Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…
— Чаю? — Дотторе вдруг спросил, поражая Скарамуччу и вынуждая дрогнуть что ментально, что физически… от такой внезапной учтивости. Так быстро и легко поменялись местами; внезапным гостем себя почувствовал уже он.Сейчас бы чашечку крепкого чёрного чая, чтобы хоть капельку взбодриться.
«Береги своё сердце», — произнёс нежный голос Кадзухи из воспоминаний, словно бы поглаживая по щеке лёгкими фантомными прикосновениями. Ненавязчиво, но так по-мягкому просяще. — Каркаде, — приподнявшись, Скарамучча произнёс, прикрывая глаза ладонью. — Левый от окна шкафчик, на самой верхней полке. — Принято. Тихое позвякивание посуды заполнило кухню, прогоняя некогда давящую на голову тишину. Скарамучча не считал, правда не считал, сколько времени он просидел вот так в одиночестве до прихода Дотторе, но прямо сейчас даже его присутствие было лучше, чем ничего. Поддерживало. Услышав, как мужчина залил кипяток в чашку и придвинул её поближе, Скарамучча убрал ладонь от лица, слегка опуская взгляд. Чайные листики плавно раскрывались, окрашивая воду в нежно-бордовый оттенок, захватывая всё его внимание. — Ранение не смертельное, — Доктор нарушил тишину, принимаясь размешивать чай в собственной чашке, постукивая ложкой по стенкам в своей излюбленно-раздражающей манере. — Даже не близко. Единственный нюанс, который мог привести к несколько неприятным последствиям - его проблемная регенерация. Особо проблемная. — Почему? — Скарамучча сухо спросил, внимательно следя за руками вновь тянущегося к печенькам Дотторе. Избегать прямых вопросов ему более не хотелось; прятать внутри себя - тем более. Не сейчас. — Прекрасный вопрос, и ответ на него мне известен, — Дотторе усмехнулся. — Только вот я не могу ответить прямо: Зузу, очевидно, обидится, — во взгляде мелькнули хитрые искорки и он, словно бы не сдержавшись, дополнил: — Особенность его нынешнего тела, Скарамучча. Думаю, сойдёт за аккуратный ответ с предпосылкой на большее… между строк. — Вся моя нынешняя жизнь состоит из этих «предпосылок на большее» и ответов «между строк», — Скарамучча холодно бросил, стараясь контролировать тембр, каждый выскальзывающий слог. Пальцы принялись раздражённо барабанить по горлышку, отражая терзающую его изнутри бурю. — Так будет не всегда. Существуют вещи, которые утаивать долго просто невозможно, — Дотторе подпёр голову рукой, переводя внимание куда-то вниз, в сторону кухонной арки. Причина такого внимания не заставила себя долго ждать: послышался торопливый топот птичьих лапок о плитку. — В вашем случае особенно, и не спрашивай, откуда я знаю. Посвящён я не во всё, лишь делюсь предположением. — И снова почему, — Скарамучча произнёс холодно и почти что безэмоционально, внимательно следя за тем, чтобы усевшийся на колени Дотторе Невермор ничего не сбил со стола. Смольные крылья слегка подмахивали, так и грозясь что-нибудь задеть, но, к счастью, спустя несколько секунд ворон спокойно уселся, принимаясь зарываться клювом в перья. Дотторе знал и понимал больше. Значительно больше, чем он думал. И назвать его только лечащим врачом Кадзухи язык более не поворачивался. Кто он такой, чёрт возьми? В чём истинная суть их дуэта? — Скарамучча, а ты когда-нибудь задумывался, — Дотторе взял печенье в руки, разламывая его напополам с громким хрустом; крошки посыпались на чайную тарелку, — что слишком осознан, слишком сложен для фамильяра? Резко повернув голову, ворон посмотрел на Скарамуччу туповато-птичьим взглядом, не двигаясь, повторяя уже заинтересованный, пронзительный взгляд кроваво-красных глаз. Тихий сюрп чаем, и лёгкая полуухмылка расплылась на губах, придавая эмоциям Дотторе особый, не до конца понятный ехидный окрас. И как же тяжело Скарамучче давался долгий зрительный контакт именно с этим человеком и особым оттенком красного; уникальной в своём роде эмоциональностью этих тревожащих и царапающих что-то внутри радужек…А?
ㅤ──────── ✦ ────────
Кадзуха не выходил на контакт уже два дня.
Никак. Даже капельку. Как бы он ни стучался в дверь его комнаты, как бы ни упрашивал впустить - в ответ лишь душащая тишина. Моментами Скарамучче на эмоциях хотелось выбить эту чёртову деревяшку, посмевшую разделять их, но он усердно держался. Даже еда, которую он приносил к его двери, оставляя на коридорной тумбочке рядом, оставалась нетронутой. Ни чай, ни вода, столь необходимая человеку для жизни. Хозяин, судя по всему, совершенно не выходил из комнаты, да ещё и заперся изнутри, не позволяя попасть к себе. Тишина и игнорирование убивали, причём так методично и болезненно, словно пытка ледяными каплями воды.А вдруг с ним что-то случилось… Вдруг…
Страх Скарамуччи рос и цвёл, пробираясь всё глубже и глубже; в самые глубины плачущего сердца. И дело вовсе не в том, что Кадзуха был единственным знакомым ему человеком в нынешней реальности, некой опорой; не в том, что спас его от прошлого, от которого он, судя по всему, явно так стремительно убегал, раз нашёл дверь к нему сам. И даже не в том, что их связывал фамильярский контракт. А в том, как сильно он боялся потерять его, как сильно дорожил и любил, не в силах представить своей пусть и сломанной, но жизни без него и только. Циничный и холодный, грубый, моментами лишённый эмпатии Скарамучча трескался по швам, не в силах справиться с собственными чувствами, доходя до ручки; теряя всякий интерес к реальности. Даже в мыслях, даже в собственной голове он надеялся услышать его, наплевав на все правила. Чем он хуже, чем незаметнее всех тех бедолаг, что приходили к ним за помощью с израненными сердцами? Его сердце тоже нуждалось в нём и так сильно болело, что Кадзуха просто обязан был чувствовать. Одинокие вечера у камина превращались в акты сентиментальных воспоминаний и концентрация на тишине, чтобы иметь хоть малейший шанс услышать любой шорох сверху. Но ничего, лишь абсолютнейшая, даже мёртвая тишина. Вытянутые к огню холодные руки и пустой взгляд, смотрящий куда-то сквозь; погружение в глубины недалёкого прошлого, где Кадзуха был совсем рядышком, пока его настоящий так жестоко прятался. «Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь?» — голос хозяина всплыл в голове воспоминанием, стараясь казаться таким реальным, почти что идеальным в плане схожести с настоящим… Уютные разговоры, умные обсуждения, рассказы Кадзухи о науке и космосе, под которые Скарамучче даже не хотелось уснуть, а лишь слушать и слушать, узнавая что-то новое в прекрасной, бархатной, невероятно красивой и тёплой подаче. Его голос превращал любую, даже самую заурядную и неинтересную тему в нечто любопытное, способное удержать и сконцентрировать внимание: рассуждения о звёздах, красотах мира, цветах и деревьях, морях и городах, их особенностях; неловкие подтрунивания и флирт между строк, которые то и дело проскальзывали, словно бы не в силах удержаться в их сердцах обоюдно. Детали, так и говорящие о взаимности; связь, сумевшая сплестись в красивый и замысловатый узелок даже несмотря на все трудности и подводные камни. Симпатия в сторону каждой созданной маски, в которой виднелся осколок чего-то настоящего; чистейшая любовь в сторону того, что скрывалось за ними. И моментами Скарамучча, борясь с ложью по отношению к себе, чувствовал себя настолько… любимым. С самого начала, с самого момента зарождения этих особенных уз. Отношение Кадзухи к чужакам никогда не было даже близким, даже капельку схожим с тем, как он относился к нему. К нему и только. А сейчас… Тяжёлый вздох, отдающий болью в груди. Погладив переносицу, Скарамучча вернулся в реальность вновь, успев позабыть, что и третий вечер, плавно переходящий в ночь, он коротал в гостиной. В полнейшем одиночестве. Возможно, его тянуло к теплу, как домашнего кота; возможно, его тянуло к теплу из-за колющего изнутри холода, распространение которого так хотелось приостановить хоть немного. Зацепившись несколько рассеянным взглядом за перекинутый через спинку кресла плед, Скарамучча, захватив его рукой, зашагал в сторону камина, волоча шерстяную ткань за собой. То, что она собирала собой пыль и возможную грязь, трясь об пол, фамильяра совершенно не волновало. Подойдя к камину и выстрелив молнией в дрова грубым, даже несколько рассеянным и несобранным движением пальцев, парень уселся на пол напротив, замечая, как часть дров слегка разлетелась в топке по сторонам, но не разгорелась. Раздражённо вздохнув, он взял одно из поленьев, принимаясь разжигать его прямо в руке, впиваясь ногтями в сухую кору. Пара мгновений, и характерный треск с резким запахом задымившейся древесины заполнили комнату, разбавляя тишину и некую затхлость. Без Кадзухи помещение казалось слишком душным, безжизненным, лишённым той самой особенной свежести.Или же дело в том, что Скарамучча не открывал окна все эти дни.
Швырнув начавшее разгораться брёвнышко в камин, фамильяр обнял колени руками и уткнулся в них подбородком, принимаясь наблюдать за тем, как аккуратно пламя поглощало сухие дрова, срываясь в причудливый и плавный танец, стоило ему разгореться, чуть окрепнуть. Тепло. Снова это чувство тепла, ради которого он приходил к камину каждый вечер, словно околдованный. Единственное место, где Скарамучча мог его почувствовать: ни сад, ни кухня, ни ванная, ни любая другая комната или уголок не могли согреть так, как получалось согреться тут, в гостиной. И фамильяр не мог понять до конца: дело в висящих над каминной полкой травах и цветах, которые привлекали своим пряным ароматом; в запахе книг, которые Кадзуха держал именно в гостиной, забивая книжные полки? Может, в общем антураже, атмосфере, обилии растений, за которыми маг ухаживал; вот в этих злополучных вонючих пионах? Или же в общих воспоминаниях, которые концентрировались густым облачком именно тут: в комнате, объединяющей их друг с другом чаще, чем какая-либо другая.Тут Кадзухи было больше всего.
А он, словно маленький потерянный котёнок, ждал хозяина, стараясь уловить, прочувствовать его суть в месте, где он бывал чаще всего, дабы всё это душащее ожидание было хоть капельку терпимее. Лёгкий озноб вновь прошёлся по телу, пробивая на неприятную, уже ненавистную дрожь. Притянув к себе валяющийся рядом плед, Скарамучча небрежно накинул его на плечи, утыкаясь в колени вновь; шерсть даже не кололась, что немного, но радовало. Вздохнув, он вжался лицом в оголённую кожу, прикрывая ощутимо тяжёлые от недосыпа веки: как же он устал; как сильно это чувствовалось, но здоровый сон обходил его стороной.Приятно: от этого мягкого пледа стало заметно теплее, чуточку уютнее и…
Нет, быть не может.
…И лёгкий аромат трав, в особенности мяты, пощекотал обоняние, моментально ускоряя сердечный стук. Это напоминало бодрящий тык по носу; первый вдох свежего уличного воздуха после долгого дня в душном и затхлом помещении… аромат Кадзухи. Неповторимый, любимый, особенный. Родной. Ткань, чудом удерживающая в себе частичку его существа. Не сдержавшись, Скарамучча прижал плед к лицу, издавая тихий, но очень тяжёлый выдох, чувствуя, как сердце защемило от боли и радости одновременно. Плед Кадзухи. Именно его. Укутавшись в него почти что с головой, фамильяр тихонечко замурлыкал, чувствуя, как любимый и родной аромат плавно окутывал его, словно бы утягивая в объятия хозяина. Спокойнее. Хоть немного, но спокойнее.Плед Кадзухи, тихое потрескивание дров, тепло камина, мягкий ковёр и искренняя надежда на то, что всё будет хорошо.
Именно с ним Кадзуха чаще всего пил чай, погружаясь в чтение очередной книги с головой. Именно с ним на плечах он частенько рассказывал всякие любопытные и не очень истории, цепляя больше своим умиляющим, по-особенному домашним видом. Кутался в него, когда слегка мёрз, стоило непогоде забушевать за окнами их дома… Фамильяр даже не успел заметить, как аккуратно его тело соприкоснулось с ковром, переходя в горизонтальное положение; как легко сонливость и усталость утащили его в свои лапы, стоило ему почувствовать себя хоть немного в безопасности. Так, словно бы Скарамучча снова вернулся домой после затяжной, успевшей осточертеть и вымотать прогулки, чувствуя тепло и запахи родного и любимого уголка, возможно, даже с ароматом выпечки, которая всегда ассоциировалась с уютом, стоило только переступить порог. Именно здесь, в гостиной, у камина, свернувшись клубочком и уткнувшись в скомканный участок пледа лицом, Скарамучча почувствовал себя как дома. Сумев хоть капельку расслабиться, он уснул, представляя, что прямо сейчас его обнимал один единственный человек, даря это необходимое сердцу тепло; живой, здоровый, защищённый: его метафоричный дом. С этим по-особенному любимым и неповторимым ароматом… мяты и персиков.Кадзу…
Его сердце так тихо проскулило во сне.
И если бы Скарамучча не спал так крепко, если бы усталость и переживания не вымотали его столь сильно - он бы мгновенно проснулся от скрипа лестницы и приближающегося звука шагов; услышал бы тихий и тёплый, словно бы умиляющийся смешок, сопровождающийся лёгким и аккуратным, будто бы проверяющим прикосновением к плечу. Почувствовал бы, как тёплые ладони утянули его к себе, поднимая на руки. Ощутил бы робкий, почти что невесомый поцелуй в макушку, и тяжёлых выдох во взъерошенные тёмно-синие локоны с тихим и таким виноватым…«Прости, что оставил в одиночестве. Мне жаль, правда так жаль, что я не могу иначе. Оставлять тебя так тяжело, моментами просто невыносимо».
Мягкая подушка и тёплое одеяло; благоухающая, чуть прохладная простынь. Осторожные прикосновения к щекам самыми кончиками пальцев, почти что ноготками; свежесть, и тот самый запах… Родной, исходящий столь ярко от человека, которого спящее сердце Скарамуччи так боготворило, разговаривая с ним на каком-то особенном языке даже несмотря на то, что хозяин его сладко спал, слегка хмурясь во сне.«Я слышал и слышу твоё плачущее сердечко, мой маленький, мой напуганный котёнок. Я не могу; просто не способен быть глух по отношению к тебе. Даже моё сердце… так же чувствует тебя; наши взаимоотношения всегда были такими невероятно особенными».
Рука фамильяра сама потянулась в сторону мягкого голоса, моментально ловясь тёплыми, ласковыми в обращении руками. Тихий шёпот в кисть, убаюкивающий уже приходящее в норму сердце; нежные поглаживания по бархатистой коже, очерчивание костяшек в ласкающей манере…«Всё будет хорошо».
Скарамучча заворочался, обхватывая аккуратно сжимающую его ладонь руку крепче, словно бы боясь отпускать; цепляясь так отчаянно, будто бы умоляюще. Голос, некогда греющий в реальности, расходясь по воздуху, опустился на уровень глубже:Я рядом, я здесь. Шшш, пожалуйста, тебе нужен отдых…
Тихий голос прошептал глубоко-глубоко внутри, прорезая материю одного из тревожных снов, впуская в голову Скарамуччи лучики тёплого согревающего солнышка, аккуратно и ненавязчиво прогоняя всякую тьму. Тепло и чувство умиротворения разгорались и согревали внутренности, душу, словно бы некогда потухший фитилёк, приютивший пламя вновь; столь необходимое ему всё это время чувство безопасности и спокойствия.«Отчаяние - не то, что я хотел взрастить в твоём сердце. Такой маленький в сравнении, но всё же ещё один камушек в чашу моей вины…»
ㅤ──────── ✦ ────────
Лучик солнышка пощекотал Скарамуччу по сонной моське, пробиваясь через подрагивающие от прикосновений теплого ветра занавески: навязчиво и бескомпромиссно, будто бы вредничая. Щебетание птиц и тихий шелест листвы за окнами уже не убаюкивали, а скорее наоборот: ласково будили, привлекая к себе внимание. Прикрыв глаза ладонью, Скарамучча приподнялся с явным усилием, пряча лицо от так и норовящих прильнуть к нему лучиков солнышка, судя по всему, утреннего. Лёгкая хмурость сразу же отразилась на лице, так мило контрастируя с некогда чистым, ангельски милым выражением на момент крепкого сна. Ну господи, он ведь столько раз просил Кадзуху не раскрывать окна и занавеск— Рука дёрнулась, тут же отстраняясь от лица. Сонливость сгинула, словно бы ему на голову вылили ведро студёной воды. Глаза забегали по помещению, и осознание стукнуло сразу же: он в своей комнате. Излюбленное «почему» последовало следом, и у самого Скарамуччи было всего два ответа: либо он не запомнил, как добрался до комнаты сам, будучи слишком уставшим и сонным, либо же… ему помог Кадзуха. Нет, было значительно проще поверить в то, что его принёс сюда волшебный ветер или внезапно взмывший в воздух ковёр; магия левитации, домовой, в конце концов, но не…Не Кадзуха. Тогда к чему все эти игры в прятки?
Встав с кровати, Скарамучча зацепился за ещё одну деталь, на которую не обратил внимания ранее: на нём была вчерашняя одежда. Если всё это и дело рук Кадзухи - он повёл себя как самый настоящий джентельмен, не переодевая его без спроса. И правда, в его милом стиле: внимание к деталям и чувствам, правильности совершаемых им действий. Стянув с себя свитер и накинув на обнажённый верх тонкую, приятную коже хлопковую сорочку, Скарамучча зашагал по нагретым солнышком деревянным доскам, чувствуя их тепло даже через ткань коротких гольф. Не став тратить лишнее время на выбор шорт или брюк, фамильяр схватил из шкафчика первое попавшееся, торопливо покидая комнату. Сейчас не до прихорашивания; да и было в его образе взлохмаченного, вяло-несуразного котёнка особое очарование. Пройдясь по коридору и зацепившись взглядом за знакомую дверь впереди, Скарамучча сразу сместил его чуть вбок, пониже. Тихий вздох сорвался с губ: еда и вода, даже чай с мёдом остались нетронутыми, играя роль, скорее, вгоняющего в грусть одним своим видом декора. Застыв у уже, казалось бы, заученной в плане деталей и узоров двери, фамильяр глубоко выдохнул, концентрируясь на тишине: любой звук, любой шорох, даже вздох или шмыг носом - на всём том, что он мог бы расслышать, дабы убедиться, что Кадзуха хотя бы просто… существует за этой никчёмной преградой.Тишина.
Глубокий вдох и попытка собраться с чувствами, привести хаотичные мысли в порядок: — Кадзу, — Скарамучча произнёс, чувствуя, как страх и отчаяние снова заскреблись внутри. — Кадзу, прошу, хоть малейший знак…Сердце сжалось от укола боли.
Он не выдержит ещё одни сутки, особенно с намёком на то, что именно Кадзуха отнёс его в постель. Отчаянная попытка воззвать уже к его сердцу: — Хоть что-нибудь, хоть тихий вздох, любой возможный звук, — парень перешёл на шёпот, присаживаясь на корточки и укладывая ладони на прохладную шероховатую поверхность. — Я не выдерживаю, — фамильяр уселся на корточки, переходя почти что на шёпот: — Пожалуйста.Словно кот, скребущийся в дверь.
— Ты не просто человек… или «не человек», как ты любишь говорить, Архонты, это совершенно не важно, — Скарамучча сухо усмехнулся, игнорируя щекочущие прядки, небрежно спадающие на лицо, — которого я боюсь потерять, потому что мне больше некуда податься или ещё что. Всё это так глупо, так материально, по-плохому зависимо и совершенно не описывает то, что я чувствую. А чувствую я там много, хах, — болезненная улыбка мелькнула на губах, — как же много я, чёрт возьми, чувствую…Сердце заныло сильнее, вынуждая закусить губу.
— Мы знакомы меньше года, но я так… — глубокий вдох. Слово, которое он хотел произнести, совсем не подходило; просто не могло выразить всей глубины его чувств, — привязался к тебе. И так забавно, но язык просто не поворачивается назвать тебя придурком или идиотом, из-за которого я места себе не нахожу. Всё, что я могу сказать: дурак. Ты такой дурак, Кадзуха.Тишина. Лишь лёгкий ветер, скользящий по полу коридора сквозняком.
— Даже если я не понимаю тебя моментами, — тело казалось таким вялым, но слова рвались из груди, что так забавно откликалось с тем, что он никогда особо не умел говорить, пряча всё в себе. — Даже если мне непонятны твои мотивы, действия, отношение; все эти дурацкие тайны… Сжав руки в кулаки, Скарамучча прошептал, не сдерживая болезненного выдоха, когда сердце вновь так болезненно укололо: — Я не могу без тебя, — прикрыв глаза, фамильяр уткнулся лбом в дверь в жесте некого отчаяния, позволяя этим громким словам сорваться с губ. — Как бы ты от меня не убегал и прятался, как бы не просил избегать: не могу…И снова тишина. Ненавистная гадкая тишина.
— Хах, — ещё одна ухмылка мелькнула на губах в качестве излюбленной реакции на стресс, некая маска, в которую он и сам моментами верил, — я ведь не оставлю тебя в покое, Кадзуха. Я всегда был упрямцем, разве нет? — привстав, Скарамучча бросил взгляд дверь, произнося более категорично: — Не позволю сбежать в этот раз, даже не надейся. Разберу каждую стенку, за которыми ты смеешь от меня прятаться, по кирпичикам; выбью эту дурацкую дверь, как только моё терпение иссякнет.Лёгкая злость, раздражение и ярчайшее беспокойство шли рука об руку.
Отвернувшись, Скарамучча зашагал от двери Кадзухи прочь, прекрасно понимая, что вернётся к ней снова и, очевидно, не единожды. Столько, сколько понадобится: превратится в самое настоящее неупокоенное привидение, преследующее хозяина по пятам, пока он не соизволит хотя бы ответить. Свернув в ванную комнату, фамильяр вернулся к бытовым проблемам и насущным заботам, стараясь абстрагироваться: принятие водных процедур, как акт некой медитации и отвлечения от вопящих мыслей; стирка, глажка того, что уже высохло. Скарамучча хоть и погрузился в «обязательства» с головой, но моментами, печально, всё-таки выпадал из реальности: тихие ругательства полились рекой, стоило ему вновь нырнуть в этот глубочайший омут, забывая о глажке и горячем утюге на тонкой ткани бедной блузы; запах жжённой ткани ударил по носу, выдёргивая из дум за шкирку.Он чувствовал себя таким рассеянным и уязвимым идиотом.
Убрав утюг подальше и сложив вещи в аккуратную стопочку, Скарамучча оставил их на гладильной доске, удаляясь из комнаты. Спустившись в гостиную по лестнице вниз, фамильяр бросил взгляд в сторону камина, украдкой замечая, что плед Кадзухи переместился обратно на спинку кресла, причём в аккуратно сложенном виде. Стал бы сонный Скарамучча тратить время на подобные ухищрения? Вряд ли, и это даже несмотря на то, что он был ярым перфекционистом, сетующим за аккуратность во всём. Даже в мелочах. Только вот сонному ему точно было бы не до этого, а если ещё и принять во внимание апатию, некое безразличие к окружению…Вопрос на вопросе. Ничего, он обязательно доберётся до ответов. Кхм, а пока…
Не став сопротивляться столь неловкому желанию, Скарамучча утянул плед в руки, прижимая его к себе, как маленькое-маленькое сокровище. Зашагав на кухню, он раскрыл его, накидывая на плечи, по-детски радуясь, что аромат хозяина не выветрился даже частично, оставаясь таким же цепляюще чарующим, волшебным. Поставив чайник на плиту, Скарамучча опёрся о кухонную тумбу поясницей, принимаясь постукивать ноготками по гладкой древесной поверхности. Тихий шелест листвы плодовых деревьев в саду прямо за чуть приоткрытыми окнами; звук постепенного закипания воды под едва слышимое щебетание птиц - так, казалось бы, уютно, оживлённо. Но вместе с тем так пусто. Вздохнув и приоткрыв шкафчик со всей их обширной коллекцией чая, фамильяр принялся бегать глазами по баночкам и мешочкам, надеясь найти кое-что конкретное. Десятки ароматов трав, сушёных фруктов, соцветий и чайных листьев мягко погладили обоняние, настойчиво маня к себе, передёргивая внимание, но Скарамучча непоколебимо выискивал любимый чай Кадзухи, ворча на себя за то, что в прошлые дни сунул его абы куда, будучи вот таким… «вялым».Оп, нашёл.
Да, он заваривал его и приносил к двери хозяина, надеясь выманить запахом мяты и мелиссы. Да, глупо, да, наивно. Вероятно (по мнению Скарамуччи), со стороны это выглядело до комичности жалко. Заварив чай, парень уселся за кухонный стол, тяжело вздыхая. Это злополучное: «как же я устал» вновь засвербило внутри, слегка раздражая; так хотелось тишины хотя бы на пару жалких минут. Хотя бы просто тишины. Пожалуйста, это не какая-то большущая и невыполнимая просьба… Брови свелись к переносице, стоило ему услышать жужжание: такое, казалось бы, тихое, но вместе с тем навязчивое, звучащее в разы противнее, чем все его дурацкие мысли. Муха. Какого чёрта. Ну почему именно сейчас, когда он весь как на иголках. Так. Спокойствие. Глубоко вдохнув, как бы тренируя свою выдержку, Скарамучча обхватил чайную чашку руками, прикрывая глаза; некогда хмурое лицо слегка разгладилось, приобретая более расслабленное и спокойное выражение. Абстрагироваться, попить вкусного чаю с мыслями о Кадзухе, всё, ему совершенно безразлично—Муха уселась на пучок сушёных трав, принимаясь раздражающе шуршать.
Разряд тока, словно сорвавшееся с цепи животное, вгрызся в несчастное насекомое, испепеляя что его, что пучок ароматных трав за долю секунды. Словно бы их вообще никогда не существовало: ни золы, ни пылинки; даже стена выглядела чистой, учтиво нетронутой его магией. Сделав аккуратненький умиротворённый глоток, Скарамучча блаженно выдохнул: тишина, приятная лёгкость от выпущенного пара; вкусный, освежающий и успокаивающий своим приятно травяным вкусом чай.Мгновение за мгновением, минута за минутой…
Пока тихие шорохи, явные признаки «жизни» не послышались сверху, разбавляя весь этот неуют.
Кадзуха?
Скарамучча застыл с чашкой в руках, навостряясь всеми органами чувств, каждой мышцей тела. Звук приоткрывающейся и закрывающейся чуть позже двери, ему не могло показаться. Тихий звон ветряных колокольчиков, словно добивающий штрих, послышался сверху, как и тихий скрип приоткрывшихся окон. Вот и знак, причём ещё и не один.Кадзуха.
«Нет, теперь точно не сбежишь», — внутренний голос сухо произнёс, разбавляя секундную мысленную тишину. Поставив чашку на стол с громким стуком, Скарамучча сразу же встал, оставляя чай недопитым. Торопливыми шагом он направился к лестнице, минуя каждую ступеньку, всё то жалкое расстояние между ними с молниеносной скоростью. А вот и та самая горячо «любимая» дверь. Собранный, лишь кажущийся безэмоциональным взгляд опустился чуть ниже, сразу же цепляясь за перемену: чай с мёдом, который он заботливо приготовил для Кадзухи, пропал с тумбочки, как и испечённые им Гужеры. — Поймал тебя. Хотя, хах, кажется, ты не очень-то стараешься прятаться дальше, верно? — Скарамучча произнёс с наигранной усмешкой, всматриваясь прямо в закрытую настежь дверь. — Как долго мы будем играть в эту глупую игру, Кадзуха. Я ненавижу прятки, особенно с тобой. Послышался тихий вздох, но слова, столь необходимые слова, к большому разочарованию Скарамуччи, за ним не последовали. Крепко сжав пальцами дверную ручку, фамильяр чувствовал, как трескается по швам от негодования, боли и… сжавшей в тиски сердце обиды. — Почему, Кадзуха, — рука затряслась, сжимая ручку до побеления костяшек. — Почему ты избегаешь меня, почему прячешься. Почему, чёрт возьми, просто бросаешь меня наедине со своими чувствами и страхами, о, ты ведь прекрасно их чувствуешь, я уверен. Ты должен. Ты ведь так много слышишь, — закусив губу от накатившей в сердце боли, он продолжил, не сбиваясь: — Но так жесток и глух моментами, когда дело касается меня. Оставить меня одного, зная, как я переживаю, ты…Почему.
Чувства закричали, мысленно сливаясь в одно единственное слово, пропитанное темнейшими окрасами боли и отчаяния.
— Почему. Почему-почему-почему. Почему ты такой именно со мной, — Скарамучча перешёл на шёпот, — ходящий по этой извечной грани полной открытости и отчуждения, как полнейший бессердечный придурок…Тяжёлая тишина. Снова. Такая же, как и утром.
— Отойди от двери, — послышался до боли любимый, но холодный в окрасах голос. Он скучал. Плевать, как именно он звучал прямо сейчас: Скарамучча так сильно по нему соскучился. Бьющиеся о скалы его сердца волны злости, удивительно, успокаивались; Кадзуха влиял на его эмоциональность так особенно. — Нет, я никуда не уйду, — фамильяр сразу же отрезал, складывая руки на груди, впиваясь в дверь холодным и бескомпромиссным взглядом. Будто бы сморел прямиком в глаза Кадзухи. — Я не прогоняю тебя, я всего лишь прошу отойти, иначе получишь по носу, — в голосе Кадзухи мелькнула лёгкая мягкость, моментально завязывая нутро Скарамуччи в миленький бантик; даже его взгляд неосознанно смягчился. — И ты прав, Скара, — стоило темноволосому сделать шаг назад, дверь распахнулась с помощью магии, проносясь дугой прямо перед его лицом, буквально в парочке сантиметров, — больше я прятаться не могу. Стоило злополучному препятствию исчезнуть; стоило этот дурацкой двери наконец приоткрыться - Скарамучча моментально застыл, встречаясь взглядом с нежно-алыми радужками, которые тут же утянули его к себе, поглощая, казалось бы, без остатка. Не прошло и секунды, даже мимолётного мгновения, и иней, некогда облепивший всё его тело тонким хрустким слоем, растаял, а к сердцу… словно бы прикоснулись тёплыми руками, заботливо пряча в ладонях от всех тревожащих невзгод.Какая злость, какое раздражение. Какие… обиды, когда он прямо здесь, рядышком: смотрящий на него вот так.
Не проронив и слова, Скарамучча смотрел на сидящего на кровати хозяина неотрывно; даже моргать не хотелось: казалось чем-то совершенно ненужным, мешающим. Препятствующим любованию и несколько… личному, по-особенному интимному зрительному контакту, ведь фамильяр прекрасно видел и чувствовал: его рассматривали, им любовались точно также в ответ. Взгляд тёмно-синих глаз заскользил по распущенным белоснежным локонам, которые даже издалека казались такими шелковистыми и мягкими; характерной алой прядке, в которую так хотелось запустить пару пальчиков, ощупать подушечками, аккуратно понакручивать, любуясь особенным окрасом алого, растёкшегося на коже, словно самая дорогая масляная краска… — Ведь я чувствую, как тебе от этого плохо, — оборвав зрительный контакт, Кадзуха слегка опустил голову, запуская пальцы в волосы; словно бы прячась. — Твоя боль - моя боль. И… — тихий вздох, — наоборот. Я не могу убегать от тебя вечно. Живой. Родной. Нежный, ласковый, говорящий так красиво. Хмуро-плюшевый. Каждое произносимое слово ласкало слух, вынуждая сердце задыхаться от трепета и чувств. Скарамучча и сам не до конца понял, в какой именно момент его ноги зашагали к кровати Кадзухи, стремительно разрывая остатки жалкого расстояния между ними. Руки обвили любимого человека так аккуратно, словно бы боясь переборщить; самые искренние, самые чистые в плане чувств объятия, о которых Скарамучча грезил так давно. Приправленные облегчением и счастьем, радостью и любовью, которую он никогда не умел выражать в словах и метафорах, столь излюбленных Кадзухой. «Я так волновался. Переживал. Злился. Не находил себе места. Хотел превратить дом в руины, оставляя целой лишь твою дурацкую комнату с этой убогой, отвратительной, надоедливой, некрасивой дверью. Почему она вообще существует? Дурак. Эгоистичный, до раздражения загадочный придурок. Я же так тебя…» И ни одно слово не смогло сорваться с губ, ударяясь лбом об стену чувств, тактильности, нужды в близости. Руки впились в рубаху хозяина, начиная столь предательски дрожать, выдавая его чувства словно бы на блюдечке; вжавшись лицом в плечо Кадзухи Скарамучча молчал, стараясь подавить нарастающую внутреннюю дрожь.Мята и персики.
— Скара… Тёплые руки Кадзухи заскользили по спине, аккуратно, трепетно-ласково пробираясь под тонкую сорочку, лёгким нажатием ладони на лопатки прижимая к себе чуть ближе. Ноготки прошлись по оголённой коже, пробивая на приятные, невероятно сладкие мурашки; тяжелый выдох не заставил себя долго ждать, как и зудящее в горле желание мурлыкать. — Шшш, я здесь, — Кадзуха успокаивающе прошептал, утыкаясь носом в взлохмаченные, ещё слегка влажные после ванной волосы. — Прямо тут, тише, — Скарамучча закусил губу, чувствуя, как ласковый шёпот в макушку превращался в волны тепла, приходящиеся по всему телу. — Мне так жаль, Скара. Уверяю, я хотел как лучше; я никогда… Тяжёлый вздох. Голос, наполненный оттенками горечи и сожаления: — Не хотел и не хочу причинять тебе боль, — шёпот стал ещё тише. — Это то, чего я боюсь больше всего на свете… — Тогда почему? — Скарамучча произнёс в мягкую ткань рубахи, прижимаясь чуть крепче. — Хах, — Кадзуха мягко усмехнулся, — твои почемучки прелестны. Я ведь говорил тебе, что находиться со мной рядом в такие моменты опасно. Мне пришлось прогнать тебя, выбить из состояния паники насильно; и я прекрасно отдавал себе отчёт в каждом действии, не спрашивая разрешения, за что мне действительно жаль. Но я мог навредить тебе, мог… Ох, нет, неважно. Не сейчас, — он внезапно сместил внимание. — А касательно избегания после, мм, — маленькая, несколько неловкая пауза, — я просто не хотел заставлять тебя беспокоиться, Скара. Глупо, знаю.Моментами нет пытки страшнее, чем тишина.
— Чертовски, ты идиот. Вздохнув, как бы выражая согласие, Кадзуха уложил щёку на макушку Скарамуччи, прикрывая глаза. Свежий ветерок игрался с их волосами, перебирая фантомными пальцами; приятная прохлада ласково оглаживала кожу. Так хотелось раствориться в этом мгновении, растаять в этих тёплых и таких чутких руках, но… — В каком смысле выбить? — Скарамучча слегка отстранился, заглядывая хозяину в глаза. Ему. Нужны. Ответы. Хотя бы на немного, пока это уместно. — Что это вообще было? Выражение Кадзухи приобрело более серьёзный окрас, а губы чуть поджались: — Это мои мысли, Скарамучча, — он произнёс, не отрывая от подопечного взгляда. Хоть нежно-алый и не растерял своего тепла, напоминая закатное солнышко, Скарамучча всё равно заметил очевиднейшую перемену: серьезные, несколько стальные нотки, проникающие прямо в душу. — То, что способно оттолкнуть тебя. Мои кричащие желания, стоит мне потерять контроль; малая часть того, что скрывается за десятками замков.Мысли Кадзухи…
«Ты мне нужен. Мне нужны твои чувства. Ты. Я хочу к тебе прикоснуться», — в голове всплыло воспоминанием, причём с почти что оригинальным холодным тембром самого хозяина. Всё это так напрашивалось, перетягивало на себя внимание, формулируясь в десятки вопросов, и один, к счастью, всё-таки соскочил: — Ты хотел отпугнуть меня своими чувствами?Справедливости ради часть из них действительно вызывала вопросы.
— А если я скажу, что да? — Кадзуха прищурился, но взгляд, в противоречии суховатой мимике, снова стал таким мягким, выразительным. — Будешь ещё большим идиотом. — Но ведь у меня вышло, — Кадзуха приподнял бровь, всё так же не отрывая уже особенных в окрасах радужек. Лёгкая полуулыбка мелькнула на губах, слегка колебля внутреннюю уверенность Скарамуччи. Не честно, отвлекающе-красиво. — Разве нет? — Хах, — фамильяр усмехнулся, всецело принимая правила внезапно развернувшейся игры, — а если я скажу тебе, что нет? Меня не напугали твои чувства, Кадзуха. Они не способны. Скорее, ты просто застал меня врасплох. — Мхм, — Кадзу с читаемым интересом наклонил голову чуть вбок. — Тебя. Врасплох. Чем? — Залез в мою голову без разрешения, нарушая наш уговор. Это несколько ступорит, знаешь: слышать в голове чужой голос, — заметив, как Кадзуха нахмурился, растеряв ту милую лукавость, Скарамучча сразу же дополнил: — Но ты извинился, не стоит зацикливаться. Вздохнув, Кадзуха отвёл взгляд, сминая руками выглядещее таким мягким одеяло. Окровавленные на боку бинты, стоило одеялу приспуститься, мелькнули в поле зрения, просвечиваясь через тонкую ткань белоснежной рубахи. Как много. Как много крови. И как сильно она пугала, задевая что-то внутри Скарамуччи; натягивая эти струнки тревожности так грубо, так резко, грозясь порвать. Она пугала сильнее, чем все те невообразимые вещи, которые происходили у них дома в специфике... их моментами неоднозначной работы. Дыхание Скарамуччи тут же сбилось, а взгляд застыл, впиваясь в тёмно-бордовое пятно, не в силах оторваться; тягостная тишина воцарилась в комнате вновь.Лишь тихий звон ветряных колокольчиков, с которыми ветерок игрался, словно котёнок с клубком.
— Нет, не смотри, — Кадзуха тихо произнёс, как бы щёлкая Скарамуччу по носу, дабы отвлечь. — Я в порядке, Скара. Не стоит переживать. Пожалуйста, — вздохнув, он добавил, слегка покачав головой: — Ох, именно из-за этого я и не хотел показываться, как пришёл в себя.Из-за раны? Боже, ну каков идиот. Избегание - страшнее и хуже.
— Да как я могу не… Ласково усмехнувшись, неосознанно перебивая и сбивая с речи, Кадзуха покачал головой, как бы соглашаясь, явно высмеивая свою глупо оброненную просьбу. Приподняв голову, Скарамучча посмотрел на хозяина несколько удивлённо, восхищаясь такой красивой эмоциональной переменой. — Тогда просто держи в голове то, что я иду на поправку, — ласковый ветерок погладил фамильяра по макушке, чуть спутывая распушённые темно-синие локоны. — И всё со мной будет хорошо, переживающий хвостик. Не изводи своё и так напуганное сердце. — Ты ведь слышал меня, да? — Скарамучча резко спросил прямо в лоб, чувствуя, как сердце вновь замельтешило, ударяясь об клетку из рёбер, так и надеясь сорваться, так и мечтая укрыться в любимых руках. Опять эта смущающая ласка, милые прозвища, будь они неладны. — Все эти дни. — Всегда. Губы поджались, а сердце, не сдержавшись, запело, сбрасывая все свои оковы. Его слышали. Кадзуха его слышал. А ведь когда-то… Скарамучче не хотелось быть слышимым, понимаемым, даже капельку читаемым и приоткрытым; когда-то он делал всё, чтобы спрятаться от дара Кадзухи, раздражаясь с любого намёка на то, что мог быть услышаным. Зная Кадзуху, это «всегда» несло в себе не совсем то, о чём Скарамучча думал прямо сейчас, ведь к своему обещанию не подслушивать он относился щепетильно, невероятно ответственно, но… …До чего он докатился со своими чувствами? До ручки, очевидно. Прямо сейчас он так хотел, чтобы Кадзуха услышал, как громко его сердце кричит о любви; чтобы Кадзуха услышал, как много он думает о нём, как много чувствует, смотря только на него. Нуждаясь только в нём. — Ммм, как же красиво твоё сердце бьётся, — прикрыв глаза, Кадзуха произнёс с улыбкой. — Так чисто, так чувственно, Архонты, невероятно красиво.Какое уместное «замечание».
Нахмурившись, прекрасно чувствуя, как лицо начало гореть, вероятно, окрашивая его щёки в самые нежнейшие оттенки розового, Скарамучча опустил голову, впиваясь чуть дрожащими пальцами в одеяло. Да, мягкое, как прелестно, ему не показалось; его внутреннее «я» по-дурацки захихикало, но мысли… мысли перешли на мольбу:«Пожалуйста, услышь меня»
— Я слышал твои мысли, Кадзуха.«Пожалуйста, услышь мои чувства»
— Я нужен тебе? — подняв голову, Скарамучча впился в глаза Кадзухи, что смотрел на него спокойно, неотрывно, совершенно нечитаемо. Будто бы ловя в капкан, говоря взглядом лишь одно-единственное, до смущения прямолинейное: «ну же, продолжай». — Ты так сильно желаешь ко мне прикоснуться, увидеть мои чувства? Меня? Нет смысла убегать, прятаться и избегать более, Кадзу.«Услышь то, как сильно я люблю тебя»
«Не вынуждай меня...»
— Ты даже не представляешь, — прикрыв глаза, Кадзуха тяжело выдохнул, перебивая неозвученные мысли Скарамуччи. Вздохнул так, будто бы за всеми слоями кожи и мышц, где-то там, за рёбрами, прямо в груди, пряталось что-то тяжёлое, давящее, заявившее о себе прямо сейчас. — Сколько всего я действительно желаю, о чём грежу каждый божий день, — приоткрыв глаза, Кадзуха произнёс тихо, но так бархатно, сладко и обволакивающе: — Что все те мысли, услышанные тобой - лишь жалкие крошки; верхушка айсберга моих глубоких и необъятных чувств. Тепло от чужих слов разлилось по груди, завязывая всё его нутро в уже не просто симпатичный бантик, а в сложнейший узел, тончайшее плетение. Нет, быть не может... — К тебе и только, Скара.В разуме Скарамуччи тут же воцарилась тишина.
Ветер с улицы, украдкой забегая в гости, прошёлся по пылающим щекам фамильяра, тиская, легонечко кусая этой своей контрастирующей прохладой. Относительно громкие звуки с улицы заглушались, таяли, словно льдинки, сменяясь полнейшей тишиной; всё, что имело значение, всё, на что Скарамучча обращал внимание - Кадзуха. Ничего более не важно. Нахмурившийся в этой своей плюшевой манере Кадзуха, спрятавшийся от него, отводя взгляд в сторону после такого личного откровения. Некогда яркие, кажущиеся такими оживлёнными радужки чуть поугасли, убегая от тёмно-синих, так и норовящих поймать его; считать больше. Белокурые локоны аккуратно спрятали их, стоило Кадзухе отвернуть голову в сторону окна, отгораживаясь окончательно.Почему?...
— И я… Никогда не скрывал своих чувств, хах, по крайней мере старался. Отчасти, я просто неспособен, — тяжёлая полуулыбка окрасила уголки губ; единственная деталь, за которую Скарамучча мог зацепиться, смотря на чужой профиль. — Наверное, ты так часто думал о них, пытаясь понять меня, а ответ всегда был так прост. Как забавно, но фамильяр поймал себя на идентичных c Кадзухой в тот день мыслях: «как же я хочу к тебе прикоснуться». Даже несмотря на то, что столь необходимой прямолинейности в словах Кадзухи не мелькнуло - Скарамучча, кажется, всё понял. — Так слаб, так уязвим перед этими чувствами, не в силах выстроить достаточно крепкую стену, не в силах спрятаться от тебя, ведь ты всегда со мной, — прикрыв ладонью лицо, Кадзуха продолжил, не сдерживая тоскливой улыбки. Слово за словом, неумолимая дрожь; пули прямо в сердце. — Ты всегда в моих мыслях, как бы я не пытался спрятаться от твоих наблюдающих лазурных глаз. Твой моментами холодный или мило-ехидный, глубокий и красивый голос, который я слышу в полнейшей тишине; каждая деталь твоей внешности и характера - верные спутники моих снов и грёз. Я так давно склонил голову, Скарамучча, так чертовски давно…Нет.
Скарамучча не станет сопротивляться своим желаниям. Не теперь.
Аккуратным движением его ладонь улеглась на свободную кисть Кадзухи, вынуждая последнего слегка вздрогнуть, а после - повернуться, опустить руку и вернуть взгляд: по-мягкому удивлённый, явно застанный врасплох. Внимание оживающих алых солнышек свелось к накрывающей его ладонь руке и с губ, словно бы не в силах удержаться, сорвался тяжёлый выдох.«Как же сильно ты мне нужен»
— Твои чувства не способны оттолкнуть меня, — приблизившись, Скарамучча перешёл на шёпот, не отрывая взгляда от внимательно следящих за каждым движением алых глаз. — Они то, в чём я так нуждался, Кадзуха. Так чертовски давно, — сократив и так небольшое расстояние, фамильяр приблизился к губам хозяина, шепча в них ещё тише: — Дурак. — Пути назад не будет, — перейдя на ответный шёпот, Кадзуха, опустив взгляд, рассматривал чужие, обрамлённые лёгкой и такой лукавой улыбкой губы. Приковывающие искорки чего-то нечитаемого, но определённого томного и голодного заблестели в алых омутах, пробивая следящего за ним в ответ фамильяра на приятные, такие сладкие мурашки. Бархатный тон, слышимый так прекрасно, так близко, словно бы позволяя распробовать каждую буковку на вкус: — Я не отпущу тебя, Скара; не стану сдерживать свои чувства более, поглощая без остатка. Их так много, но я помогу не утонуть; и ни одной величины, никаких слов никогда не хватит, чтобы описать то, что прячется прямо внутри. Тебе так хочется узнать? — Ммм, — прикрыв глаза, Скарамучча довольно замурлыкал. Каждое слово, этот особо-томный тембр, взгляд, проходились по его нутру изящными и такими точными движениями, пробивая на дрожь, словно бы прекрасно зная, куда бить. То, что он так мечтал услышать хотя бы отдалённо, прямо сейчас методично добивало его, превращая в такое разморенное, жаждущее большего нечто. — Хочется. — Тогда иди ко мне, — Кадзуха произнёс с улыбкой, по-лисьи прищуриваясь, окончательно добивая и так хрупкого под напором таких красивых и желанных слов Скарамуччу.Лёд треснул. Окончательно. И оба провалились под него без шанса выбраться.
Уложив руки на колени хозяина для опоры и прикрыв глаза, чувствуя, как дрожь, некий внутренний зуд так и подталкивали его, упрашивая впиться в столь желанные губы резко и отчаянно, потакая своему голоду… Скарамучча выдохнул, аккуратно, даже осторожно сокращая остатки незначительного расстояния, глуша задыхающееся от чувств сердце. Оно понимало, понимало так сильно, как никогда прежде: его любят. Даже если не сказали прямо; иначе просто быть не могло...Кадзуха. Любит. Кадзуха, который рядом. Прямо здесь. Настоящий. Открытый.
Робко, по-милому неуверенно прикоснувшись к губам хозяина своими, Скарамучча слегка вздрогнул, стоило ему только почувствовать эту мягкость, особую нежность. Приятнейший разряд электричества, пробивающий на мурашки; такой далёкий по природе от того, которым владел он почти в совершенстве. И такая особая, чарующая сторона чувств, превращающая в комочек из чистейшей любви и чувствительности: ни одно прикосновение, ни одно слово не учащало сердечный стук так, как долгожданный поцелуй с любимым человеком. Тихое, такое довольное урчание сорвалось с губ Кадзухи, моментально окрашивая ушки фамильяра в пастельно-розовый цвет. Словно он грезил, мечтал об этом точно так же, не в силах устоять перед переполняющими грудь чувствами. Уложив свои ладони поверх ладоней Скарамуччи, Кадзуха придвинулся чуть ближе, аккуратно углубляя поцелуй, явно сдаваясь первым, и фамильяр… о Архонты, почувствовал нотки ненавязчивой сладости. Пьянящие прямо сейчас похлеще любого вина. Медовые.Лёгкий привкус любимого чая Кадзухи.
Вкус, который ему так хотелось слизать с губ, распробовать получше именно с них, хотя он… никогда не любил сладкое. Какими вкусными, наверное, губы Кадзухи могут быть после земляничного чая без сахара; какими вкусными они могут быть, стоит ему добавить в какой-нибудь десертный напиток пару ложечек карамели… Тихое мурлыканье от чувств не заставило себя долго ждать, как и яркое желание взобраться к хозяину на коленки; вжаться, обнять, быть как можно ближе. Поглотить без остатка в ответ. Пальцы Кадзухи, как добивающий смущающий штрих, аккуратно втиснулись между его пальцами; так ненавязчиво, но прямолинейно, как умел только он. Казалось, что стоило магу только захотеть, и любое, даже самое неоднозначное и неловкое в окрасах действие будет казаться уместным, правильным, даже необходимым. Скарамучча чувствовал, как теряется. Даже если секреты и тайны Кадзухи несут в себе нечто более тёмное - он бы, даже не задумываясь, упал в эту паутину добровольно, позволяя опутать себя без шансов на побег. Даже если каждый поцелуй сладкий, но яд - он бы осушил его досуха, принимая любой исход. Его голод. Нужда. Чувства. Любовь были слишком сильными, ощутимыми, влияющими на каждый вдох и выдох. Наблюдать за ним изо дня в день, превращая своё тело в клетку для сердца - самая настоящая пытка, от которой хотелось как можно скорее сбежать.И он, наконец, сбежал. Прямо в желанные руки.
Начавшийся с некой робкости, осторожности поцелуй, плавно перерастающий в глубокий, по-мягкому голодный и чувственный. Такой насыщенный, такой вкусный. Жар окутывал каждую клеточку тела, собираясь в мыслях в одно единственное слово: ещё. Как же сильно Скарамучча нуждался в нём, не в силах оторваться; как же вкусно было целоваться с ним и только, но как же тяжело было сдерживать так и рвущиеся из него желания: старательно, по-кошачьи вылизать любимые губы, дабы прочувствовать каждую нотку их вкуса, аккуратно, совсем легонько прикусить нижнюю, а потом оторваться, опуститься чуть ниже, прямо к шее, и уткнуться в неё, вдохнуть этот особенный аромат свежести, застывший на его коже… — Шшш... Но Кадзуха аккуратно отстранился. Отпустив руку Скарамуччи, он уложил пальцы на его подбородок, впиваясь взглядом в порозовевшие от поцелуя губы. Тяжёлый вдох вырвался из груди, и ладонь, поднимаясь чуть выше, улеглась на щёку уже, отчасти, вернувшегося в реальность фамильяра. — Вот и всё, Скарамучча. Пальчики принялись оглаживать щёку темноволосого в таком трепетно-нежном порыве, проходясь прямо по тёплому румянцу. Обжигающий своим пламенем взгляд алых глаз впился в затуманенную, но такую чистую синеву; лёгкая улыбка мелькнула на губах вместе с дополняющим, таким томным и довольно-нежным: — Мы окончательно потеряны.И как же Скарамучча был счастлив, наконец, чёрт возьми, потеряться.