тревога! цвет — серебристо горький.

      Моника сосредоточенно листает журнал весь последний час, старательно игнорируя тёмные круги перед глазами и шум в ушах.       Урчащий живот игнорировать гораздо легче. К этому чувству она привыкнуть успела давно.       Это так глупо.       Стоило только этой Эми напомнить о том, какой толстой Моника была раньше, и у неё словно сорвало крышу. И ни отражение в зеркале, не одежда, висящая на ней мешком, ни прекрасное понимание собственной уже нездоровой худобы где-то в недрах сознания — ничего не могло спасти её от разрушительных мыслей о собственной ничтожности.       Эми помнит о том, каким уродливым чудищем Моника была раньше. Всё правильно — она сама виновата. Она довела себя до такого состояния в прошлом, так что теперь, будь она хоть трижды худой, есть она не могла. Как бы не хотела. Выработанные за годы рефлексы выталкивали всю съеденную еду обратно наружу.       Наказывала ли она себя?       Может да. Может нет. Да Монике было плевать на самом деле. Это просто ощущалось правильным и вполне логичным — не есть сейчас, компенсируя этим все те съеденные в подростковом возрасте килограммы лишней еды.       Монике плевать, если все полки в ванной были забиты средствами для укрепления её ломких волос, а на маникюр она ходила гораздо чаще, чем надо, ведь ногти ломались даже от самого незначительного воздействия. И ей совсем-совсем плевать, что в ванной она подметает чаще, чем в других комнатах, а слив там от одного её мытья головы засорялся примерно также, как если бы Рейчел мыла голову целую неделю.       Она откладывает в сторону журнал и откидывает голову назад, глубоко вздыхая.       Ещё чуть-чуть и она пойдет на тренировку.       Это ничего, что у неё кружится голова и не держат ноги. Она ни раз занималась в таком состоянии, с ней всё всегда было хорошо. Всё это её неважное состояние — всего лишь попытка лишний раз увильнуть от работы той части её личности, которую до конца ей уничтожить так и не удалось. Как там Чендлер говорил? Маленькая толстушка, которая всё ещё сидела где-то у неё внутри?       Раньше она почти не двигалась, прогуливая уроки физры и преодолевая даже самые маленькие расстояния в общественном транспорте или в родительской машине. А если она и решалась погонять или побросать мяч — так только для того, чтобы утереть нос хилому и тощему Россу.       Теперь надо было нагонять все эти годы бездействия. Надо было двигаться. Движение — это жизнь.       Жизнь Моники — это желанная худоба. Жизнь Моники — это бесконечные попытки оставить эту маленькую толстушку далеко в прошлом. Там где ей и место. Глаза начинали слипаться.       Ну ничего. Моника немного поспит. Совсем чуть-чуть.       Но завтра она отработает эту мимолётную слабость, усложнив запланированную тренировку в несколько раз.