Пропавшая без вести

По карнизу окна вновь стучит молчаливый дождь — мягкая необычайная тягучая теплота в городе сменяется всё не прекращающимися затяжными ливнями. Стейси открывает глаза под монотонный ритм капель, под лёгким, но не тонким одеялом ей до невозможности уютно и не хочется вылезать в холодную влажную реальность из сиреневого постельного белья пахнущего чем-то тёплым с нотками бергамота. Когда девушка тянется к телефону, то сквозняк цепко хватает её за руку, вынуждая чуть ли не зашипеть — нет ещё и восьми и это непозволительно рано для Роуз в относительно спокойное утро. Утренняя должливая тишина замирает, прячется в лёгких занавесках, по которым рябью пробегает сквозняк, и остаётся хрупким узором на окнах — в ранние часы, когда ветер уносил классические чёрные зонтики прохожих, а одежда мгновенно промокала, в комнате лишь с мягким скользящим, приглашённым светом всегда становится чуточку душевнее — парадоксально откровенная полутьма не настраивает на обман — только на тихие разговоры честные с прикосновениями, что и запечатляли в себе — странную, неоднозначную и сложную правду. И Стейси садится в чужой постели, проибномая колени и кладя на них голову — совсем близко в коридоре скрипят половицы, и девушка с головой накрывается пухóвым морем. Острожно приоткрывая дверь, Теодор бросает долгий взгляд на спрятавшуюся под одеялом от всего мира Розу и закрывает окно, смотря, как холодный пронизывающий ветер раскачивает светлые качели в его небольшом саду, а искусно вырезанные ветви туи чуть прогинаются под колким осенним дождём. — Просто признайся уже, что ты сумашедший. Кэрролл оборачивается на её сонный голос — Стейси склоняет голову на бог так, что кудряшки смешно подпрыгивают, и рассматривает его, словно видя что-то своё — спрятанное ото всех и понятное лишь ей — он же видит лишь сползающую по её плечу со светлым родимым пятном тонкую нежно-розовую лямку ночнушки. — А ты не сумашедшая, а, принцесса? Роуз лишь фыркает, ступая босыми ногами по пушистому мягкому ковру и подходя к нему, чуть запрокидывая назад голову — в длинной струящейся ночнушке и с растрепанными кудряшками она до невозможности напоминала Кэрроллу героиню фильмов прошлого века. — Все мы немного сошли с ума, но ты определённо какой-то маньяк. И было для безумие непонятно — то ли она мрачно шутила, устав быть до чёртиков колючей, то ли просто злилась на него. И от неопределённости Теодор хотел избавиться так же сильно, как и Стейси желала спастись от кошмаров. — Почему же так ты уверена в этом? Роуз думает, что ему не идёт хмуриться — на лбу сразу появляется смешная морщинка, делая Кэрролла старше, что он действительно на много старше неё. — Ты заявляешься в спальни раньше восьми до полудня? Ты чуть ли не преследуешь меня, оказываясь везде, где я бываю. Очень сомневаюсь, что у тебя были дела в Эдинбурге, а особенно в поместье Уола. — Кажется, тебе не навредило то, что я оказался тогда в поместье. До красных полумесяцев на нежной коже ладоней сжимает кулачки Стейси, отзеркаливая его движения — в то же мгновение опирается на подоконник без цветов и смотрит на собеседника с искрящим раздражением. — Кажется, я не просила «прекрасного принца» спасать меня? Или это ваша очередная игра с Уолом? Ему хочу её встряхнуть — коснуться и почувствовать аромат волос, поправить лямку ночной сорочки и знать, что девушка знает правду, а не разноцветный фантик Бьюкейтера. — Да выслушай же меня, черт возьми, Стейси, ты не знаешь, о чëм говоришь! Она не даёт взять себя за руку, и Теодор просто разглядывает Роуз — и совершенно не понимает, как, будучи едва знакомой, ей удар так легко заставлять его чувствовать. — Всё, что ты тогда услышала, это всего лишь игра Бьюкейтера, который не хочет, чтобы ты была так близка к этому высшему миру, потому что ты родилась в простой семье, потому что ему не нравятся твои действия. Но, Стейси, я ничего не знал об его чертовой задумке, пока не услышал, как и ты, слова Уолтера. Ей не в новинку было кому-то не нравится — ещё в детстве её, не скрываясь, называли сумашедшей, впрочем, с возрастом ничего не изменилось — только фразы стали более грубыми и понятными, а от этого острыми и едкими — и она перестала обращать на них внимания очень рано, играя роль девушки, что могла с ума, продолжая идти к собственным целям и редко с сожалением поглядывая на возможных, но не состоявшихся друзей. Бьюкейтер же боялся, что Стейси слишком близко подберётся к его тайне, коснувшись которой, непременно расскажет — про себя даже смеялась Роуз над этим, ведь она уже знала, что произошло в ту грозовую пахнущую одуванчиками ночь и ждала удачного момента, чтобы разыграть карту и не почувствовать нож в спине — а потом смех переходил в истерику, ведь подставило её глупое отчаянно влюблённое сердце. Стейси не ждала, черт возьми, что следующей мишенью станут её отношения с Теодором — и до хода Уола всё чувства сливались в густую серо-синюю, как глаза её, палитру гуаши. — Почему я должна тебе верить? «Почему я должна быть уверена, что ты не причинишь мне боль?» — остаётся в разряженном воздухе, складываясь из шлейфа его парфюма и аромата давно остывшего травяного чая. Кэрролл сдерживает себя, понимая, что Роза даже не осознаёт, что молча плачет. — Я не могу тебя обязать, я просто прошу тебя поверить мне. Мне нужно было объяснить всё раньше, но… И Стейси не выдерживает — что-то безумно хрупкое внутри неё надрывается и разбивается на маленькие кусочки, что уже никогда не собрать. — Нужно! Нужно! Если Уолтер действительно это сделал, то почему ты все ещё работаешь на него?! Почему не стремишься доказать свою «правду», а говоришь тихо в своём доме, где никто, исключая меня, не услышит слов?! Посмотреть, какой я несчастный, меня обманул Уол, но я его верный пёс, поэтому всё ещё не него работаю, унижаясь, говоря, что во всём виноват только он! А что ты сделал?! Ни-че-го! По ту сторону стекла прекращается дождь, и каждое её слово остаётся в комнате — каждое выражение лица и каждая солёная слеза, всё забирает гостевая спальня его дома, и Теодор застывает, не зная, что ей сказать — Стейси не смотрит заискивающе, лишь с отчаянием в потемневших глазах. Она уходит, не прощаясь, через четверть часа, а он до невозможности ясно осознаёт, что принятое решение — самое правильное.

***

— Почему каждый раз, когда я остро нуждаюсь в тебе, ты не берёшь трубку? Стейси беззлобно бьёт кулачком по столу в кофейне и ловит неодобрительный взгляд пожилой женщины в красном берете и с угасающими каштановыми волосами. Мегги пожимает плечами и подзывает официанта, чтобы заказать ещё одну чашку безумно горячего чёрного кофе без сахара и попросить меню для только что пришедшей подруги. — Снова произошла что-то ужасное? У тебя были кошмары? Роуз цокает язычком, отрицательно качая головой на второе, ведь уже давно не просила помощи во время кошмаров — слишком чуждыми и неподвластными они были для всех. — Нет, мне просто после выписки из больницы пришлось увидеть, что кто-то перерыл всю мою квартиру, а потом ночевать у Теодора и выслушивать его жалкие оправдания, в которые я хочу, но не могу поверить. Мне лимонный латте и лимонный пирог с меренгой. Лишь последнее адресуя только подошедшему официанту, словно невзначай спокойно говорит Стейси и достаёт из небольшой серо-бежевой сумки телефон, чтобы проверить сообщения от Фила, что решил заключить мир по переписке и спрашивал, что теперь она собирается делать с Уолом — а Роуз молчала, не боясь делиться секретами, а думая над своим шагом, потому что Бьюкейтер ударил в солнечное сплетение. Ричардс с сомнением смотрит то на молчаливую подругу с грустной полуулыбкой, то на очень светлого оттенка зелёноватый пакет с переливающимся названием бренда. — Почему бы тебе не попробывать построить отношения с Теодором, если учесть, что он тебе не безразличен? Лично я бы не стала проводить время с человеком, которого толком не знаю, даже при его болезни. Нужно учиться идти на уступки, золотце. Стейси прячет от неё глаза и касается ладони, переплетая пальцы — и Ричардс знает, как важны для Роуз прикосновения и ощущение того, что она не одна. — Но я не хочу, чтобы мне снова. «Больно» застывает на языке, и Роза испуганно вздрагивает, когда подходит официант — словно он мог услышать её самые сокровенные мысли и глупые синие чувства. — Тогда ты проиграешь. Никто не будет счастлив, если ты победишь, но слишком много людей, что отметят твоё поражение, дорогая. Стейси прячется за маленькой бежевой кружкой кофе и ничего не отвечает Мегги, пробуя её слова — и они отдают горечью. — Победитель остаётся один… — Стейси, мы можем поговорить? Роуз застывает, глядя широко раскрытыми глазами на подошедшего Девиса. Конечно, она знала, что Джеймс должен быть в далёком Ливерпуле, что он друг Теодора — и всё же ей хотелось услышать каждое слово, ведь иногда главные секреты раскрывают именно друзья. — Если ты не собираешься рассказывать, какой замечательный Кэрролл, то прошу за стол. Девис кивает как-то сжато и нервно, но всё же уверенно — и Стейси внезапно осознаёт, что уже действительно наступила осень, и уютные, мечтательные разговоры сменяются серьёзностью и желанием выиграть, что осталось ещё от школьных времён. — Мег, я найду тебя позже. Ричардс уходит осторожно и медленно, словно желая за эти мгновения оценить того, с кем оставляет подругу — и Роуз чувствует себя безумно благодарной за неё. — Ты знаешь Митци Розенталь? Её понимание, чёткие границы кто-то смешал — и масляные краски оказывается слишком густыми, потому что никак Стейси не могла понять, какое отношение покойная Митци имела к ним — она помнила тот переломный год, который в начале потрясла скорая кончина супруги одного из членов парламента, а после и исчезновение Эвелин — вот только Розенталь была замкнутой женщиной и не любила многолюдные мероприятия, о ней было мало, что известно — дань и признание журналистов она получила лишь после смерти. — Предположим, что да. Роуз склоняет голову на бок и поправляется воротничок розовой рубашки, а Девис путается в собственных словах-фразах-репликах и воспоминаниях — Это… Я знаю, что ты не хочешь ничего слышать в защиту Теодора, но всё же я хочу кое-что тебе рассказать. Не думаю, что ты просто так поверила в историю с Уолтером, да и я бы не поверил, если бы не знал Теодора большу часть своей и его жизни. Я давно не видел его таким. Это сложно объяснить словами, может быть, живым. Ей каждое слово Джеймса казалось безумием — впрочем, вся её жизнь уже давно перевернулась, и очередные странности лишь притягивали. — Семь лет назад умерла Митци после развода, и ходили слухи, что к её смерти причастен бывший супруг Кроуфорд, но я до сих пор считаю, что это лишь пустая сплетня. Но тебе нужно знать не это. Митци — мать Теодора, а его настоящая фамилия Кроуфорд. Её смерть сильно отразилась на нём, он оторвал от себя и себя всё, что было дорого сердцу, оставил отца и брата. Я не знал, как помочь ему до сих пор. — А теперь знаешь? Девис улыбается горькой мягкой улыбкой и не сводит с неё взгляда добрых светлых глаз. — Теперь знаю, что при всём моём желании, я не тот человек, который может изменить Теодора. Тогда я даже представить себе не мог, как может быстро сгореть человек. Он тогда ушёл с работы, чуть не переехал в Германию, но потом, сменив фамилию, решил сделать себе имя самостоятельно, так и попал к Бьюкейтеру, Уолтер не обратил внимание на его происхождение и на некоторые другие детали, которые обычно всех отпугивали, и за это Теодор действительно был ему благодарен. До того момента, как Бьюкейтер провернул свою аферу с тобой. Джеймс оставляет сложенную в солнечного журавлика салфетку и смотрит на Стейси с надеждой и необъяснимым скомканным восхищением. — Я думал, что никогда больше не смогу увидеть и услышать моего прежнего настоящего друга, что его глаза так и останутся безжизненными, но, Стейси… Черт возьми, да он никогда так ни на кого не смотрел! Я знаю, что ты считаешь его просто слепым прислужником Уолтера, но в один момент он потерял почти всех, кого любил, и прошу тебя, не дай ему вновь скатится в эту бездну. Роза замирает и чувствует, как предательски щипет глаза — быть может, чувства её не такие синие, а, может, благородные, а от того напоминающие вечное море по цвету. — Уолтер причинил тебе боль, наверное, ты думала, что и Теодор, и на твоём месте я бы подумал точно так же, но ради тебя Теодор готов вернуться в министерство, в правительство, даже работать с отцом, которого винит в смерти матери, ради тебя он уволился с работы, он ушёл от Уолтера и сказал всё, что о нём думает. Я не хочу вынуждать тебя принимать решение в сторону друга, но я хочу, чтобы ты знала всё. И ты, и Теодор этого заслуживаете. — Когда? Девис удивлённо моргает, когда слышит её чуть хриплый голос, и не сразу понимает, о чем его спрашивает девушка. — Сначала он ушёл в отпуск без содержания, а потом после приказа Уолтера сказал ему из Эдинбурга, что увольняется, сегодня ему нужно будет подписать документы об увольнении. И правда отчётливо пахнет лимоном и душной тяжёлой голубикой — Роза не сразу понимает, что Джеймс даёт ей ключи от дома Кэрролла, а потом одними глазами спрашивает — зачем. — Быть может, тебе пригодиться. — Спасибо. Стейси не сдерживается и обнимает его, как друга самого дорогого человека — и всхлипывает, вытирая слезы и улыбаясь. — Ты можешь дать мне телефон своей подруги? Мегги нравилась многим, и, спеша скорее скрыться, Роуз предпочитала просто пропускать подобные глупости мимо себя, но Девис помог ей, и она написала телефон Ричардс на крыле с вырезанной каёмочкой журавлика бумажного. На улице Пикадилли такси встаёт в пробку, солнце выходит из-за хмурых туч, освещая лица опаздывающих водителей и их пассажиров — Стейси слышала, как совсем рядом с машиной ругалась милая на первый взгляд мисс — и решила пройтись пешком, да и до Итен-плейс ей осталось совсем немного, на расстоянии вытянутой руки был виден Букингемский дворец. Туристы лишь удивлялись бегущей девушке, разрушающей представление о неспешности всех без исключения жителей Лондона, как и самой Англии. Лишь на ступеньках Стейси понимает, что её щеки обжигающе горячие, а глупое доверчивое сердце бьётся, как в сети пойманная голубка — маленький ключик в её ладони вдруг становится до невозможности тяжелым и громоздким, не подходящим для маленькой замочной скважины. Роуз снимает обувь на входе и ступает тихо, как гибкая кошка, крадучись, и прислушивается — в гостиной на скрипке, кажется, играет Кэрролл, и она застывает на входе, рассматривая его силуэт — думает, что ни словом, ни жестом не должна напоминать о погибшей матери. Теодор замечает её в стеклянных дверцах серванта и плавным движением кладёт смычок на камин, когда Стейси делает ещё один неуверенный шаг, а потом с излишней осторожностью кладёт пальчики ему на локоть. — Стейси… Девушка качает головой и, вставая на цыпочки, прикладывает указательный палец к его губам, прося помолчать — и ей кажется, что белая статуэтка балерины всё ещё танцует под великого и лёгкого, как воздух, Моцарта. Кэрролл заметно лишь для неё улыбается уголками губ и аккуратно заправляет ей за ушко с серебрянной маргариткой упавшую на лицо прядь, рассматривает её солнечные веснушки. Роза обнимает его, не доставая макушкой даже до подбородка, и вдыхает летний яблочный запах со свежими, позволяющими ей дышать лимонными нотками и тёплыми древесными, а Теодор прижимает еë к себе, вдыхая сладкий аромат пионов её духов. И Стейси уверена в своей победе, ведь у неё есть не только козыри.