Эдди был для Стива миром, который никогда не причинит ему вреда. Только если он сам об этом не попросит.

Впервые они занялись сексом через неделю после перехода Курильщика в четвёртую комнату. Это не было чем-то диким для них, ведь в Доме каждый, казалось, хотел почувствовать тепло другого тела. Пусть даже это тело отличалось от «нормального». У Курильщика, ко всему прочему, были все части тела на месте, хоть некоторые и не функционировали, так как должны. Но Сфинкс не смел жаловаться, когда у самого даже не было рук.

Нил безвучно вздохнул, когда его сердце стало болезненно сырым и кашицеобразным. Он чувствовал себя на грани безумного счастья и непонятной тоски. Это чувство, которое становилось сильнее каждый раз при взгляде на спящего Эндрю, никогда не пропадало. Оно жило вместе с ним изо дня в день — смешивалось с запахом духов Эндрю и шерсти кошек, вплеталось в звуки утренней готовки на их кухне, жило в каждом мгновеньи совместной жизни.

В мыслях у Ксюши только чужой громкий смех и крики поздравлений. И так тошно от этого всего. От глупой Гороховой, с её глупыми рыжими волосами. От глаз её черных, кукольных, что смотрят всегда с тихим ожиданием чего-то. И послать бы к черту всех её подруг, что обнимают её крепко-крепко — так, как Ксюшу не обнимали и она Аню, тоже почему-то, не могла. К черту собственную слабость и слёзы, собственные глупые надежды и жалость тоже эту чертову к себе. Все к черту.

Ему отчаянно хочется кричать. Вокруг темно, но Артём видит собственное отражение в запотевшем зеркале душевой. Он смотрит на себя и до зубного скрежета ненавидит. Ненависть бурлит в его теле, кровавыми брызгами выливаясь из берегов, и истерика с каждым моментом всё ближе. Она тянет свои скрюченные пальцы к рваному сердцу, ласково пытаясь залатать ткани. Она шепчет что-то о жалости, и Артёму становится противно и устало. Артем разбивается.