень рады твоему возвращению, Баязид, - ласково улыбнулась женщина. – А с тобой?.. – она с интересом посмотрела на хмурых мальчиков, тихонько стоявших за спиной мужа, склонив головы. - Гаяз. Ариф, - поочередно указал на каждого, - с этого дня наш дом – их дом.***
*неделю спустя, утренняя трапеза в покоях Баязида-паши* — Вот, попробуй это, - Гаяз подложил в тарелку Орхана очередное лакомство. - И это тоже очень вкусное! – подложил свой выбор Ариф. Тоже на чужую тарелку. Орхан с лучистой улыбкой пробовал все *будто впервые*, что ему подкладывали названные братья. Баязид и Фатьма наблюдали за ними, обмениваясь теплыми улыбками. С самого первого дня знакомства Орхан очаровал обоих мальчиков своим открытым, веселым нравом, добротой и смышленостью. Они часто обучались и играли вместе. Фатьма-султан тоже пришлась им по душе: ласковая, заботливая, с такой же теплой улыбкой. Неуловимо они чувствовали в ней частичку своей родной матери. Баязид, не без учета наблюдений жены, решил повременить с переселением мальчиков в казарму бостанджи. Отвел покои недалеко от комнат Орхана. Иногда ловил их за поздними играми или чтением, но ворчал больше для вида. *стук в дверь* - Паша, прибыл гонец из Кютахьи. - Пригласи. Гонец передал изящную сапфировую тубу и откланялся под пристальными взглядами Фатьмы и Гаяза. - Случилось что-то… хорошее? – поинтересовалась Фатьма, терпеливо дожидаясь, пока нежно улыбающийся мужчина несколько раз пробежится глазами по ровным строчкам. - Селим с семьей прибудут на исходе этой недели.***
«Ты утоляешь мой голодный взор,
Как землю освежительная влага.
С тобой веду я бесконечный спор,
Как со своей сокровищницей скряга.
Так я, вкусив блаженство на пиру,
Терзаюсь жаждой в ожиданье взгляда.
Живу я тем, что у тебя беру,
Моя надежда, мука и награда…»
Уильям Шекспир, LXXV сонет
*декабрь 1553 года, Конья, праздничный ужин в честь приезда Селима-паши и его семьи* — Вот, твое любимое, - подложил пряный мясной завиток в тарелку… Селима Баязид. Тот редкий случай, когда взрослый взял пример искреннего проявления чувств с детей. Фатьма и Нурбану синхронно заморгали, силясь уверить себя в реальности произошедшего. Ужин как и первая встреча семей в полном составе проходили, на удивление, более чем мирно. Женщины неделю безмолвно, тщательно готовились, будто к военному походу, сопровождать мужей и сыновей и при первой же необходимости защищать, разнимать, успокаивать... Ожидания радушного приема и уютного семейного ужина с пометкой «несбыточная блажь» оказались погребенными под стратегиями обороны и атаки. Блажь, которая взяла и случилась. - Благодарю, - Селим коротко, слегка смущенно улыбнулся, принимаясь за заботливо предложенное лакомство. О существовании друг друга султанши знали только со слов мужей и некоторых прислужников, отчего первое впечатление у обеих было, мягко говоря, не самое лестное. Сейчас же «подлая змея» и «наивная лань» были заняты пристальным наблюдением в попытке отыскать хоть что-то из уже известного, привычного. Искали и не находили. - Папа, можно мне поиграть с Орханом, Гаязом и Арифом? – дети, весь вечер игравшие в дурашливые переглядки, нашли общий язык гораздо быстрее. - Конечно, - легко согласился Селим, глядя при этом в смеющиеся глаза Баязида. В его собственных угадывались точно такие же озорные искорки. - Нурбану-султан, слышала, вы любите книги. Возможно, вам придется по душе прекрасная библиотека Коньи? – Фатьма-султан, решив более не шокировать себя чересчур миролюбивым общением братьев, на правах хозяйки придумала благовидный предлог иначе провести приятный вечер. - С большим удовольствием, - слегка бледная с дороги женщина оживилась, глаза заблестели от благодарности и предвкушения, щеки тронул легкий румянец. Едва ли заметив уход родных, Селим и Баязид продолжили трапезу, окончательно отбросив предписания этикета *так ему, вездесущему!*. Пересели ближе, чтобы быть рядом, чувствовать друг друга. Мимолетные соприкосновения локтей быстро переросли в ласковые поглаживания рук, слова в долгие взгляды, взгляды в поцелуи. «Не стыдясь жен, сыновей, правил… Все-то у нас не как у людей. Аж сам начинаю себе завидовать!», только и успел подумать Селим между страстными приветственными поцелуями.***
«Мешать соединенью двух сердец
Я не намерена*. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена…»
Уильям Шекспир, CXVI сонет
*четыре дня спустя, дворцовая библиотека в Конье* За считанные дни Нурбану преобразилась в почти прежнюю *до негласной опалы* себя. «Наивная лань» оказалась очаровательно доброй, внимательной и заботливой женщиной, весьма интересной собеседницей и прекрасной матерью. Отбросив заносчивые титулы, каждый день они проводили в библиотеке, уютно устроившись возле камина за обсуждением многих общих проблем, интересов и взглядов на жизнь. «Любое чудовище, вернее, «подлая змея», может обернуться весьма приятным человеком или даже другом, если узнать его получше», мысленно исправила в своем воображении образ гостьи Фатьма. В один из ясных, особенно морозных дней, пока мужчины, по настоянию Баязида, тренировались с детьми на улице, женщины вновь проводили время в полюбившейся библиотеке. - Со мной или без меня, главное, что он счастлив, - однажды вырвалось у стоявшей возле окна Нурбану, отрешенно наблюдавшей за дружеским боем Селима и Баязида. – В конечном итоге Мурад – единственное и самое ценное, что у меня осталось… - «выброшенная Клара». Подойдя к женщине со спины, Фатьма приобняла ее, укрывая своим пледом и поглаживая плечи в попытке приободрить. - «Любовь – над бурей поднятый маяк, не меркнущий во мраке и тумане…», - осторожно начала она тихим, ласковым голосом. - «Любовь – звезда, которою моряк определяет место в океане…», - благодарно продолжила мысль Нурбану. - Иногда любимые нами люди, искренне любящие нас в ответ, бывают счастливы не только с нами. Знаешь ведь, как оно бывает*… Отчасти согласна с твоими словами: со мной или без меня, я искренне желаю любимому человеку только счастья, - Фатьма наблюдала за кружащим по снежной поляне мужем с безмятежной улыбкой. «Да благословит их Всевышний. Со временем и я смогу найти в себе силы на это. Просто надо продолжить делать то же, что и всегда – ничего. Я давно утратила надежду на место в его сердце…». Из уютного теплого мирка, наполненного взаимопониманием и поддержкой, женщин выдернул лязг металла, зазвеневшего молниями. Дружеская борьба на матраках стремительно переросла в нешуточный бой на ятаганах. *тем временем на поляне для тренировок* Баязид и Селим, решившие наглядно продемонстрировать *а заодно согреться*, какими «сильными и умелыми» со временем станут мальчики после тренировок даже в жуткий мороз, устроили дружеский бой на матраках. К неприятному удивлению Баязида они дрались на равных. Селим стал гораздо искуснее. А вот Баязид так и не научился проигрывать или хотя бы уступать. - Должен признать, скитание по империи пошло тебе на пользу, - парировав очередной удар, с издевкой произнес Баязид, - наконец-то стал настоящим мужчиной. Селим чуть замедлился, отступил, сдерживая ответный словесный выпад глубоким дыханием. «Ты помнишь, знаешь и принимаешь то, какой он человек. Не поддавайся». - А с настоящим оружием осилишь? – не унимался Баязид, не получив желанного преимущества. - По замыслу Всевышнего все мы от рождения настоящие мужчины и настоящие женщины. Удивительно, что тебе нужно постоянно всем доказывать это… - ну не могут они, когда все настолько мирно. Не выносят физически. Желают знать, что оба сосредоточены исключительно друг на друге. Ощущать всем естеством, но по-иному. Жажда почувствовать взяла верх. Чем и воспользовался Баязид, отбросивший матрак на прилично истоптанный снег и кинувший ему ятаган. - Слабо? – оскалился Баязид, поднимая и направляя обжигающе ледяной клинок оружия на брата. - Не слабо, - полубезумная улыбка Селима сделалась еще чуть более безумной, отзеркаливая оскал и боевую стойку противника. Они сцепились, кружа по вытоптанной площадке. Глаза обоих ярко горели от предвкушения получить долгожданное, жизненно необходимое удовольствие от их личной зависимости. Этот бой, на самом лезвии ятагана, почти насмерть, для них – выказывание взаимоуважения, признание друг в друге равных. Способ проявить любовь. На выбежавших в испуге жен и что-то кричащих им детей они обратили внимание только тогда, когда Орхан, вывернувшись из рук Фатьмы, выбежал прямо на середину поляны, опасно приблизившись. - Хватит! – громко взвизгнул мальчик и, почти рыдая, бросился к застывшим с занесенным оружием мужчинам. Он крепко обнял отца, откинувшего бездушный кусок металла и раскрывшему ему навстречу объятия. Селим так же поспешно отбросил ятаган подальше. «Цена нашего удовольствия неизбежно чья-то печаль». - Прости, Орхан, мы не хотели никого напугать. Тише, - он неловко пытался успокоить всхлипывающего ребенка, виновато глядя то на него, то на подошедших Фатьму, Гаяза и Арифа. Явно ему не поверивших. Селим подошел к Мураду и Нурбану, остолбеневших чуть поодаль. Отведя глаза, сдержанно извинился и вернулся во дворец. Несмотря на произошедшее он, о «ужас»**, остался доволен. Примечания: *Намек на отношения Мехмеда и Мустафы. **Ирония из разряда «Ты не хочешь детей?! Какой ужас!».***
«На радость и печаль, по воле Рока,
Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина светлокудрый, светлоокий
И женщина, в чьих взорах мрак ночной…»
Уильям Шекспир, LXCIV сонет
*две недели спустя, Конья*POV Баязид Хазрет Лери
Селим не спешит удирать в свой санджак, прихватив лишь самое необходимое. До конца дней тот молчаливый побег из Топкапы помнить буду, чтоб ему икалось. Жены и дети выглядят очень довольными. Не считая того единственного, к сожалению или к счастью, случая. Мне нужен план завоевания крепости. Цель неприступна, самодостаточна и весьма искусна в словесных шарадах. В змеиной такой дипломатии. Полная противоположность Фатьмы. Такой светлой, нежной, доброй… Я искренне благодарен ей за претворение в жизнь того семейного счастья, о котором грезил всю юность. Оттого еще сложнее признаться…Конец POV
Его размышления прервал стук в дверь. В комнату, мягко ступая по ковру, вплыла Фатьма. Баязид не спешил реагировать, всерьез испугавшись ее проницательности и того, что слишком громко думал. Потрясающе «удачное» совпадение… - Баязид, - мягко позвала она, усаживаясь рядом и кладя руку на сильное плечо. Когда мужчина кивнул, так и не решившись повернуть голову, продолжила еще более мягким голосом на грани нежного шепота. – В день праздничного ужина… Я все видела, - выдохнула и начала поглаживать мужчину по закаменевшему плечу. - Что ты?.. – вмиг напрягшееся тело мешало быстро соображать. А еще разумно и внятно изъясняться. - Я все-все видела. Вы были так увлечены… приветствиями, что не заметили невольного свидетеля, - «не в меру везучую меня. Немного завидую Нурбану». Баязид окаменел окончательно, блестяще притворившись предметом мебели неизвестного назначения. Фатьма пересела, подогнув ноги под себя и, мягко обхватив теплыми ладонями, повернула к себе лицо мужа. - Я на твоей стороне, Баязид. Кого бы ты ни любил, - «благодарю Всевышнего, Орхан навсегда в их числе. Несмотря ни на что».***
Фатьма давно ушла, возле недописанного «плана» теплился огарок свечи. Баязид погрузился глубоко в себя. Размышляя больше телесными ощущениями и расплывчатыми образами, нежели словами. Пустота. Возможно, ему надлежало чувствовать… хоть что-то? Облегчение, благодарность, удивление… Вместо них перед глазами бессвязной чередой проносились воспоминания: эмоции, места, люди… Смутно маячившее на задворках мысли осознание неожиданно и весьма болезненно запульсировало в висках. «Тогда, при встрече, Селим тоже чувствовал пустоту». Любя столь же долго и не менее сильно, он пережил всю бурю этого разрушительного, «невзаимного» чувства в себе. Которое, не найдя выхода, сломало его изнутри. Он больше не знал, кого желает видеть рядом с собой. «Настала моя очередь делать последний, но размером во всю ту пропасть, разверзшуюся в душе Селима, шаг навстречу, потому как он за полгода неустанных поисков сделал ко мне сотни тысяч шагов».***
*поздний вечер, покои Селима-паши* Действовать решено было незамедлительно. Благо, время для их полуночных визитов друг к другу давно стало считаться «приемлемым». - Здравствуй, Селим. Что ты сейчас читаешь? – «он постоянно что-то читает, невозможно ошибиться». Селим скептически выгнул бровь, но получив в ответ лишь горящий решительностью и сосредоточенностью взгляд, осторожно заверил: - Ты таких больших и пыльных боишься, - «бесполезные рассадники пыли. Так ты их называл, распинывая аккуратные стопки на полу, когда мы были детьми». - И все же… - отсутствие реакции на издевку и упоминание «наличия» какого-либо страха у бесстрашного Баязида всерьез настораживало. И пробуждало любопытство. - «Илиада». Слышал о такой? - Кажется, лала Мустафа упоминал ее как военный трактат… - расплывчато и неубедительно соврал Баязид. – А здесь она есть? Сдержать гомерический хохот Селиму помогло только безмерное удивление, вызванное абсурдностью ситуации. - Я взял ее сегодня в библиотеке твоего санджака, - с акцентом на нужных словах, как несообразительному ребенку, объяснил он. Косая усмешка вырвалась против воли. - Как закончишь, передай ее мне через любого из слуг. Селим моргнул, мысленно соглашаясь. Еще раз моргнул. Выразил согласие словом через рот. Моргнул, глядя на закрывающуюся за Баязидом дверь, ушедшим таким воодушевленным, словно он героически выполнил особо трудную задачу.***
*21 декабря, покои Баязида-паши*POV Баязид Хазрет Лери
Вторая книга после Корана и сказок, которую я добровольно прочел. Вру, сказки только слушал. Чтобы не смущать жен, практически ежедневно заседающих в библиотеке, читаю у себя. Ну, еще чтобы не чихать несколько раз в минуту. Рассадники пыл…кхм…мудрости. Это важно! «Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада, кто на душе сокрывает одно, говорит же другое…», давлю очередной зевок. Не одно, так другое. Список пополнился очередной темой для обсуждения. Одиннадцати вполне должно хватить. Если меня не выгонят уже после первой… *23 декабря, покои Баязида-паши* Когда он успевает их читать?! Дела санджака отнимают львиную долю времени. Представляю, что его ждет по возвращении в Кютахью… И ни разу не сочувствую. Знает, на что идет, продолжая оставаться здесь. «Пей только чистое вино, любовью мы пьяны. Горит в огне терзаний тот, кто полюбил тебя…»* *27 декабря, покои Селима-паши* Попытка №… Селиму нравится! Пусть он в этом никогда не признается, но каждый раз, когда я прихожу с очередным списком «дурацких», по его нескромному мнению, тем, глаза Селима горят любопытством, а бодрость посреди ночи бьет ключом. - «В тот день, когда умру, вы не заламывайте руки, Не плачьте, не твердите о разлуке! Тот не разлуки, а свиданья день. Светило закатилось, но взойдет. Зерно упало в землю – прорастет!», - писал Руми**, но послушай! - «Рассохнется твоя арба, и твой верблюд падет, И шах, и нищий – все земле достанется, и только», - будто возражает ему Бакы***. Если сопоставить некоторые их стихи, то получится диспут****! Так увлеченно объясняет мне столь «существенное» различие. Как можно настолько самозабвенно рассуждать о несуществующем? У него красивые губы. - Баязид, ты слушаешь? Охотно перевожу взгляд на его глаза. Не менее прекрасное зрелище. - Мугум, - невнятно мычу согласие. Он явно недоволен, но выбирает продолжить свой монолог-всего лишь-мнение. - Правда, Бакы вывел бы из себя любого извечно повторяющимся «и только»…Конец POV
Примечания: *ФизулИ или Мухаммед ибн Сулейман (1494-1555) – османский поэт и мыслитель XVI века. **Руми Джалаладдин (1207-1273) – персидский поэт-суфий XIII века. ***Бакы или Махмуд Абдулбакы (1526-1600) – османский поэт XVI века. ****Диспут – формальный способ ведения спора.***
*29 декабря, поздний вечер, дворцовая библиотека в Конье* - Помнится, я пару часов назад желал кому-то спокойной ночи. Дети разом замерли в забавных позах и испуганно посмотрели на Селима. «Видать, не только Баязида одолела неуемная любовь к «бесполезным рассадникам пыли»». - Мы ненадолго, только почитать! – попытался оправдаться Мурад. Селим сделал неутешительный вывод, что общение с полуграмотными все же заразно. - Почему ночью? – спокойно уточнил мужчина, не спеша являть праведный гнев. Все же, библиотека не увеселительное заведение. - Как только возник вопрос, так и пришли, - невозмутимо ответил Орхан. «Ну точно сын своего отца». - Показывайте, что у вас там, - сдался мужчина, подходя к столу. Гаяз с легким поклоном протянул ему книгу. ««Бренная бесцельность бытия»*. Любопытно». - И что же за вопрос терзает столь юные умы посреди ночи? На этот раз молчание затянулось. Никто не спешил посвящать взрослого в тайну. - Мы так и не знаем…, - несмело начал Ариф. - Кем нам следует стать, когда вырастем, - уверенно закончил Гаяз. - Твой старший брат Мехмед – Повелитель всего мира, ты и Баязид-паша – великие наместники. Кем тогда быть нам?.. – задумчиво и немного грустно поведал Мурад. Выдохнув и мягко улыбнувшись, Селим опустился на стул рядом с детьми, ожидающими своего приговора. «Я был таким же». - Внимательно послушайте, что я сейчас скажу, - негромко заговорил мужчина, доверительно заглядывая в детские глаза так, словно собирается поведать великую тайну. – Каждый человек, независимо от положения, происхождения и возраста, должен уметь делать что-то полезное своими руками. Трон, семью, дело всегда могут отнять, но у тебя останешься ты сам, твои знания и умения. Когда был вашего возраста, решил: если меня никогда не назовут Повелителем всего мира, то пусть лучше кличут поэтом или ювелиром, чем бесполезным нахлебником. Дети, затаив дыхание, ловили каждое слово, запоминали и заучивали здесь и сейчас. - Отец *прочел молитву* любил говорить и повторять мне: «- Все лучшее, равно как и худшее в нашей жизни, будет сделано нашими руками». Знаете, какое звание носит Баязид едва ли не с пятнадцати лет? Лучший воин Османской империи. Несмотря на легкость, с которой он говорит о воинском искусстве, столь высокое звание, единственное и весьма завидное, стоило ему немалой крови. «Аж сам впечатлился. Надо отдать должное. И ему, и себе». Орхан, очевидно не знавший этого, с гордостью расправил плечики и заметно оживился. - Мы все обязательно освоим то, чему нас учит отец, - почти торжественно поклялся он. «У нас просто нет выбора», мысленно усмехнулся Гаяз, с которого, в силу возраста, спрашивали в разы больше. - Я смог осчастливить ваше любопытство? – поинтересовался Селим, поочередно оглядывая полусонных детей. - Благодарим за наставление, отец, - ответил Мурад. Остальные согласно закивали, отчаянно борясь с зевотой. - Тогда желаю вам спокойной ночи во второй и последний за этот вечер раз, - мягко, но непреклонно сказал мужчина. Дети, нестройным хором ответив на пожелание, разбрелись каждый к себе. «А мне предстоит выбрать очередную известную от и до книгу, которой буду отбиваться от «культурных поползновений» Баязида в ближайшие пару дней»… Примечания: *Несуществующий аналог романа Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия».***
Тяжелую занавесь из сапфирового бархата украшала россыпь алых пятен, отбрасываемых единственной зажженной в покоях свечой. Селим, заложив руки за спину, стоял у полузатуманенного снежной завесой окна, смакуя таинство явления «без начала и конца». «Снег – восхитительно чистый, дарящий хрупкую надежду на лучшее, неумолим в стремлении заполонить собой всю землю, все небо, весь мир. Слой за слоем, перышко к перышку. Каждая снежинка, такая легкая и неуловимая в своем одиноком танце, берется словно из ниоткуда и исчезает в неизвестности, во множестве таких же, образуя надежный, недвижимый покров. Завораживающее действо…». Время растянулось, уподобилось «бесконечному» снегопаду. Селим не обращал внимание на усталость, на догорающую свечу, на неприятный сквозняк от окна, неспособный, однако, даже колыхнуть тяжелую занавесь. Мысли занимало гораздо более непостижимое. Баязид. Его чувства похожи на снег. Увлекающие своей непредсказуемостью, они были то нежными, мимолетными как ускользающее утреннее видение, то накрывали Селима с головой, стремясь заполнить до краев, нещадно сгибая, ломая своим необузданным напором, вынуждая покориться. «И все-то у нас не как у людей… Люблю, ненавижу… Одновременно одного и того же человека…». Обрывки мыслей проносились в голове мужчины, вторя мельтешению снежинок перед глазами. - Моя душа, ядро земли греховной, мятежным силам отдаваясь в плен, ты изнываешь от нужды духовной и тратишься на роспись внешних стен…* - слова тихим шелестом безотчетно слетели с губ. «Продолжать сопротивляться, выбиваясь из сил, мучая обоих, или сдаться, уповая на милость стихии?..». Примечания: *Уильям Шекспир, CXLVI сонет.***
- Мама, я хочу стать ювелиром! И я, Фатьма-султан, - заявили Орхан и Гаяз, с самого утра караулившие женщин в библиотеке. - А я – архитектором! – сверкая глазами, заверил Мурад глядящую на него с нежной улыбкой мать. - А я, а я… Буду расписывать посуду как Баязид-паша! – объявил Ариф. - Нам нужны учителя, - закончил общую мысль Мурад. Фатьма и Нурбану, обменявшись удивленными взглядами, радостно согласились подготовить все необходимое. Еще один повод для приятной беседы за горячим чаем и сладостями.***
*ночь с декабря 1553 года на утро января 1554 года, покои Баязида-паши* «Любовь отравляет мозг похуже любого вина», корил себя Селим, стоя посреди ночи в покоях брата с увесистым ларцом и кипой каких-то непременно «неотложных» идей. И только лишь по-детски восторженно горящие в полумраке глаза Баязида не давали ему развернуться и умчаться откуда приперся. Баязид вторую минуту переводил заинтересованный, неестественно бодрый взгляд со свертков в одной его руке на ларец в другой, ожидая начала разумного объяснения столь позднего визита. - Тут предложения по улучшению жизни семей, потерявших кормильца, и список мест, где могли бы работать старики и дети-сироты, - он неловко свалил аккуратные трубочки на низкий столик. – А это – первый шаг к их осуществлению, - поставил рядом увесистый ларец, в котором тихонько звякнули монеты. Пара минут прошла для Баязида в молчаливом разглядывании прибавления и мысленных уговорах проснуться. Лишь спустя еще некоторое время поверив в то, что происходящее - явь, он, расчувствовавшись, подскочил с места, за пару шагов оказался рядом с Селимом и заключил его в крепкие объятия. Горячий шепот слов благодарности и того, насколько для него все это важно, перемежался с порывистыми поцелуями в висок, скулу… А Селим стоял, хватая ртом воздух, стараясь надышаться как перед прыжком с немыслимой высоты. Баязид чуть отстранился, не выпуская из объятий, проникновенно заглянул ему в глаза, прошептал: - Благодарю тебя, Селим. Они не поняли, кто потянулся первым. Хрупкое, благодарное касание губ переросло в чувственный поцелуй. Руки переплелись, расползлись по телам, оглаживая, сминая, распаляя. Баязид, оторвавшись от покрасневших блестящих губ, принялся прокладывать дорожку влажных поцелуев по доверчиво подставленному горлу, шепча какую-то очаровательную чушь…
***
«…Любовь – над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
Определяет место в океане…»
Уильям Шекспир, CXVI сонет
Когда-то неторопливая нежность между ними была чем-то инородным, но сейчас ощущалась так естественно. Искусная трагикомедия масок, деливших первую «близость» юности и всю жизнь, ранила подспудным пониманием, что оба не вкладывают во взаимное влечение смысла больше, чем есть в простом любопытстве или похоти. Однако, когда влечение из интереса к неизведанному, необъяснимому, у обоих сменилось любовью из участия, желанием дарить, невольным восхищением своей полной противоположностью, они смогли принять простую до смешного и грустную до слез истину: за всю жизнь только друг с другом они могли быть откровенно искренними. Быть собой. Переплетясь телами на разостланной постели, Баязид и Селим, будто впервые, изучали друг друга, но иначе: не кулаками, а мимолетными касаниями, глубокими вздохами, поцелуями... Неторопливыми поглаживаниями избавляли друг друга от остатков одежды. - Знаешь, как сильно я хочу сдержаться, - шепчет Баязид, прокладывая дорожку влажных поцелуев по внутренней стороне бедер, - быть нежным с тобой. Особенно сейчас, - мягко втянул кожу паха, несильно прикусил соблазнительно выпирающую тазовую косточку. - Я стараюсь. Я правда стараюсь ради тебя, Селим, - согрев розовое масло между пальцев, он осторожно ввел один на две фаланги. - Поэтому прошу, хоть раз пойди мне на встречу, - поцеловал в живот, добавляя второй палец, массируя трепещущую нежность глубины тела любимого. «Не раз и даже не два, ну да ладно», подумал Селим, наблюдая за его действиями из-под полуприкрытых век. - Откуда ты?.. - У меня, как и у тебя, есть очень понимающий старший брат. Даже два, - продолжая размеренную ласку, будто в поиске чего-то, полушепотом поведал Баязид. - Зачем…ммм… - Селим выгнулся от нового, неожиданно приятного ощущения. Которое повторилось снова, снова и снова… - Затем, чтобы не навредить, - он серьезно смотрит в подернутые дымкой голубые глаза. – Оттого, что по – настоящему желаю всего тебя, Селим, - вызвав приятную дрожь в последний раз, он отстранился, обильно смазывая себя маслом. – Три коротких, один глубокий, - легко чмокнул его в нос, усаживаясь на колени, - потерпи немного. Устроившись между разведенных ног, перенося вес на руки, Баязид сделал несколько плавных движений бедрами. Ощутив на предплечьях полосы, начинающие ощутимо печь, замер. - Селим?.. – зовет настороженно. Его лицо постепенно становится нахмуренным отражением лица напротив. - Три глубоких было, - шипит Селим через стиснутые зубы, - где короткий?! — Это они и были, - Баязид опускается на локти, обнимая его, одним плавным движением погружаясь полностью. Окончательно потеряв контроль из – за непривычных ощущений, Селим несильно, но ощутимо стукнул его по плечу стиснутым кулаком. В уголках глаз проступили слезы. Он судорожно выдохнул, сильнее откинулся на подушки, запрокидывая голову, пряча лицо в сгибе локтя. Баязид наощупь нашел его руку, силой разжал покрасневшие пальцы, переплетая со своими, давая ощутить поддержку. - Сожми так сильно, как чувствуешь. Я рядом, Селим. Страх перед неизвестностью будущего, плескавшийся в глубине голубых глаз, разбился о непоколебимую уверенность в карих… «Баязид, знал бы ты, какие сильные, противоречивые чувства борются во мне за право быть выраженными…». Вместо связной речи вырывались неконтролируемые стоны, голова шла кругом от жара и напряжения, охвативших все тело. Они целовались так, словно каждый старался передать всю ту бурю чувств, которую испытывал благодаря желанной близости. Губы обоих опухли и саднили от такого напора. Размеренный ритм движений набирал силу и скорость. - Подожди… Стой, Баязид, остановись, - горячо зашептал на ухо Селим, похлопывая его по плечу раскрытой ладонью. С очевидным усилием мужчина подчинился, уставившись на него полубезумными от желания глазами. - Ляг на спину, - потребовал Селим, очень стараясь не поддаться смущению и не отвести глаза, смотреть прямо в черно-карие жаждущие бездны напротив. Баязид рывком перекатился на спину, за руки увлекая любовника за собой. Проблеск предвкушения в его глазах утонул в густом вожделении, стоило Селиму оседлать его бедра, с тихими, короткими стонами медленно насаживаясь на пульсирующую твердую плоть. Баязид инстинктивно вскинул их, входя до основания. Если с покорным Селимом ему хотелось быть нежным, терпеливым, обожающим, то с ним таким, откровенно желающим, воздержанность представлялась кощунством. Следуя ощущениям, Баязид наконец отпустил себя, размашисто вбиваясь в упругое, горячее нутро. В глазах Селима заблестел тот знакомый ехидный огонек неуловимого превосходства, невысказанное язвительное «я все равно победил». Вдоволь насладившись видом потерявшегося в ощущениях любимого, он склонился к широкой, мускулистой груди. У Баязида россыпь шрамов на красивом теле и Селим упорно выцеловывает их все. У Баязида такое везение, с которым никакие бедствия не нужны, и Селим готов делить с ним любые последствия. Желанное последствие их близости оглушило, выплескиваясь, наполняя, пачкая мокрую кожу. Тяжело дыша, Селим уложил голову на плечо жмурящегося Баязида, вслушиваясь во все и сразу. В прерывистые вдохи. В скольжение кожи о кожу. В сердцебиение… Перестав созерцать звезды, Баязид разлепил упорно закрывающиеся веки и замер под взглядом голубых глаз, так проникновенно всматривающихся в его. Там, на дне, готов поклясться, спрятано много больше, чем он смог увидеть за всю свою жизнь. Чистые, полные немого обожания и чего-то еще. Чего-то невообразимо непривычного, но столь долго и страстно желанного… Так же порывисто, как временами безудержно обрушивал на Селима свои чувства, его волнами, одна ярче предыдущей, захлестывало осознание. Того, как сильно, а главное, незаслуженно он в течение жизни ранил человека, к которому тянулся всей душой. О, Баязид был слепцом с ослиным упрямством! Иначе откуда взялась бы сейчас эта нежность и… взаимность?.. Селим ничего не сказал. Лишь нежно тронул поцелуем губы, мягко соскользнул под теплый бок, накрыл обоих одеялом и, зарывшись носом куда-то между шеей и плечом, уснул с едва заметной улыбкой. Баязид обнял в ответ, притягивая ближе, с щемящей в груди нежностью посмотрел на любимого и тоже погрузился в безмятежный сон. Порой стремление силой своих чувств вызвать ответную любовь в другом напоминает старания до ужаса упрямого, не в меру воодушевленного человека, не считающегося ни с чем и ни с кем. Который все колотится в глухую стену, надеясь выторговать крошечный шанс на место в чужом сердце… Только вот взаимность – стремление двоих. И какое же счастье, когда оба день за днем из множества людей продолжают выбирать друг друга.