Договоры заключаются на...

      Каждая встреча с ним подобна танцу на лезвии ножа. Она — шезму, черномаг, та, кто вне закона и вне правил. Сирота, что жаждет лишь одного: заработать на жизнь и наконец отблагодарить Исмана и родителей его, ставших ей родными. Он же — Верховный эпистат, охотник на таких, как она… и быть может, в будущем ее палач. Уж слишком часто ловил он ее за руку посреди ночи. Последняя встреча, когда в руках ее была сжата — о Исфет! — угольно-черная накидка, казалось бы, должна была развеять все сомнения Амена. А ежели так… почему тянул он? Неужто подготовил для нее сладострастную пытку? Эвтида не знала ответов, а главное не уверена, что готова их услышать.       С наступлением темноты она двинулась к его дому, дабы отбыть наказание за неповиновение. Наказание, от которого уже и не скрыться… Пугала ли в тот миг ее неизбежность или, быть может, сам дом эпистата, или его бурная — почему-то именно такое описание приходило в голову ей — фантазия? Эва не ведала. А чувство самосохранения перестало бить тревогу еще тогда, когда с друзьями заключила она спор, который, к слову, был ею выигран — уж накидка тому свидетель.       Когда пред носом отворилась дверь в хижину, она лишь натянула вежливую улыбку, скрывая за ней свой страх. Не желала Эвтида удвоить или, что хуже, утроить свое наказание. Достаточно было ей лишь одного, чтобы проколоться, если того, конечно, еще не случилось, и распрощаться с жизнью. Эх… нужно было слушаться наставника: Реммао зла ей не желал, советуя быть тише воды, ниже травы. Но куда уж ей с ее непокорным характером и ярым желанием найти приключения на голову. Нашла.       По обыкновению Амен являлся истинным воплощением суровости и жестокости. Ни единый мускул лица его не дрогнул при виде никудышного писца… да что там, ни единый мускул тела. Он великолепно контролировал себя. Опасный и смертоносный охотник, что в логово свое заманил шезму. Пришла сама на казнь и даже не пришлось пачкать руки, волоча ее по улочкам города за волосы.       Лишь пару мгновений, достаточных для соблюдения вежливости, и вот эпистат уже указал девушке на ковер, чтобы она опустилась. Послушно опустилась. И на удивление так и было. Неужели ему удастся научить ее покорности? Не в этот раз, увы. Эвтида предпочла действовать согласно своему плану: меньше пререканий и мучению быстрее придет конец. А мучению ли? Стоило услышать девушке о сути наказания, как ее брови дрогнули, едва ли не взмыв вверх от удивления, а глаза расширились. Лишь помыть грязные склянки разных форм и размеров, скопившихся за время пребывания в Гермополе — вот ее участь. Признаться, не велика цена за непокорность, приведшую ее к выигрышу в споре. — Будет сделано наилучшим образом, господин, — слетело с чуть пухлых губ ее пред тем, как она принялась за дело, изредка бросая взор своих оливковых очей на Амена, что уселся за стол и начал изучать какие-то свитки. Их содержание было Эвтиде неведомо, лишь по сменяющимся эмоциям на лице мужчины она смела предположить, что те были не лучшим чтивом в этот поздний час. Быть может, то был способ отвлечься от нее, сидящей на ковре и оттирающей склянки? В таком случае, слава Ра, что он прожигал суровым взглядом своим этот бедный кусок папируса, а не ее. Под взором Амена она бы разбила эти пузырьки, и живой тогда уж точно не выбраться было бы ей из цепких когтей охотника.       Когда же оставалось лишь пару-тройку склянок, боковым зрением она приметила движение: Амен поднялся со своего места, попутно выуживая из ящика стола какой-то пузырек. Девушке не составило труда чуть погодя, когда мужчина стянул с себя верхнюю часть одежды и открыл склянку, определить ее содержимое. Масло. Его приятный запах тотчас же защекотал ноздри. Несомненно то был гранат, обрамленный цветочным букетом. Это звучание Эва помнила еще с поездки в одной тесной колеснице с эпистатом и с одним из его охотников. Тогда она неуклюже свалилась на Амена, и виной тому какой-то камешек, попавший под колесо повозки. Да будь он проклят! Или же нет?       В тот момент, когда Амен нанес несколько капель масла на ладони и принялся натирать им тело, Эвтида дочищала последнюю склянку. Зрелище, признаться, не для слабонервных — это девушка приметила сразу, сглотнув. Неестественно-светлая кожа эпистата заблестела в мерцающем свете огней, стоило нанести на нее масло. Его руки скользили по телу. По предплечьям, плечам, после по торсу и двинулись к спине… и именно тогда с его губ слетели проклятья. Не достать. А с девичьих губ — лишь одно слово, обрамленное вопросительной интонацией: «Помочь?». И о Хатор, кто же думал, что Амен ответит согласием?!       На дрожащих ногах Эва поднялась с ковра, промокнув влажные руки полотенцем, — работа была окончена, однако обрела она новую (работу ли?). По собственной воле и желанию, которое разгоралось внизу живота… Некогда слышала она, мол, «бабочки в животе» — это не чувство эйфории. Нет, это предупреждение организма. Его крик: беги! Только она не сбежит, не подожмет хвоста. Даже на смерть она, быть может, пойдет с гордо поднятой головой.       Взор девушки скользнул по поверхности, на которую необходимо было нанести масло. Шкаф. Именно такой вердикт сделала Эвтида, рассматривая спину Верховного эпистата — что-то подсказывало ей, что даже книжные стеллажи в библиотеке Амона-Ра были меньше.       Эва осторожно подставила свои ладони перед мужчиной, прося накапать ей немного ароматного масла, которое вскоре было растерто пальцами. Амен же повернулся к ней спиной, молчал. Молчал, и когда шезму аккуратно положила свои ладони на его широкую мускулистую спину и начала столь же осторожно водить по всей ее площади. Мягкая кожа приятно жгла. Удовольствие доставляло и ощущение твердости мышц под пальцами, остроты же придавали легкие неровности шрамов, что украшали спину Амена, его руки и грудь… и, быть может, некоторые другие участки тела, скрытые за тканью оставшейся на нем одежды.       Признаться, на фоне эпистата Эва ощущала себя крохотной, пусть и сама отличалась высоким ростом, как минимум, так она считала до тех пор, пока не приблизилась к нему и не появилась необходимость приподняться на носочки, чтобы дотянуться до его мужественных плеч. Напряженных. Это открытие ввело девушку в замешательство, а внутри зародилось странное желание: желание помочь Амену расслабиться. А потому пальцы ее стали надавливать массируя.       Был ли удивлен подобным изменения Амен? Безусловно. Только продолжил молчать, лишь размял шею, склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Было ли ему приятно? Вероятно. Никак иначе объяснить его немой призыв продолжать (не оттолкнул же), Эва не смогла. Только кто бы ей объяснил ее поступок? На улице стояла ночь, она находилась в доме эпистата, именитого убийцы черномагов… и массировала ему спину, другими словами, она ухаживала за ним. Незримые боги, да что же творится?! Этот вопрос заставил ее задуматься. В первую очередь — о будущем, которое ждало ее в этом городе, кишащем охотниками, если не отыщет она заказ и не приступит к своей работе. О будущем без денег… а значится, без права на существование, верно? А ежели поймают ее за заказом, то быть ей казненной… Иного пути нет.       Ведомая столь неприятными мыслями, она и не заметила, как руки ее со спины Амена переместились на его торс, пройдясь по бокам и смыкаясь на нижнем прессе. Неизвестно как далеко бы зашло все это, если бы запястья ее не были пойманы и скованы его пальцами. Мужчина обездвижил девичьи руки, но не отстранил их от своего тела.       На губах его заиграла усмешка, которую, увы, Эвтида видеть не могла, но которая многое бы ей объяснила, ведь в голосе его была привычная сталь: — Приноровилась, гляжу, быстро. Во вкус вошла? — Забылась, господин… — поспешно проговорила Эва, опасаясь даже пошевелиться. Не возжелает — вовек не отпустит. Однако в тот же самый миг он освободил одно ее запястье, но лишь для того, чтобы встать к ней лицом. — Забылась ли? Может то твоя работа, ночная бабочка?       Эвтида оторопела. Пушистый веер ресниц затрепетал, уста разомкнулись. Будто рыба выброшенная на берег, она ловила ртом воздух. К счастью, недолго. Стоило ей осознать сказанное, как на место смятению пришла злость. Как он посмел?! — Не раз я говорила вам, что не являюсь шлюхой.       Последнее слово резануло слух мужчины. Он сжал запястье ее чуть сильнее. Что за тон? Что за слова? — Пустите! Мне больно. — А о чем думать мне прикажешь? — он пропустил мимо ушей ее просьбу. — Шатаешься посреди ночи, как неприкаянная. — Я говорила, что… — Оправдания свои оставь для дураков, — небесно-голубые глаза не по-доброму блеснули, однако хватку Амен ослабил. — И все ж… я никак не пойму, бесстрашная ты или дурная? Ночная бабочка или… — он приблизился к ней, опалил дыханием своим ее кожу у самой мочки уха, — … шезму?       Эвтида никогда не могла подумать, что лишь одно слово и она забудет, как дышать. Не была она трусихой, смела перечить ему, Верховному эпистату, но сейчас… Сейчас сердце пропустило удар — это не ускользнуло от чуткого слуха Амена, как не ускользнули и огни страха, затаившиеся в ее оливковых глазах. В его же очах не было ни йоты удивления. Напротив он улыбался, хищно глядел на нее, наблюдал за ее реакцией. Даже отпустил ее запястье. Быть может, успел уж затворить дверь? — Ты знал, — нарушила она давящую тишину, повисшую меж ними на какое-то время. — Не припомню, что разрешал тебе перейти на «ты», шезму. Может, тебя успокоит: я и до вчерашней ночи догадывался о том, кто ты и твой наставник, быть может, и твои друзья. Сама посуди… Сперва случайные встречи в Гермополе посреди ночи. После уже здесь, в Фивах, блуждаешь в ночи, так еще оказывается, что ты едва ли способна вывести иероглифы. Уж не поверю я, что настолько несмышлена ты и что для тебя то непосильная задача, — он сделал паузу, будто выжидая ее слов, но Эва хранила молчание, казалось бы, впервые опасаясь за свою жизнь. Наигралась уж, и ныне пожинала плоды, очутившись в цепких руках охотника. — Я поднял архивы. Вы начали свое обучение практически в одно время. Вы соперничаете за право называться лучшим… и уж точно не лучшим писцом. Скорее черномагом. Позволь же узнать, непокорная, какой путь ты избрала: онейроманта или некроманта?       Она слушала весь его монолог, казалось бы, даже боясь моргнуть. Каждое слово пропускала чрез себя. И каждое слово его, словно яд, отравляло ее душу, словно кинжал, оно резало ее на мельчайшие кусочки. Лишь одна фраза… лишь одна! Бальзам на душу. Он считал ее сообразительной, образованной в своей сфере. — Молчание — знак согласия, верно?       Его пальцы, на коих еще поблескивало ароматное масло, коснулись ее щеки, после шеи, рисуя маслянистые дорожки, что засверкали в мерцающем свете огней. Затем проложил путь он между грудей, замирая на уровне золотистой цепочки, которая стягивала ткань платья на груди. Амен будто бы клеймил ее. Клеймил своим ароматом. Гранатом, аккомпанированным цветочным букетом. — И да-а-а, — протянул Верховный эпистат, касаясь ее тонкой шеи, а после обхватывая ее подбородок, чтобы смотрела лишь на него. Меж тем их лица разделяли лишь несколько сантиметров, — … я знаю о выигранном тобою споре. Итак… я повторюсь, ты онейроманка или некромантка, Эва?       Эва? Казалось бы, ничто другое не могло еще сильнее напугать ее. Заблуждение… Собственное имя, быть точнее, его сокращение, сорвавшееся с губ эпистата, способно было на то. Радовало лишь, что Эвтида сумела все же взять себя в руки. Попыталась выиграть время, попыталась его запутать. — Вы смеете обвинять меня в том, что не делала. Клеймите меня шезму, клевеща. Я знать не знаю черномагов. И никогда не была в их числе. Ваши обвинения беспочвенны, и поправьте, ежели не права, но лживые караются законом. — Кто еще из вас черномаг? — мужчина стоял на своем, совершенно не слушая ее. Вопрос же был чистой воды формальностью, ведь ответ знал Амен наверняка. Быть может, то лишь проверка на честность… или на верность друзьям своим и самопожертвенность? — Я не понимаю, с чего вы… — Реммао, Реймсс, Дия… — начал перечислять он, — … чутье подсказывает мне, что все вы замешаны в этом. Писцы, что едва ли способны написать чужое имя меньше чем за минуту!       Эва сглотнула, желала отвернуться, чтобы не смотрел он в ее глаза, но не могла — Амен все еще держал ее подбородок. Куда же подевалась ее непокорность? Ее хитрость, ее коварство? Неужто все ее естество объял страх перед Верховным эпистатом? Неужели оттого не может она отвести от себя подозрения схитрив?        Если то и вправду страх пред Аменом, отчего же она сама искала с ним встречи, взглядом выискивала в толпе, мельтешила пред его глазами? От чего же желала вызвать ревность? К слову, желание ее обрело плоть, пусть об этом Эве было неведомо — Амен молчал, однако ревновал. Ревновал он к Рэймссу, который не раз пытался прикоснуться к ней, к Реммао, который частенько сжимал плечо своей ученицы, а иногда придерживал за талию, уводя от посторонних глаз, чтобы что-то поведать. А лекарь тот? Казалось бы, Эва была ему давно знакома. Да будь проклят этот Ливий! — Кажется, ты любительница заключать пари, Эва. Готов предложить тебе одно. — Нет, — выпалила она тут же, не дав ему закончить. Сказать мужчине, определенно, было что. — Я не собираюсь спорить с вами. — Тогда у тебя лишь два варианта, моя дорогая шезму. Смерть от моей руки или же договор со мной, — в его руке блеснул кинжал, острие которого чуть погодя коснулось ее шеи. Свободна рука же легла на девичью спину, под лопатки, не давая девушке отпрянуть. Амен не желал ее ранить, лишь запугать. Пока что. — Я не шезму! — последняя ее попытка, которая оказалась совершенно неуверенной, боязливой. Наверное, виной тому его знания. И вправду Амен ведал о том, кто она чуть ли не с самого начала. Только отчего же не раскрыл ее, отчего не убил? Он же охотник! — Обычно ты куда болтливее. Сейчас же будто в рот воды набрала, лишь изредка что-то булькаешь неправдоподобное. Самой уж не тошно? Я знаю правду. А каждая твоя ложь — маленькая или большая, увы, пропорции условны — лишь усугубляет положение. Я не позволю так нагло врать мне в глаза, шезму. Или ты говоришь правду, или ты прощаешься со своей жизнью. Выбор за тобой, Эва.       Вновь это молчание. Оно висело как дамоклов меч. Не убивал ее, давая видимость безопасности, пусть и ощущала она шеей холод его кинжала, но и не отпускал, озвучивая лишь малую часть той правды, что была ведома ему, даже предлагал заключить договор. Каковы же его условия? К счастью или несчастью, любопытство Эвы оказалось сильнее страха, и она осмелилась спросить, а Амен… он с готовностью ответил, будто бы ждал, когда же она присмиреет. — Ты уйдешь к себе сейчас, постараешься не попасться другим охотникам. А ежели попадешься, то, уверяю, не будут они милы с тобой, тут же приволокут ко мне и бросят в ноги, дабы я вершил суд, а тогда, Эва, не сносить тебе головы. Завтра же, после полуночи, ты придешь ко мне, — он выдержал паузу. — Пообещаешь выполнить все, как велено — отпущу. Но если попытаешься обхитрить и сбежать, друзей своих предупредив — убью на месте всех четверых, лишь на глаза попадитесь. Вопросы, моя дорогая шезму? — он чуть сильнее надавил на кинжал, а свободная рука скользнула чуть выше от лопаток ее к шее. — Ты не тронешь их? — Решись уж. На «ты» или на «вы» ко мне обращаешься? — эпистат усмехнулся, а глаза его не по-доброму блеснули.       Шальная мысль поселила его платиноволосую голову, и идею эту решил воплотить он в жизнь немедля. Мужчина резко настиг ее губ. Таких мягких и… на удивление податливых в отличие от их обладательницы, которая извечно старалась перечить ему, показывая коготки. Дикая кошка, которую сумел Амен усмирить, слегка запугав. Только от этого становилось мерзко на душе. Не желал видеть он в глазах ее страх. Любил он и ее непокорность, и эти хитрые искры в оливковых глазах.       Эвтида неумело отвечала на поцелуй. А стоило раздаться звону металла — это кинжал выпал из рук охотника, — как она приникла к нему, привстав на носочки, и оплела тонкими руками его шею. Рука же Амена, что доколе сжимала рукоять оружия, опустилась на ее талию, откуда соскользнула ниже и легла под колено. Он с легкостью закинул ее ногу себе на бедро, не ощутив сопротивления и не разрывая поцелуя. Поцелуя, жаркого, пламенного и страстного. Неужели оба ждали этого момента?       Охотник и шезму. Кажется, могла бы так начинаться самая абсурдная история с наипечальнейшим концом. Один умрет… и то будет слабейший — эта мысль болью отдалась в груди Эвтиды. Губы ее замерли, как и замерла она сама, словно мраморная статуя. Ощутив бездействие девушки, увидев ее стеклянный взгляд, Амен остановился и сам, скинул ногу ее со своего бедра и отошел выпуская. Эвтида все так же и стояла. Очаровательная и прекрасная. — Я не привык принуждать девушек к чему бы то ни было, — его хриплый голос вернул черномага в реальность. — А шезму? — скрывать более не было смысла.       Амен не ответил, лишь отошел к двери и щелкнул щеколдой, как бы говоря: путь свободен, выходи, но Эвтида с места не сдвинулась, заверещала по обыкновению, тем самым вызывая усмешку эпистата. — Вот так легко отпускаешь меня?! Не накажут ли тебя, ежели узнают? И отчего мне верить твоим словам? Может за дверью уж выстроились охотники или уж снесли ту с петель в доме моем и Дии, как и в хижине Рэймсса и Реммао, да и обыск устроили? — Ты не в том положении, чтобы перечить, — во взгляде его полыхал костер.       Костер страсти. И если бы не свободный крой его штанов, Эвтиде уже было бы известно о его неистовом желании овладеть ею, которое он сдерживал в себе, заперев, не на один замок. Или, быть может, уже было ведомо, ведь сама она ощущала потребность в продолжении… только неизвестность пугала ее. Страх соития, как и страх за свою жизнь. — Ступай. Повинуешься, и я обещаю безопасность тебе, как и обещаю не раскрыть друзей твоих, покуда сами не разоблачат себя.       И к удивлению своему, она повиновалась. Сдвинулась с места и вышла из хижины его. Как и велено было, двинулась к своему дому. Охотников в ту ночь она более не встретила. На вопросы же проснувшейся Дии не отвечала. Пока что. Ведь утром собиралась рассказать она ей, Рэймссу и Реммао о том, что было ведомо Амену. О том, что должно бежать им прочь, иначе ждет казнь и никто, и ничто их не спасет.       Только у Верховного эпистата были свои планы…