Пропавшая без вести

— Ты уверена? За окном моросит, а Солнце не показывается в их городе уже три дня — и Стейси с головой погружается в убаюкивающую апатия и хмурую меланхолию. Впрочем, Теодор прогонял тени, кошмары и возвращал её в реальность — Роза спала без тёмных сновидений уже три ночи и была благодарна ему за терпение — их вечера всегда плавно перетекали в ночи, ведь Стейси до полуночи засиживалась с работой о такой сильной Эвелин, а Кэрролл вновь возвращается к старым, поросшим быльем связям — и неожиданно замечает, что будучи самим собой и рядом с пахнущей безмятежным солнечным июнем, он наконец-то догоняет хитрое время. Сладко пахли ночи их зелёным чаем без единой ложки сахара и неизменными яблоками — их ночи наполнялись разговорами, невзрачными и неинтересными, но такими искренними — любимые книги и старые фильмы, что они могли пересматривать тысячу и один раз. — Что за глупые вопросы? Разумеется, я уверена, что поеду к Уолу одна. Стейси знала, что Кэрролл всего лишь переживает за неё — потому что в уютной квартире было до безумия холодно. — Теодор, он не тронет меня. Теодор осторожно сжимает её ладонь, словно боясь нечаянно сломать, и улыбается знакомыми уголками — от горячего кофе поднимается пар, и Стейси видит его черты лица чуть сглаженными, более мягкими и чуточку туманными. — Ты не можешь знать это наверняка. После случая в поместье, что продувается всеми ветрами в далёкой Шотландии, никто не мог быть абсолютно уверен — игра с Уолтером переворачивала мир, выворачивала каждое движение наизнанку, наделяя отвратительным, мерзким смыслом. — Он не причинит мне вред, когда рядом люди, не готовые к криминалу. Я сомневаюсь,что секретарь Бьюкейтера горит желанием сесть за решётку или всё оставшуюся жизнь мучиться от тёмных воспоминаний, что придут к ней вместе с кошмарами. Кэрролл замирает, почти физически чувствуя горкую боль, с которой говорила девушка — и в словах её оживала такая нужная и светлая правда. — Принцесса, мы обязательно справимся с твоими кошмарами, я обещаю тебе. Ей даже не нужно отвечать — Теодор крепко прижимает Розу к себе, не отпуская ни на дюйм, и касается тонкими губами тёмной макушки, осознавая, как важна для Стейси победа над собственным прошлым. — Обещай, что ты не зайдешь слишком далеко. Хотя бы сегодня. По ту сторону истошно вскрикивает яблоня — напуганная названным гостем в небольшом саду. Её крик подхватывает ветер, заставляет трепетать каждое деревце и выворачивает наизнанку классические тёмные зонтики прохожих — и девушка, подобно тонкой яблоне, чуть покачивается от сквозняка и внезапного головокружение, устало держится за поверхность стола до покраснений и не поднимает рассеянного взгляда на Кэрролла — он достаёт таблетки из верхнего светлого ящика и чертыхается, видя пустой блистер и думая, что Стейси всегда бросает из крайности в крайность — она либо игнорирует все предписания докторов, либо глотает до чёртиков много таблеток за день — она либо ненавидит всем своим существом, либо отчаянно любит. В таблетнице, которой так редко пользовался Теодор, нашлась полупустая непросроченная упаковка сладкого, чуть вязкого и рассыпчатого глицина, и он протянул ей таблетку — ей оставалось лишь беспомощно прятать глаза. — Так нельзя. Стейси, с тобой может что-то произойти, если будешь и дальше злоупотреблять таблетками. Успокоительные в ванной тоже твои? Роуз кивает, сжимая ладони до красных полумесяцев и не смотря на него. — Если тебя что-то волнует, и ты не доверять мне, то давай ты встретишься с родителями или с братом, чтобы обсудить? — Я верю тебе. Теодору кажется, что он ослышался, что её слова — лишь желанная выдумка, но девушка кутается в его объятия и приподнимается на цыпочках, чтобы провести ладонью по лицу, а он её не отпускает — зарывается в кудрявые волосы и целует, ощущая, как горит её тонкая кожа — на короткое мгновение ему кажется, что у неё жар. — Правда, Тео, верю, но это сложно, черт возьми. Я… Я почти каждую ночь проживаю воспоминания и не всегда собственные. Иногда мозг рисует более страшную картину, а я не могу не прочувствовать её — потому что это приукрашенная, но всё ещё часть моей жизни. Я часто возвращаюсь в грозовую июньскую ночь, когда небо было опаснее жизни, я вновь стою перед морем, прекрасно осознавая, что стоит мне сделать шаг, как сломается, пойдёт на дно мой мир, и тогда я не спрыгнула, но во сне я всегда тону, делая шаг самостоятельно или чувствуя, как толкают неугомонные тени. Я возвращаюсь туда, откуда так отчаянно, всей душой желала сбежать, но где остаюсь до сих пор. Я проживаю то, что случилось бы, если бы не заговорила с Майклом, если бы моя жизнь оборвала слишком рано. Я вижу саму себя растоптанную, в месте, где твоя личность становится неважной — в месте, где я даже не могу назвать своё имя, потому что его у меня отнимут. И самое страшное в том, что эти кошмары действительности отнимают у меня моё имя, а я ничего не могу сделать, потому что даже моя мама не может убрать от меня тёмные корявые руки… И застывает на мучительное мгновение Роза, слишком-то резко и ясно осознавая, что в первый раз за семь лет рассказала кому-то о кривых сноведениях, избегая с горечью грейпфрута прошлого — и Кэрролл почти чувствует её спутанные мысли на кончиках пальцев, а после ласково, непроизвольное медленно распутывает, стирает молочный туман. — Мы избавимся от твоих сноведений, принцесса, и на Рождественские дни уедем из Англии, празднуя. Стейси совершенно не понимает, почему её улыбка такая солёная. — Ты же знаешь, что мне нельзя праздновать, я сразу начинаю говорить и вытворять различные глупости. Теодор усмехается, убирая ей с лица выбившуюся из своеобразного хвоста прядь, привычно рассматривая её сверху вниз. — Не думаю, что нужно думать о том, как праздновать, если кошмары ещё не прекратились. Пожалуй, я поеду пораньше, и подвозить меня не нужно тебе. Роуз не акцентирует внимание на сухом тебе, лишь уходит с кухни, совершенно не глядя на него и прикусывая нижнюю губу в колючей растерянной полуобиде — чувствует, как слова неприятные остаются тяжёлой тёмной пылью на пальцах. Кэрролл же не идёт за ней, зная, что любой разговор сейчас закончится очередной ссорой — иногда им обоим действительно нужно было перевести дух, отыграться и к чёрту разбить очередной фарфоровый сервиз — просто потому что тягучая размеренность давила — особенно на Стейси. Но иногда каждая фраза выворачивались до невозможности, и каждый из них задумывался, а так ли они нуждаются в этих отношениях — а после сами же и отвечали, когда на смену огню приходило вечное море. Роуз быстро застегивает пуговички на рубашке и поглядывает на закрытую дверь — она слышит, как скрипуче ворчит лестница, когда поднимается Кэрролл — а после надевает длинный вязанный свитер и поспешно кладёт телефон и косметичку в сумку, выходя из гостевой спальни, даже не застегнув её. Теодор не делает попыток остановить девушку — Роза ненамеренно задевает его костяшками пальцев, и он кожей чувствует её внутренний всепоглощающий огонь — её слишком холодные прежде руки становятся до невозможности горячими. Привычно идя на цыпочках, Стейси сбегает пр лестнице, ощущая на себе его уверенный взгляд — Кэрролл не допускает и мысли, что они не помирятся, что она не вернётся. И Роза не могла не признать его правоту, потому что Теодор стал её личной точкой возврата. К спокойным тихим ночам, к светлому будущему и к самой себе — к той части, что она отчаянно прятала, но не могла без неё. Ей удивительно везёт — такси останавливается, стоит ей лишь поднять руку и чуть заступить на край проезжей части. Впрочем, водители редко отказывались везти куда-либо богатых жителей Белгравии. Стейси назвала адрес своей квартиры и закрыла глаза. В Лондоне всё уже дышало осенью — холодной, тягучей и сырой — и нелюбившим её оставались лишь прятаться в зданиях и ловить атмосферу безвозвратно ушедшего лета — слишклм долго было ждать вина из одуванчиков. Ладошки стали влажными, когда улыбчивый консьерж протянул ей конверт без отправителя и не стал спрашивать, почему уже столько дней не появлялась в доме Роуз — и плотная дорогая бумага в её руках оказалось до невыносимости тяжёлой. Лишь в лифте девушка подмечает, что в холле с подоконников убрали бархатные фиалки, и читает сообщение Фила, что просит непременно позвонить ему после встречи с Уолом — и Стейси долго печатает, осторожно подбирая слова и вдумчиво расставляя каждую чёртову запятую. На лестничной площадке одиноко пылилась газета, оставленная кем-то на полу перед ее почтовым ящиком — и на мгновение она забывает, как дышать, читая заголовок статьи о Эвелин семилетней давности и жалея, что пошла одна. Входная дверь скрипит, ворчит, и девушка с лёгким раздражением захлопывает её, всё же оставляя маленький ключик в замке — в квартире становится душно и ощутимо пахнет сигаретным дымом — словно кто-то действительно ждал её, стряхивая пепел на небрежно оставленные на журнальном столике грамоты — и Стейси заканчивается, открывая окна нараспашку и касаясь тонкого сорванного тюля — у девичьих ног лежит старый плюшевый мишка, что печально смотрит своими большими чёрными глазами-бусинками, и тянет к ней пушистую лапку. — Юшка. Роза садится на корточки и ласково поднимает любимую игрушку — игрушку, что знала о ней больше всех остальных — игрушку, что сама становится её очередной тайной, а от того такой желанной для людей Бьюкейьера — Стейси даже немного жаль, что они совершенно не понимает, что скрывает её секреты. Впрочем, мишку придётся отдать в мастерскую, чтобы зашили глубокую рану в спине, из которой словами рассыпался наполнитель, потому что сейчас флешка стала до чёртиков важной. Девушка сжимает неброскую маленькую вещицу в руке и с сожалением рассматривает квартиру, слыша шёпот грустных раскиданных игрушек, наступая на разбитое стекло фотографий — если быть откровенной, то она уже очень давно танцевали на нём. В ванной до невозможности жарко — на стёклах всё ещё остаётся пар — пар, напоминщий холст, бумагу, письмо — и она замирает, смотря на зеркало. «Кто ты, когда никто не видит? » Роза бездумно касается хрупкой поверхности кончиками пальцев стирает завитушки у букв и не смеет вывести — Стейси Роуз — а потом прикрывает рот ладонью, чтобы не закричать — и вновь чувствует, как тень касается её, обманчиво ласково приобнимает за плечи и касается предплечий с насквозь фальшивой нежностью, от которой девушку трясёт. Она чуть не разбивает голову о раковину и прижимается к ней чертовски горячим лбом, отчаянно стараясь не увидеть такого простого вопроса, жалея до алой солёной крови на лице, что не присмирила глупую гордость, что пошла одна — в сумочке, забытой на пороге, вибрирует телефон, а Стейси не поможет пошевелиться даже кончиками пальцев, чётно пытаясь вновь задышать спокойно — вновь попробовать дышать как все. Ей становится страшно за родителей, что тоже могут стать оружием против неё же в умелых руках Уола — за брата, что бросается в огонь, если что-то угрожает его сестрёнке — за Мегги, что толком даже и не знает настоящую Стейси Роуз — за Теодора, что решил разорвать все связи из-за одного брошенной на ветер чересчур правдивой реплики. И Роуз злилась за невозможность предсказать следующий шаг Бьюкейтера — в какой-то момент ей казалось, что он не скомпрометирует себя, марая руки о ничего не значащую, немую в их мире девушку, а потом она упала с лестницу — вспомнила ледяное дуло на тонкой коже — и осознала, что ей остаётся лишь защищать всех, кого любит. Тихо, боясь выдохнуть, встаёт Стейси, с изощрённой лаской проводя рукой по застывшим буквам, что оказались лишь лукавой уловкой — дорогой краской без запаха, коей так испугалась девушка, вновь лихорадка вспоминая собственной имя. И Розе не боится вывести красной помадой такое тихое и принадлежащее лишь ей: «Принцесса».

***

— У Эвелин были отличительные черты во внешности, на которые могли не обратить внимания? Она видит, как крепко сжимает хрупкую чашку из японского фарфора с до чёртиков горячим кофе с каплей виски Уолтер, что уже и не думал встретить Стейси — в его кабинете навязчиво пахнет жёлтыми нарциссами, и девушка с усталой иронией подмечает, как эти цветы подходят его истинному лику. — Патрисия говорила, что у Эвелин были необычайно идеальные брови. Стейси ненароком ловит своё отражение в стеклянной дверце шкафчика, рассматривая тонкие брови, а потом осознаёт, что Уолтер говорит в прошедшем времени. — Но что изменилось сейчас? Миссис Бьюкейтер больше не считает так? Роуз вспоминает Патрисию в Ливерпуле — холодную и уверенную в себе, под стать своему мужу. — Это уже не ваше дело, мисс Роуз. Найдите мою дочь. Что вы собираетесь делать для поисков? На короткое мгновение вопрос его сбивает с толку — девушка не знает, стоит ли отвечать правдой или играть по его правилам, спасая не только Иви, но и себя. — Я собираюсь встретиться с бывшим преподавателем мисс Бьюкейтер из Сан-Франциско. Что-то не так, мистер Бьюкейтер? — Что вы, мисс Роуз. Не буду вас задерживать перед столь интересной встречей. Роуз кивает и выходит из его кабинета, бесшумно прикрывая дверь и мило кивая секретарю, и отчаянно сжимает кулачки до красных полумесяцев. — Привет, Фил, свободен сейчас? В Ливерпуле Фил, улыбаясь звонку дорогой сестрички, заказывает ещё одну чашку кофе. — Для тебя у меня всегда есть время, сестрёнка. Как дела с работой, с твоей драмой? Если судить по голосу, то ты уже не изволишь себя из-за Кэрролла. А может нашла себе новое спасающие увлечение, а? Ветер разгоняет пушистые тяжёлые облака, и от карусели белоснежных глыб на лазурном небесном море у неё кружится голова — осеннее Солнце с нежностью ласкает её щеку тёплыми догорающими лучами, устало опускается на скамейку Роза. — У тебя всё хорошо? Почему ты молчишь? — Ты всё не так понял. Я не отпустили ситуацию с Теодором и уж тем более никого не искала, ты знаешь моё мнение о «поиске великой любви». Просто… Я теперь живу с Теодором, понимаешь? Удерживая смартфон плечом, Стейси ищет глицин в сумочке, доставая маленькую упаковку салфеток с нарисованным серым котом в бабочке и белые перчатки кружевные, сломанное зеркальце с Божьей коровкой, и устало заправляет непослушную прядку, находя почти пустой блистер. — Я знаю, что он тебе не очень-то нравится, но когда мне было плохо, со мной рядом был именно он, когда я чуть ли не прямым текстом говорила ему, что ненавижу его, Теодор все равно оставался рядом и заботился обо мне. Я видела, как он злился, но он не давал гневу волю и оставался близ меня. — Серьёзно, Стейси? Да тебя проще обмануть, чем трёхлетнего ребёнка! Но, знаешь, я не буду с тобой спорить напрасно, ты всё равно будешь верить своему Кэрроллу. Лучше расскажи что-то новое об Уоле. Что ты уже предприняла? Что собираешься делать дальше? — Хочу поговорить с одним человек, который порвал контракты с Уолом уже после побега, он на дух не переносит Уолтера и наверняка поможет мне. А потом хочу купить яблок, ты же знаешь, какие они вкусные в сентябре бывают. Стейси заказывает такси и рассматривает тонкое деревце, что устало покачивает кривыми руками, словно пытаясь обнять черёмуху на расстояние вытянутой руки — и закрывает глаза, не в силах смотреть на яркий свет Солнца. — Он сейчас в правительстве, много достиг без Уола, конечно, не без нового друга, ведь Уолтер всегда не может просто так оставить предавшего его, но… Не думаю, что тебе интересна часть биографии Николаса. — Мне просто нравится слушать твой одухотворенный голосок, сестрёнка. Роза смеётся, и дама в розовой шляпке с пером улыбается, смотря на такую живую девушку на улице. — Беги, я тебе позже позвоню тебе. Много работы. — Пока, Фил. Стейси улыбается и спокойно подходит к машине, в последний раз кидая взгляд на аккуратное уютное местечко среди одинаковых важных домов — и ей в первый раз по-настоящему кажется, что всё наконец-то будет у неё хорошо, а у истории Эвелин будет заслуженный счастливый конец. Потому что она встретила свою точку возврата и… Теодор знал, что возвращаться на работу в то же министерство будет долго и муторно — на него смотрели с рассчетливым любопытством, думали, почему он тогда так неожиданно ушёл и сейчас так же мгновенно вернулся. И всё же ему обещали, что постараются уладить все трудности, ведь он был поиски ценным сотрудником, что за время работы ни разу не допустил ошибки — Кэрролл стоял в очередном просторном кабинете, в котором до невозможности не хватало воздуха, и смотрел на оживлённые, заполненные туристами улицы, по привычке ища взглядом знакомую тёмную головку. Давний друг и наставник пожимает ему руку и говорит, что сейчас ему лучше провести время в дали от Министерства, ведь скоро у него не будет на это время, и Теодор не знает, что он чувствует — на другой стороне улицы из такси несколько секунд назад вышла Роза, что ничего ему не говорила о встрече и что так трепетно хранила тёмные витиеватые кружевные тайны. Она замечает Кэрролла, когда переходит дорогу и вспоминает каждый подготовленный вопрос, и махает ему рукой, чуть было не сталкиваясь с невысоким мужчиной в странном красно-синем костюме — в воздухе отчётливо пахнет дорогими духами и цветами. Девушка вскрикивает, когда отчаянно визжит резина совсем близко, а кто-то незнакомый крепко держит её за руку. — Принцесса. Теодор не сразу узнаёт незнакомца и крепко прижимает к себе напуганную до безумия и дрожжи Розу, гладит её по волосам и жалеет, что не успел подойти достаточно близко к ней — и чуть не потерял её вновь. — Надеюсь, твоя избранница в порядке, Теодор. Кэрролл на мгновение застывает и, чувствуя весь страх девушки, поднимает глаза на отца, что не дал Стейси Остаться на чертовой дороге под колёсами машины. — Отец. Она чувствует, как быстро бьётся его сердце — чувствует, как он борется с самим собой и собственной гордостью, многолетними убеждениями и разросшимися разногласиями — со всем, что составляло мир Теодора Кэрролла до встречи со Стейси Роуз. И ободряюще улыбается уголками губ, ласково касаясь кончиками пальцев мужской ладони. …стала чьей-то точкой возврата.