Утраченное тело, душа в котором ещё жива

Лёша, правда, пытается совладать со своей дрожью, но это всё никак не выходит. Его ледяные пальцы хватаются за чужое плечо, а сорванный голос умоляет: — Останься. Саша смотрит своими глыбами пусто, без насмешки, но Лёша видит по краям синевы разгорающийся огонь раздражения, из-за чего резко отдёргивает руку от тёплой кожи. Подушечки пальцев будто горят от соприкосновения с чужим теплом. Лёша опускает голову ещё ниже, пряча взгляд за отросшими светлыми волосами. Сегодня он вновь не может его удержать. В комнате всегда очень холодно и, кажется, не найти место, где было бы тепло, не считая объятий Саши. Хотя и те сквозят обжигающим морозом. И сейчас, когда дверь с громким звуком захлопывается, он снова остаётся один со своими уродливыми мыслями, что точат зубы об его сырое тело. От этого не спастись, ведь бежать некуда и не к кому. Лёша хотел бы разрезать свой череп, руками превращая в месиво собственный мозг, только бы не слышать своего мерзкого голоса, что вечно ему что-то нашептывает. Лёша не прочь бы жить с пустой головой. Белые таблетки в пластиковом контейнере как всегда насмешливо напоминают о себе и Лёше приходиться с постоянным раздражением отводить взгляд от них. Чужой голос в голове напоминает: «Дневная норма, Алексей». Лёша этот грубый голос слушает и верит ему – он ему ещё не лгал – поэтому запихивает навязчивые видения поглубже в свою кровоточащую коробку, чёрная жижа из которой стекает вниз уже к самым ногам. Несмотря на бесполезность собственных мыслей, мозг всё же помогает ему, нашептывая знакомый список дел. Оденься, и Лёша одевается, набрасывая, кажущуюся огромной, футболку на голое тело. Ступая босыми ступнями по полу, иглы холода жалили нежную кожу, пропуская мурашки через всё тело. К холоду Лёша давно привык. Неуверенной походкой он бредёт на кухню, ведь любезно напоминающий мозг голосом Саши шепчет: «Поешь». И Лёша достаёт из холодильника недавно принесённый клубничный йогурт, морщась от холодной жижи, стекающей по глотке. В голове проскальзывает ассоциация с собственной кровью, ведь то, что течет по его венам, больше напоминает грязь; и если бы он сделал надрез у горла, эта грязь падала бы влажными кусками на кафель, разбиваясь в брызги. Ухмылка искажает лицо от мысли, что скоро об этом должны узнать. Они узнают, что я умер ещё тогда. Действие недавно принятых лекарств утрачивает силу, поэтому злобные шептания будто становятся громче и противнее, от чего тревожность вместе с усталостью накатывает с новыми силами. Они всё шепчут и шепчут, и множество голосов смешиваются в одно шипение из которого ни слова не разобрать. Лёша не понимает чьи это голоса, он не может даже определить пол обладателей звука, но почему-то уверен, что эти голоса пытаются донести ему одну понятную вещь — попытки казаться живым очень смешны. Лёша с ними согласен. Идя в ванную комнату, Лёша думает, что идея отложить это занятие на завтра не так уж и плоха, но мысли о скривлённом лице Саши неприятно будоражат. В последнее время его лицо и так стало всё чаще казаться уродливой маской, но Лёша Сашу не винит — он понимает, ведь у самого такая же вросла в кожу. Горячие струи стекают по телу, а плотный пар от воды наталкивает на мысль, что всё же нужно снизить температуру. Кожа становится почти что бардовой и Лёшу передёргивает от скорой схожести с кровью. Он весь перемазан кровью и нет никого, кто мог бы помочь им. Он прижимает ещё горячее тело к себе, растирая кровь руками по её изуродованному лицу, тихо шепча: «Пожалуйста». Слипшиеся от крови волосы удивительно красиво скручиваются в спирали у неё на лбу. Лёша понимает, что воздух из лёгких пропал, кажется, весь. В голове гулко бьётся страх, ведь он не может дышать. Опять. Душевая кабинка стаёт слишком тесной и удушающий пар не делает лучше. Тело кажется слишком тяжёлым и пьяным. Голоса кричат, вопят, и он слушает их, практически вываливаясь из тесного пространства. «Беги, крольчонок, беги» — поёт её голос. Мокрые ступни скользят по ледяному кафелю, и, падая, острые колени ударяются с особой силой. «Алексей, дышите» — твердит другой. Обкусанные губы глухо шепчут мантру, пока капли воды стекают по телу вниз, разбиваясь, как когда-то разбилась она. Лёша скребёт ломаными ногтями по плитке в попытке зацепиться хоть за что-то. Будь тут Саша, он ему бы помог, несмотря на то, что парня от Лёши воротит. Воротит из-за трупного запаха, что исходит от моего тела. Казалось, прошла вечность, когда воздух с лёгкостью стал поступать в лёгкие. Дымка в сознании начала развеиваться, когда тело протестующе заныло из-за долгого пребывание в одной позе. Шепот подсказывал, прими свои таблетки, и Лёша вновь послушался, поднимаясь с колен. Лекарства и вправду помогали, жаль, что ненадолго, жаль, что с последствиями. Но Лёша на это не жаловался. Мёртвым жаловаться не к чему. И поэтому он со смирением принимал маленькие белые, серые таблетки, что прописал ему доктор со стальным, не жалеющим его, взглядом. Лёше этот доктор нравился, правда. В душу не лез, пытаясь из месива слепить что-то похожее на норму — только прописывал лекарства нужные в данный момент. Доктор говорил: «Будете придерживаться рекомендаций, и всё будет хорошо». Лёша утвердительно кивал — знал, что у него уже не будет. Тревожность быстро сменилась апатией с сонливостью. Вместе с тем, назойливые голоса тоже заткнулись, оставляя после себя мягкую пустоту. Лёша спать идти не хотел, ведь насладиться вот такой вот тишиной ему было необходимо. Она навещала его на короткие промежутки времени: когда он принимал таблетки и когда он был под Сашей. Последнее случалось не очень редко, и не очень часто — два раза в неделю. В эти дни его пустота в голове граничила с воплем всех голосов, но даже так было лучше, чем иметь возможность разбирать, о чём говорят обладатели звука. Среда, шептал себе Лёша. Сегодня была среда. Лёжа на кровати, вдыхая запах стираных простыней, Лёша пытался уловить присутствие Саши здесь. Оно было совсем незаметным: тонкий запах его парфюма, смешанный с потом на покрывале. Он зарылся лицом в белую ткань, глубоко втягивая носом воздух. Да, вот так, ты всё ещё со мной. Саша приходил к нему по воскресениям и средам, принося с собой пакеты с продуктами. Он убирался в его квартире, стирал вещи, разбирал покупки и занимался с ним сексом, после этого уходя, даже не приняв душ. Лёша знал, что эта квартира Сашу душила. Она пробиралась под кожу, режа вены, лопая капилляры, она обхватывала своими длинными скрюченными пальцами мощную шею и давила, давила, давила… Давила пальцами Лёши. Каждый день после принятия таблеток, когда голова была заброшенным домом, он закрывал глаза и боязливо вспоминал все моменты с Сашей. Он боялся его забыть. Его сильные большие руки, плечи, усыпанные родинками, тонкие губы. Вот и сейчас, Лёша вспоминал его глаза, но вместо них видел пустоту, наполненную серым дымом. Он быстро откидывает начинающуюся панику, и продолжает вспоминать что-то другое: то, как их кожа соприкасается, обмениваясь теплом, и как из Сашиных уст выскальзывает не его имя. В такие моменты Лёша чувствует себя по-настоящему счастливым — Лёша может её заменить. Когда действие лекарств проходит, Саша в воспоминаниях растворяется, будто его никогда и не было. Вместо этого на руках появляется кровь, а рядом прижимается сырое тело девушки. Он видит, как её рука до хруста сдавливает его руку, а серые, залитые кровью, губы шепчут: «Позаботься о нём». И Лёша не может вымолвить ни слова, лишь закрыть глаза и быстро кивать, прижимая тело к себе и вплетая руки в спутанные светлые волосы. Он медленно погружает чужое тело себе внутрь, прямо в сгнившие органы, продавливая собственные рёбра. Он успокаивающе шепчет голосом доктора: «Всё будет хорошо». Ведь мёртвым лишние хлопоты ни к чему. Дожидаясь воскресенья, Лёша живёт по чёткому плану — делать всё, что делают нормальные живые люди. Он ест принесённые Сашей продукты, справляет нужду три раза в день, принимает лекарства и просто дышит. Глубоко, как говорил ему доктор, и спокойно. Так, будто бы его ничего не беспокоит: ни бессвязные голоса в голове, ни трупный запах, исходящий от него. «Это всё временно», — говорит ему доктор. Ты должен чувствовать это всегда, напоминает себе Лёша. Ты должен. Очень часто, после резких приступов панических атак, когда всё окрашивается в кровавый, и безжизненное тело прижимается к нему, он вспоминает чёрные глаза. Их он пока очень хорошо помнит, ведь почти такие же смотрят на него в те редкие моменты, когда он осмеливается смотреть в зеркало. Лёша не любит своё отражение, ведь никогда не узнаёт самого себя по ту сторону. Лёше кажется, что он меняется. Меняется необратимо, когда кожа на руках лопается с отвратительным звуком рвущейся ткани. В такие моменты, когда вкус крови ощущается на языке достаточно остро, он всё же подходит к зеркалу, что увидеть вновь несебя. Он открывает собственный рот, запуская пальцы внутрь, прямо в темноту, и ощущая влажную теплоту. Подушечками проводит по зубам, сильно давя, чтобы в который раз сказать себе, они всё ещё на месте. Из зеркала он видит монстра, раздирающего собственный рот. Лёше кажется, что он перестаёт существовать. Лёша этому рад. Спустя несколько дней он слышит звук открывающейся двери, и знакомая тревожность накатывает с новыми силами. Когда человек заходит в его комнату, тревожность не пропадает, ведь он не знает, кто это такой. Лёша вглядывается в смутно знакомые черты лица, пытаясь из кучи голосов в голове выловить нить воспоминаний. Ничего не найдя, он сильнее укутывается в белое одеяло. — Мне нужно поменять постельное бельё, — хрипло говорит человек, и Лёша с облегчением узнаёт в этом голосе Сашу. Да, сегодня воскресенье, понимает он и теперь уже видит перед собой знакомого парня. Мелкие детали, что раньше были хаотично разбросаны по лицу, складываются в один образ. Да, это Саша. Лёша тянет свои руки к человеку в поисках тепла, даже не смотря тому в глаза. Он знает, что там увидит лишь зияющую пустоту. Он не хочет сейчас этого видеть. Пустота преследует его после приёма лекарств, когда орущая паника, пульсирующая в голове, отступает, но не дарит облегчения. Поэтому просто позволь мне не думать об этом. Ощущая чужие касания на своей коже, вопящие в голове голоса затихают, растворяясь в темноте, и мурашки ползут по позвонку от долгожданного умиротворения. Он шепчет Саше: «Обними меня». В голове договаривая, будто я — это она, и чувствует уже тепло отовсюду, когда руки обхватывают его, прижимая к себе. Лёша чувствует, как меняется. Но теперь кожа не лопается от напряжения, брызжа грязью, — она медленно растягивается и приятно плавится под касаниями. Он закрывает глаза, отдаваясь ощущениям и забывая обо всём. В этом пространстве только она и Саша, что становятся одним целым. Стон срывается с его губ, когда тело вдавливает его в матрас, и Лёша чувствует, как погружается в нутро чужой плоти, бережно раздвигая руками мраморные рёбра. Он прижимается всё сильнее и сильнее, удовлетворённо ощущая их влажную кожу. Аккуратно гладит короткий ёжик волос, шепча на ухо его имя, что растворяется горячим паром в воздухе. Чувствуя чужую руку, сжимающую и натягивающую его пряди волос, Лёша стонет громче, ногами оплетая напряжённое тело, чтобы не дать шанса убежать. Он ласково гладит спину Саши, пока слышит тяжёлое дыхание прямо в ухо, смешанное с непрерывно повторяющимся: «Стася». Да, я здесь. Когда всё заканчивается, Лёша чувствует приятную тяжесть тела на нём, в его объятиях. Он продолжает мазать касаниями чужое тело, успокаивая, будто говоря всё хорошо, пока Сашина спина вновь не станет напряжённой от съедавших того мыслей. Лёше очень бы хотелось забрать все давящие мысли себе, чтобы хоть как то облегчить ношу на плечах Саши. Одной больше — одной меньше, не важно. Особенно, когда в голове всплывают строчки из записки: «Лёша, позаботься о Саше, он тот ещё растяпа». Поэтому, он старается заботиться, как может, пока ему это позволяют. В комнате вновь становится до одури холодно, или так кажется только Лёше, когда ощущение тяжести пропадает, и появляется знакомое чувство тревоги, отдающее куда-то вниз живота. Саша вновь уходит, оставляя после себя неразложенный пакет с продуктами и пахнущее им бельё с белыми разводами. Он забирает с собой часть раздражающих голосов, что не собираются возвращаться, пока Лёша не поймёт, что снова забывает, как выглядят Сашины глаза. Он смотрит вверх, на белый потолок, ощущая разлагающееся тело возле себя и чувствуя ужасный запах, что исходит от неё. Боясь смотреть на изуродованное лицо, Лёша прислушивается к капающему крану, что вскоре превращается в знакомый звук ошмётков плоти, разбивающихся об асфальт. Он поднимает свои руки вверх и разглядывает на них запёкшуюся кровь. Лёша чувствует, как щеку щекочут светлые волосы трупа, что пристально наблюдает за ним, заглядывая в глаза. «Всё будет хорошо», — говорит он её голосом, когда собственная рука ласково оглаживает изуродованное лицо сестры. Лёша смотрит на гниющие раны, пустые глазницы и видит свою прекрасную Стасю — ту, чьи объятия были самыми тёплыми. Он целует её нос, щёки, веки, постоянно натыкаясь на раздёртое месиво, пока её губы шепчут: «Всё будет хорошо». И он ей верит, верит больше, чем себе и доктору с безразличным взглядом. Лёша притягивает тело, обнимая крепко и сильно — так же, как всегда делала она. Он слышит, как лопаются её суставы, чувствуя всё на себе. Лёша заталкивает неживое тело с противным хлюпающим звуком себе внутрь без малейших усилий, чувствуя спокойствие от ощущения её в себе. Бубня песню, что так часто пела она, он засовывает пальцы в собственный рот. Металлический вкус появляется на корне языка, превращая слова в кашу. Ощупывая каждую часть, Лёша не чувствует зубов. Липкая кровь стекает по подбородку, когда он вынимает руки из-за рта, ложа их себе на шею. Когтистые пальцы сдавливают до хруста плоть, заставляя перестать дышать. «Беги, беги, беги» — поёт она. Он вспоминает с каким звуком ломается тело и как далеко брызги крови мажут асфальт. Вспоминает ощущение влажного жара на руках и ногах, и то, в какое месиво превращается плоть. Сейчас он не чувствует страха перед этими воспоминаниями. Он прислушивается к собственному сердцебиению, когда в нос ударяет знакомый запах гнили. Голоса в голове восторженно вопят, ломая череп— они чувствуют, что что-то не так. Под грудной костью пусто — ни единого звука. И Лёша понимает — сердце, наконец, сгнило.