Вопрос о влиянии на вымышленный мир Толкина мифа о Прометее, насколько я знаю, в фэндоме поднимался довольно редко — хотя некоторое сходство в сюжете об освобождении Прометея Гераклом и в сюжете об освобождении Маэдроса Фингоном уже отмечалось[1]. Между тем, это — потенциально очень интересная тема для анализа, поскольку Прометей — пожалуй, один из самых амбивалентных персонажей в религиозной и художественной традиции европейской культуры[2].
Он одновременно и благодетель человечества, даровавший людям различные блага (у Гесиода — огонь, а у Эсхила — и вовсе все искусства и ремёсла), и виновник обрушившихся на человечество бед (сюжет Гесиода о создании Пандоры и её «ящике» как о мести богов за похищение огня). Христианские апологеты времён античности считали сюжет о создании Прометеем первых людей из глины искаженным отражением сотворения Богом первых людей (Тертуллиан даже называл библейского Бога «истинным Прометеем»). Напротив, авторы времён романтизма соотносили Прометея, восставшего против Зевса, с Люцифером, восставшим против Бога (хотя и отмечали, что он выглядит значительно более привлекательным персонажем, чем Люцифер)[3].
Образ Прометея использовался в некоторых художественных произведениях, значимых для Толкина. Во-первых, это «Королева Фей» Эдмунда Спенсера:
«история начинается с сотворения Прометеем первых Эльфа и Феи. Но время «античного мифа» оказывается переплетено в хронике с временем христианским: Эльф и Фея подобны Адаму и Еве в Эдемском саду»[4]. Здесь Прометей — положительный персонаж, образ которого даже соотносим с христианским образом Бога как Творца. В «Древностях фейри» — хронике эльфийского народа —
«было сказано, как Прометей создал мужчину из многочисленных частей животных тел, а затем огонь с небес похитил, чтобы жизнь вдохнуть в свое творение — за что Юпитер и лишил его житья, принудив за жилы собственного сердца с Орлом тягаться» (Е. В. Халтрин-Халтурина. Эдмунд Спенсер об эльфийском этносе: ренессансные истоки современных фэнтези). Мотив небесного огня, наделяющего творческий замысел истинным бытием, присутствует у Толкина в Айнулиндалэ — и в контексте этой аналогии чертами Прометея наделен никто иной, как Эру Илуватар, детьми которого являются и эльфы, и люди[5].
Во-вторых, это «Потерянный Рай» Джона Мильтона. В нём Сатана, наблюдая за Адамом и Евой, говорит:
«Я мог бы сострадать // Вам, беззащитным, хоть моей беде, // Увы, никто не сострадал», что выглядит как откровенная пародия на слова Прометея из пьесы Эсхила («Прометей Прикованный»):
«Жалел я смертных, только самого меня // Не пожалели»; эсхиловский Прометей — благодетель людей, мильтоновский Сатана — их губитель. Впрочем, подобная трансформация черт Прометея связана не столько с отрицательным отношением Мильтона к Прометею, сколько с враждебным восприятием им языческой культуры в целом. Так, путешествие Сатаны через Хаос сравнивается с плаваниями героев-аргонавтов и Одиссея:
«Не претерпел // Такие беды Арго, между скал // Смыкающихся проходя Босфор; // Не худшим испытаниям Улисс // Подвергся, левым бортом обогнув // Харибду, чтоб кормило повернуть // К соседней водоверти». Сравнивается мильтоновский Сатана и с Зевсом — о чем я поговорю позже.
Наконец, с высокой вероятностью Толкин был знаком и с трагедией Эсхила про Прометея. Как следует из созданного Оронцо Чилли списка литературы, которую Толкин читал, он был знаком с такими трагедиями Эсхила, как «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды»; кроме того, представляется крайне вероятным знакомством Толкина с пьесой Эсхила «Семеро против Фив» — поскольку образ Полиника и его соратников, стремящихся взять Фивы даже вопреки воле богов, поскольку они считают своё дело правым, во многом перекликается с образом Феанора и его сыновей. Кроме того, в списке Оронцо Чилли фигурирует комедия Аристофана «Птицы», в которой Прометей, как и у Эсхила, предстаёт недоброжелателем богов и другом человечества и, вместе с тем, подобно Прометею Гесиода, изображен как коварный хитрец.
Говоря о прометеевском мотиве у Толкина, стоит учитывать, что, во-первых, черты Прометея могут быть обнаружены у очень разных, даже антагонистичных персонажей (и не только его — скажем, функции Зевса, как я покажу далее, делят Манвэ и Мелькор), а во-вторых — Толкин иногда прибегал к инверсии оригинальных мифологических сюжетов. Например, в оригинальном мифе о Прометее орел истязает его; в сюжете о спасении Маэдроса Фингоном, напротив, орёл участвует в освобождении Маэдроса. Другой возможный пример подобной инверсии — в «Книге Утраченных Сказаний» (второй том) Мелькор, стремящийся погубить Солнце, заявляет, оправдывая себя,
«будто боги [Валар]
, чтобы сотворить Солнце, украли у него огонь«. Здесь сам сюжет о «похищении огня» предстаёт выдумкой Мелькора, причем «похищение огня» связано с его дарованием вовсе не людям, а богам. Неясно, отсылает ли в этом сюжете Мелькор к Прометею — или, напротив, к Зевсу, его врагу, у которого огонь похитили.
На первый взгляд, напрашивается соотнесение Мелькора с отрицательным прочтением образа Прометея в аспекте «похитителя огня/света» (завладеть которыми он хочет не для человечества, а для себя одного). До сотворения мира
«странствовал он один, в пустоте, взыскуя Неугасимого Пламени, ибо распалялось в нем желание дать Бытие собственным творениям» («Сильмариллион»). Правда, уже здесь начинаются отличия от мифа о Прометее — Мелькор своей цели не достиг, хотя позднее и завладел Сильмарилями, содержащими неосквернённый свет. Также он жаждет обладать героинями, олицетворяющим свет (Варда) и огонь (Ариэн), однако достичь своих целей в их отношении ему также не удаётся; Ариэн он смог осквернить, но завладеть её силой у него вышло. Напротив, он утратил свой собственный свет[6].
У Эсхила Прометей отнял у людей дар предвиденья, заменив его слепыми надеждами. Схожий мотив выражен в толкиновской концепции «орэ»:
«Ближе всего к исходному его смыслу «предостережение» (warn), хотя а) оно относилось не только к опасностям, злу или трудностям, (ожидающим) впереди; и б) хотя оно могло быть использовано (для обозначения) влияния одной личности на другую видимыми или слышимыми средствами (словами или знаками) — и в таком случае «совет» будет наиболее близким к его смыслу, — это значение не было основным <…> «Бедствие», как и подозревали эльфы, было именно восстанием против Эру в форме принятия Мелькора как Бога (XXII). Одним из последствий этого было то, что fea была [заключена (в теле)] и Мелькор [взято в скобки, но не зачеркнуто: преследовал тех, кто восстал против него и искал защиты Эру] получил доступ к óre который [нрзб. (остался?)] но был [бесполезным?] и лишь мудрейшие из людей могли отличить [? его] злые внушения от истинного óre» («Заметки по поводу «орэ», Виньяр Тэнгвар, номер 41»). Однако, в отличии от эсхиловского Прометея, Мелькор не дал людям надежды, а, напротив, своими действиями лишил их её:
«иные из нас, страшась уходить во Тьму, умерли в ужасе и отчаянии, мы взмолились к Хозяину, чтобы он спас нас от смерти; но он не ответил» («Легенда Аданэль»). Наоборот, образ «надежды» у Толкина имеет скорее положительные коннотации и связан с Эру.
Ещё одна возможная точка соотнесения — роль Мелькора как «культурного героя» (подобно Прометею), но культурного героя со знаком «минус», поскольку его дары призваны были обмануть первобытных людей Хильдориэна и сделать их его рабами, чтобы они признали его своим Богом[7]:
«Но он не спешил рассказать нам, как отыскать или сделать все то, чего нам хотелось, а лишь распалял желаниями наши сердца. Однако если кто сомневался в нем или являл нетерпение, он сразу же мог принести и подарить все, что угодно <…> Так он пленил нас, и мы почитали его, и жили во власти его даров, а прошлая жизнь казалась теперь нам такой бедной и трудной, что мы страшились вернуться к ней» («Легенда Аданэль»). Прямо мотив дарования огня в «Легенде Аданэль» не присутствует, но дан косвенно, намёком, через речь Мелькора:
«Ныне бедны ваши трапезы, а могут стать изобильнее и вкуснее. Вы бы могли поселиться в светлых надежных жилищах, куда ночь не посмеет войти».
Как и в случае сюжета об «ящике Пандоры», последствия даров Мелькора оказываются ужасными:
«И когда иные из нас, страшась уходить во Тьму, умерли в ужасе и отчаянии, мы взмолились к Хозяину, чтобы он спас нас от смерти; но он не ответил <…> И с тех пор нас стали терзать болезни, усталость и голод; ибо против нас обратилась сама Земля и все, что на ней есть. Огонь и Вода воевали с нами; деревья и травы источали яд; птицы и звери бежали нас, и нападали на нас, если могли; и мы стали бояться лесных теней» («Легенда Аданэль»). С другой стороны, мотив губительного «дара» соответствует в случае мифа о Прометее не самому Прометею, а Зевсу — согласно Гесиоду, подарившему Эпиметею Пандору (имя которой означает «всеодарённая» или «всеодаряющая»), а также её роквой «ящик», полный бедствий. То есть Мелькор как «Приносящий Дары» здесь может быть, опять же, соотнесён вовсе даже не с Прометеем, а с Зевсом как его противником.
Лично я сомневаюсь, что толкиновский Мелькор соответствует Прометею даже в отрицательном прочтении этого образа (хотя знаю доводы за эту точку зрения, которые и постарался для большей объективности изложить выше по тексту) — которое встречалось, к примеру, у древнеримских авторов[8]. Во-первых, Толкин в целом дружественно относился к языческой мифологии и даже к языческому мотиву хюбриса (такие герои, движимые хюбрисом, как Феанор, сыновья Феанора, Турин Турамбар и Дэнетор, предстают неоднозначными, а не строго-отрицательными, а Феанор и Турин и вовсе играют в истории мира особенно судьбоносную роль), так что особых причин демонизировать Прометея, на мой взгляд, у него не было.
Во-вторых, в отличие от Прометея (и даже от такого классического злодея, как мильтоновский Сатана) Мелькор не является страдальцем — Валар не подвергают его каким-то экстраординарно жестоким наказаниям за его мятеж (напротив, скорее уж они обошлись с ним слишком мягко). Да и сам мотив «культурного героя, благодетеля человечества» (даже в роли благодетеля ложного) у Мелькора выражен довольно слабо, лишь в «Легенде Аданэль» (которая, по-видимому, подверглась обработке поздними нуменорцами — и черты Мелькора в ней смешались с чертами Саурона). Люди, жившие под властью Моргота в Первую Эпоху и его слуг во Вторую Эпоху, до появления на политической арене Саурона особой развитостью не отличались. Наконец, Прометей, по крайней мере, в эсхиловской версии, где он является отцом всех ремёсел, и в легенде о сотворении им людей из глины — ярко выраженная творческая личность, в то время как Моргот (в отличие даже от Саурона) свои творческие способности в итоге утратил
(«А Мелькору иссушали душу зависть и ненависть, пока, наконец, не настал миг, когда ничего уже не мог он создать, кроме как в насмешку над замыслами других, а мог лишь уничтожать творения собратьев» — «Сильмариллион»). Кроме того, Прометей (особенно - у Эсхила) исходно был другом и союзником олимпийских богов во главе с Зевсом, и лишь позднее вступил с ними в конфликт — в отличие от Моргота, являвшего врагом Валар изначально.
Другой персонаж, в образе которого с гораздо бо́льшим на то основанием можно найти прометеевский мотив, это Феанор, враг Моргота. В ранних версиях Легендариума Толкина, по-видимому, именно он, а не Маэдрос, должен был попасть в плен к Морготу и подвергнуться пыткам, а позднее быть отослан Морготом обратно к нолдор:
«Здесь впервые появляется Майдрос, сын Фэанора (ранее, в повести «Воровство Мэлько», так звали деда Фэанора, стр. 146, 158). Майдрос, ведомый Илькоринами, привел войско в холмы, по «А» — «в поисках камней», по «В» — «чтобы обыскать обиталище Мэлько» (здесь, возможно, следует читать «чтобы искать обиталище Мэлько», как в «С»), но после кровопролитной схватки они были оттеснены от врат Ангаманди; а сам Майдрос был взят живым и подвергнут пыткам — потому что не хотел открыть известные Нолдоли секреты искусства создания самоцветов — и отослан к Гномам искалеченным (В «А», где в Водах Асгона погиб не Фэанор, а Нолэмэ, войско против Мэлько возглавлял сам Фэанор, и именно он был захвачен, подвергнут пыткам и искалечен)» («Рассказ Гильфанона: Страдания Нолдоли и приход людей»).
Это объясняет то, что параллели с мифом о Прометее содержатся в истории спасения Маэдроса — хотя Маэдрос, в отличие от Феанора, не имел функций культурного героя; на Маэдроса был перенесён сюжет, героем которого исходно должен был выступать Феанор. Почему именно на Маэдроса? Возможно потому, что он задумывался Толкином как стоящий ближе всего к отцу по силе духа; ср. с «Бегством нолдоли», где Маэдрос охарактеризован как
«старший; пламя души его / не уступало в силе гневу отца его, / огню Феанора». В мифе о Прометее Прометей по воле Зевса заточается и подвергается истязанием, а затем освобождается — в ранней версии истории Маэдроса он (а исходно — Феанор) заточается в Ангбанде, подвергается истязаниям, а затем «освобождается» в рамках откровенного издевательства со стороны Моргота. То есть Моргот в этом сюжете представляет отрицательную версию Зевса. Позднее этот сюжет был переработан в сюжет спасения Маэдроса, известный нам по «Сильмариллиону».
Толкиновский Феанор как культурный герой соотносим с эсхиловским Прометеем (обучившим людей каменному и деревянному строительству, наблюдению за природой, математике, письму, гаданиям, добыче руд и драгоценных металлов) как герой, достигший вершин во множестве искусств и ремёсел. Этим их сходство не ограничивается. Знания, переданные Прометеем людям, по-видимому, восходят (по крайней мере, частично) к Гефесту, богу кузнечного дел — так, у Эсхила Власть, слуга Зевса, говорит Гефесту, приковывающему Прометея:
«Ведь он же отдал смертным и твои права». Знания Феанора также восходят к Аулэ, аналогу Гефеста:
«Еще в ранней юности он женился на Нерданели, дочери искусного кузнеца по имени Махтан — он был из тех нолдор, кого особо отмечал Аулэ. От Махтана научился Феанор многим секретам в работе с металлом и камнем» («Сильмариллион»). Аулэ был привязан к Феанору[9] — также, как в трагедии Эсхила Гефест сочувствует Прометею, несмотря на поручение Зевса. Сфера интересов Аулэ в целом соответствует тем родам знаний, которые Прометей (от Гефеста?) передал людям по версии Эсхила:
«
А Ауле жил в Валиноре и создал много вещей; приспособления и инструменты изобретал он и был занят одинаково и созданием тканей, и ковкой металла; также обработка земли и сельское хозяйство были радостью для него наряду с языками и алфавитами или вышивкой и живописью. От него Нольдоли, бывшие мудрейшими среди Эльдар и всегда жаждавшие новых наук и свежего знания, научились бессчетному богатству ремесел, а также непостижимому волшебству и науке» («Музыка Айнур» по версии «Книги Утраченных Сказаний»). Все эти знания через нолдор, учеников Аулэ, позднее попали и к человечеству Арды. Отчасти с Прометеем как творцом глиняного тела людей можно сравнить и самого Аулэ, сотворившего материальные тела для гномов (оживлённых, однако, вмешательством Эру).
Образ Феанора во многом основан на образе альва-кузнеца Вёлунда (знаменитого создателя мечей — ср. с Феанором) и в самых ранних черновиках Толкина носил имя «Вэлиндо» — подробнее см. статью «К вопросу о ранней истории персонажей: Феанор». Но Вёлунд не был связан с богом кузнечного дела (напротив, он сам мог играть роль такого бога, хотя в скандинавской версии он альв, а не бог) — Прометей же, как я уже отмечал выше, связан с Гефестом, чьи «права» он отдал людям. Ср. с ранней версией истории Вэлиндо:
«Вопросил однажды Эриол в своей наивности — «а не является ли тот, кого мы зовём Веландом, на самом деле самим Аулэ?» Румил, рассмеявшись, ответил, что это не так, и рассказал о фэйри Вэлиндо, известном также по имени Гвилион. То был один из народа Аулэ, и однажды послал его Аулэ во внешний мир — доставить для его нужд доброго и увесистого червонного золота, что выплавляют карлы.
Люди и карлы внешних земель чрезвычайно дивились мастерству Веланда, отчего гордыня его взыграла безмерно. Поэтому он так с тех пор и не вернулся к Аулэ, но открыл собственное дело — и был славен и знаменит во многих краях, пока с увяданием фэйри его могущество также не угасло. Веланд не был злым, но был он весьма тщеславен«[10]. Отчасти в этом сюжете можно увидеть истоки биографии Феанора (впрочем, не только его, о чем я ещё поговорю).
В истории создания Феанором Сильмарилей также присутствует мотив «похищения небесного огня» (правда, осуществлённого, напротив, с согласия и благословения «богов») — уже с положительными коннотациями, в отличие от ухищрений Мелькора:
«А внутренний огонь Сильмарилей Феанор создал из смешанного света Дерев Валинора, и свет тот жив в них и поныне, хотя Дерева давно увяли, и сияние их погасло. Потому даже во тьме подземных сокровищниц Сильмарили сверкали собственным огнем, подобно звездам Варды» («Сильмариллион»). Сильмарили благословляет Варда — Валиэ («богиня»), связанная со светом.
Впрочем, мотив «похищения небесного огня» Феанором в «Сильмариллионе» и в отрицательном контексте, содержащем элемент осуждения:
«Ибо Феанор проникся к Сильмарилям любовью, граничащей с жадностью, и не позволял смотреть на них никому, кроме отца и своих семерых сыновей; теперь редко вспоминал он о том, что свет, заключенный в самоцветах, создал не он» («Сильмариллион»). Позднее он отказывается отдать Валар Сильмарили для возрождения Древ Валар.
Мотив конфликта с «богами», то есть с Валар, вообще выражен в истории Феанора; подобно эсхиловскому Прометею, он мог бы сказать:
«Всех, говоря по правде, ненавижу я // Богов, что за добро мне отплатили злом». С одной стороны, в сюжете о пленении Маэдроса (а исходно — Феанора) в Ангбанде, «Железной Преисподней» (для сравнения, у Эсхила Зевс временно низвергает скалу Прометея в Аид, то есть в преисподнюю), роль «Зевса» (как мучителя) для героя играет Моргот, по приказу которого Маэдроса (после попадания в Ангбанд) приковывают к скале.
Вообще стоит отметить, что Моргот вообще обладает многими чертами Зевса древнегреческой мифологии. Он напоминает Зевса как бога грома[10] — так, в «Сильмариллионе» после разоблачения его козней в отношении нолдор Мелькор
«скитался от места к месту, словно туча в холмах»; Мелькор и Унголианта идут через Валинор
«точно тень черного облака». В «Лэ о Лэйтиан» в описании поединка Финголфина с Морготом тень Моргота сравнивается с грозовой тучей (thundercloud), а удар Гронда, его булавы — с ударом молнии (thunder-bolt); голос Моргота, обращающегося к Лютиэн, звучит подобно грому (thunderous). Во дворце Моргота сверкают вспышки молний (lightning-gleams). Подобно Зевсу, Моргот необузданно сластолюбив — его шпионам поручено слать ему вести о том, где есть прекрасные девы (if maid were fair). Когда Лютиэн является в Ангбанд, он хочет надругаться над ней. Примечательна речь, с которой Мелькор обращается к Лютиэн:
Цветы средь садов вырастали не раз,
Такие, как ты, и всегда целовать
Их боги любили, чтоб после бросать,
Чтоб их аромат под ногами поник.
Но редко находим мы отдыха миг,
Наши труды тяжелы и трудны,
От безделья богов мы тут ограждены.
Речь Моргота отсылает к древнегреческому представлению о богах как о сластолюбцах, предающихся любовным забавам с привлекательными смертными женщинами, к чему из них всех более всех склонен был Зевс. Так, в «Прометее Прикованном» Эсхила излагается трагическая история одной из любовниц Зевса — Ио — которую Зевс сначала фактически принудил к близости, угрожая семье её отца Инах, а затем позволил своей ревнивой супруге Гере невозбранно мучить её.
В «Потерянном Рае» Мильтона (который повлиял на творчество Толкина) Сатана сравнивается с Зевсом — женская персонификация Греха рождается из головы Сатаны, как в античной мифологии Афина родилась из головы Зевса. Змей, в которого вселяется Сатана, дабы искусить Еву, сравнивается со змеем (то есть Зевсом-Юпитером — утверждалось, что он для этого принял обличье огромного змея), которому греки приписывали отцовство Александра Македонского, а римляне — Сципиона Африканского[11]. За грехопадением Адама и Евы, инспирированным Сатаной, следует зловещее знамение — орёл (названный «птицей Юпитера») преследует двух птиц, символизирующих Адама и Еву, что предвещает обрушившиеся на них беды[12].
В латинской поэме Мильтона «In Quintum Novembris» Мильтон именует Сатану «Сумманом». Сумман — древнеримское божество, одновременно и соответствующее Юпитеру, и противоположное ему. Юпитер — владыка дневных гроз, а Сумман — владыка ночных гроз. Юпитер связан с небесами, Сумман — с подземным миром. Древнеримский комедиограф Плавт считал Суммана покровителем воровства и производил от его имени глагол «summanare» - воровать. Римляне этимологизировали имя «Сумман» как «величайший из манов», то есть духов преисподней.Культ Суммана в итоге был вытеснен культом Юпитера, поглотившим его функции как владыки ночного неба и ночного грома, но о самом Суммане помнили — о нем упоминал, к примеру, блаженный (а для католиков, таких как Толкин — и вовсе святой) Августин в своем сочинении «О граде Божьем». Моргот — этакий «Сумман», двойник и одновременно антипод «Юпитера»-Манвэ в качестве претендента на положение Короля Мира.
С другой стороны, Зевсу как персонажу, с которым Прометей находится в конфликте, в истории Феанора (и его сыновей) соответствует Манвэ как владыка воздушной стихии и Король Мира (которому вдобавок служат Великие Орлы. Феанор по воле Валар обречен находиться в Мандосе до скончания времён (ср. с Прометеем, волею Зевса заточенным в горах Кавказа) — однако в Дагор Дагорат он будет освобождён и сыграет важную роль в возрождении мира:
«Тогда Фэанор возьмет Три Самоцвета и разобьет Камни и с помощью их огня Йаванна Кементари вновь зажжет Два Древа, и тогда воссияет великий свет. И падут Горы Валинора, так что Свет распространится по всему миру. В том свете Боги вновь станут юными, а эльфы пробудятся, и восстанут все их мертвые, и замысел Илуватара касательно эльфов будет завершен«. Отправляясь на войну с Морготом, Феанор говорит герольду Манвэ о Валар, что
«О да, это им в итоге следовать за мной» («Сильмариллион»). Ср. с позицией эсхиловского Прометея в отношении Зевса:
Я знаю, суров он и волю свою
Считает законом. Но время придет —
Согнется и он,
Смягчится, уступит. Заставит нужда.
Уймет он тогда безумный свой гнев
И сам поспешит, союзник и друг,
Ко мне — союзнику-другу.
Стоит отметить, что мотивация Феанора у Толкина значительно более благородна, чем мотивация Прометея у Эсхила — Прометей рассказывает Зевсу о грозящей ему опасности свержения его власти ради личного освобождения, Феанор же, по-видимому — ради спасения всего мира от Моргота и возрождения своего народа.
Если же искать у Толкина полноценную «злодейскую» версию Прометея, то это, на мой взгляд, не Мелькор-Моргот, а Саурон. Во-первых, он выступает как своего рода «культурный герой» для подвластных ему человеческих народов:
«На востоке и юге почти все люди подпали под его власть; в те дни возросла их мощь, и возвели они многие города и каменные стены, и умножились в числе; свирепы были они в битве и вооружены железом» («Сильмариллион»),
«И Зигур сделался могущественным королем в срединных областях Земли; и поначалу был хорош на вид, и только, и его правление было выгодным для всех людей в нуждах их тел. Ибо он сделал богатыми всех, кто бы ни служил ему» («Потопление Анадунэ»).
Даже если брать «Легенду Аданэль», где Мелькор выступает своеобразным «культурным героем» — её сюжет, с высокой вероятностью, является (по крайней мере частично) преданием Верных нуменорцев, созданным под влиянием наблюдения за деятельностью Саурона в Нуменоре:
«Легенда несколько напоминает нуменорские предания о роли Саурона в падении Нуменора. Но это не доказывает, что она целиком выдумана после катастрофы. Несомненно, она опиралась на предания, которые действительно существовали в народе Мараха, существовали независимо от «Атрабет». [Вставлено: «это не имеет отношения к ее «истинности» исторической или какой-то иной»]. Разумеется, действия Саурона неизбежно напоминали или воспроизводили действия его повелителя» («Атрабет Финрод ах Андрет»).
Саурон в своей ипостаси Аннатара, «Владыки Даров» (дары которого смертельно опасны) убеждает нолдор Эрегиона, в частности, заняться «прогрессорской» деятельностью в отношении других эльфов:
«Разве не долг наш в таком случае объединить усилия, трудясь на благо сей земли, дабы все эльфийские племена, что скитаются здесь в невежестве, сумели подняться до высот того могущества и мудрости, коими обладают обитающие за Морем?» («Сильмариллион»). При участии Саурона-Аннатара были созданы Девять и Семь Великих Колец Власти (а также, видимо, неустановленное количеств Малых Колец), изначально имевших благое предназначение. Кроме того, до самого Низвержения Нуменора он мог носить прекрасное, внушающее людям доверие обличие:
«По-прежнему умел он скрыть под личиной свою истинную суть и обманывать взоры людей, являясь им в обличии, якобы исполненном мудрости и красоты» («Сильмариллион»).
О мотивации Саурона во Вторую Эпоху сказано, что
«Очень медленно, начиная с благих побуждений, — преобразования и восстановления разоренного Средиземья, «о котором боги позабыли», — он превращается в новое воплощение Зла и существо, алчущее Абсолютной Власти» (Письмо 131),
«Видя, что мир пришел в запустение, Саурон решил про себя, будто Валар, ниспровергнув Моргота, вновь позабыли о Средиземье, и гордыня его возросла несказанно» («Сильмариллион»). Эсхиловский Прометей упрекает Зевса, что
«А человечьим племенем // Несчастным пренебрег он». Таким образом, амплуа Прометея как «друга людского рода» (пусть и друга, в случае Саурона, местами откровенно фальшивого) Саурон тоже вполне себе соответствует.
Вышеупомянутый сюжет о «фэй Вэлиндо» — слуге и ученике Аулэ, который возгордился и ушел в Средиземье — также, по-видимому, лёг в основу не только истории Феанора, но и истории Саурона. Собственно, Саурон во многом (но далеко не во всём) напоминает Феанора, только в злодейской версии (и также, как Феанор был самым одарённым из Эрухини, Саурон, видимо, являлся одним из самых одарённых Айнур) — и своими техническими знаниями, полученными от Аулэ, и своим интересом к языкам, и разносторонним характером своих интересов. Архетипически Феанор и Саурон соответствуют позитивному и негативному прочтению таких мифологических персонажей, как Луг Самилданах, Вёлунд и… Прометей. Но судьба их оказывается разной — Феанор, так и не получивший прощения Валар даже после Войны Гнева, в конце времён освободится и сыграет важную роль в возрождении мира, в то время как Саурон, первоначально декларировавший Эонвэ своё раскаянье, в итоге пережил повторное падение, создал Единое Кольцо и был окончательно повержен.
Стоит отметить ещё один любопытный момент, расходящийся с традиционным для европейской культуры Нового Времени представлением о Прометее как о борце с властью богов. Эсхиловский Прометей — герой довольно прагматический (в этом он отличается, к примеру, от толкиновского Феанора) и стремящийся примкнуть к той стороне, которая побеждает. Ср. с повествованием Прометея о войне Зевса и титанов, в которой он первоначально пытался склонить титанов изменить тактику борьбы:
Совет отвергли. Презирая вкрадчивость
И всякое лукавство, те надеялись,
Что грубой силой без труда захватят власть.
А мать моя — и Геей и Фемидою
Она зовется — много раз, заранее
Исход той распри зная, говорила мне,
Что победитель победит не силою,
А хитростью, коварством он одержит верх.
Но тщетно убеждал я и доказывал,
Меня тогда и слушать не хотел никто.
И, видя это, я почел за лучшее
По доброй воле и в союзе с матерью
Пойти на помощь Зевсу. Помощь принял он.
Это перекликается с историей толкиновского Саурона, который также выбрал сторону, как ему казалось, победителя в лице Мелькора, стимулом чего стало, по формулировке из писем Толкина, его «поклонение силе» (но, в отличие от эсхиловского Прометея, толкиновский Саурон в своих расчетах в итоге кардинально ошибся — хотя позднее попытался эту ошибку исправить):
«изначально Саурона привлекли в Мелькоре именно воля и мощь, подходящие, как казалось Саурону, для быстрого и властного исполнения его собственных замыслов» («Преображенные Мифы»). Точно также он в конце Первой Эпохи покинул Мелькора (возможно — уже после поражения от Лютиэн и Хуана, или, по крайней мере, после похищения одного из Сильмарилей) и декларировал Эонвэ по завершению Войны Гнева своё раскаянье — по тем же самым причинам.
«Прометеевский» мотив как тема прогрессорства, передачи диким людям знаний присутствует и в истории плаваний нуменорцев в Средиземье:
«И, придя к ним, многому стали учить их нуменорцы. Пшеницу и вино привезли они, и научили людей сеять зерно и молоть муку, обрабатывать дерево и обтесывать камень, и помогли им упорядочить ход своей жизни – насколько возможно то было в земле, где смерть приходит скоро, а радость – редкий гость. Так люди Средиземья обрели утешение и поддержку <...> И чтили они память о высоких Морских Королях, и, когда те уплыли прочь, стали звать их богами, уповая на их возвращение» («Сильмариллион»).
Подводя некоторые итоги — «прометеевский» мотив у Толкина нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем изучении, но в целом можно выделить круг различных персонажей Легендариума, положительных и не очень, образ которых в тех или иных аспектах перекликается с образом Прометея. Это, как ни странно, Эру (если ориентироваться на сюжет о Прометее из «Королевы Фей»), Мелькор (но в инвертированном виде — он предстаёт скорее «Прометеем наоборот», чем собственно аналогом Прометея, даже отрицательным, хотя и выступает как «похититель небесного огня»), Феанор (в ключе своего конфликта с высшими силами и создания Сильмарилей, а позднее их сокрытия, как «похищения небесного огня»), Маэдрос (в сюжете о его пленении в Ангбанде и спасении — первоначально его роль в том же сюжете играл Феанор) и народ нолдор в целом, Аулэ (как создатель материального тела гномов-наугрим, то есть «Прометей-творец людей»), и Саурон Второй (не Третьей) Эпохи в «доброжелательной» ипостаси Аннатара как «владыка даров», а также нуменорцы в период прогрессирования ими «меньших людей» Средиземья.
В следующей части речь пойдёт о гипотетической связи «прометеевского» мотива у Толкина с уже гораздо более поздним прочтением образа Прометея, а именно произведением Перси Биши Шелли «Прометей Освобождённый», и о возможном влиянии сюжетов этого круга на толкиновскую историю Хурина и его семьи.
[1] https://diary.ru/~lorien-garden/p165928718_skala.htm?
Дополнительно отмечу, что указанная выше параллель между сюжетом о спасении Маэдроса Фингоном и сюжетом о спасении Прометея Гераклом усиливает ещё и то, что Кавказ, край, где заточен Маэдрос, назван в трагедии Эсхила «Прометей Прикованный» "
железородной землей» — ср. с Железными Горами Ангбанда.
[2] Подробнее см., к примеру, подробное исследование Лосева на эту тему — http://odinblago.ru/filosofiya/losev/losev_problema_sim/7?.
[3] Предисловие Перси Биши Шелли к его пьесе «Прометей Освобожденный»:
«Единственное создание воображения, сколько-нибудь похожее на Прометея, это Сатана [мильтоновский]
, и, на мой взгляд, Прометей представляет из себя более поэтический характер, чем Сатана, так как — не говоря уже о храбрости, величии и твердом сопротивлении всемогущей силе — его можно представить себе лишенным тех недостатков честолюбия, зависти, мстительности и жажды возвеличения, которые в Герое Потерянного Рая вступают во вражду с интересом».
[4] https://nauchkor.ru/uploads/documents/587d36905f1be77c40d59285.pdf?
[5]
«И взволновались Айнур, но Илуватар воззвал к ним, говоря: «Мне ведомо ваше желание: хотите вы, чтобы все, виденное вами, воистину осуществилось — не только в помыслах ваших, но так, как существуете вы и все же помимо вас. Засим, говорю я: «Эа! Да будет так! И зажгу я в Пустоте Неугасимое Пламя, и возгорится оно в сердце Мира, и Будет Мир; и те из вас, кто пожелает, могут сойти туда». И вдруг увидели Айнур, как вспыхнул вдалеке огонь: точно облако, в сердце которого трепещет живое пламя; и поняли они, что это уже не просто видение, но что Илуватар создал нечто новое: Эа, Мир, который Есть» («Сильмариллион»).
[6]
«Подле него всегда Варда, Владычица Звезд, ей ведомы все пределы Эа. Столь велика ее красота, что не поведать о ней словами ни эльфам, ни людям; ибо в лице ее и ныне сияет свет Илуватара. В свете — ее могущество и радость. Из глубин Эа явилась она на помощь Манвэ: ибо Мелькора знала еще до сотворения Музыки и отвергла его, он же возненавидел ее и боялся более всех прочих созданий Эру» («Сильмариллион»).
«Поэтому Варда послала на Солнце самую пламенную и прекрасную из всех духов, вошедших с ней в Эа. Ее имя — Ар (и), и Варда отдала ей часть Дара Илуватара, ибо Солнце должно благословлять и быть благословенным. Как говорят Мудрые, тогда Солнцу было дано имя Ас (что приблизительно переводится, как Тепло в сочетании со Светом и Утешением), а духа назвали Азиэ (а позднее Ариэ).
<…>
Но Ариэ отвергла Мелькора и упрекнула его, сказав:
— Ты говоришь не по закону, давно забытому тобой. Не для тебя одного сотворен Эа, и ты не будешь Королем Арды. Берегись; ибо в сердце Ас есть свет и огонь, тебе неподвластные. Не пытайся присвоить их! Хоть твоя мощь и может их побороть, они обожгут тебя, и твое сияние станет тьмой.
Мелькор не внял ее предостережению, но вскричал в ярости «Я беру сокрытый Дар себе!» и похитил Ариэ, желая унизить ее и взять ее силу. Тогда дух Ариэ поднялся в пламени муки и гнева и навеки покинул Арду, а Солнце лишилось Света Варды и было осквернено Мелькором» («Преображенные Мифы»).
[7]
«Я — Приносящий Дары, — говорил он. — В дарах моих не будет вам недостатка, покуда вы верите мне» («Легенда Аданэль»).
[8] Из исследования Лосева об образе Прометея:
«уже у Вергилия в «Буколиках» (\Ф41—42) говорится о краже Прометея с явным ее осуждением, поскольку в «Георгиках» (I 131—135) лишение людей огня Зевсом расценивается в качестве блага в смысле необходимости для людей получать жизненный опыт только постепенно <…> С точки зрения Горация, Прометей не только «хитрый» (И 18, 35), но он вложил в человека, создавая его, «злобу» и «безумье» льва».
[9] Ср. с репликой Аулэ из «Истории Финвэ и Мириэль»:
«Этот ребенок одарен более всех эльдар, что уже пришли или еще когда-либо придут в Арду». В «Поздней Квенте Сильмариллион» также сказано, что Аулэ особенно любил Феанора.
[10] Напротив, у Толкина Манвэ связан не столько с громом, сколько с небом в целом:
https://vk.com/wall-23592973_140279?
«Манвэ звался Wolcenfrea (Владыка небосвода), Heamægnum (от древнеанглийского heah-mægen, Великая Власть), Westfrea (Владыка Запада), Regenrices Wealdend (Владыка Валинора (букв. Королевства Властей)), Osfruma (Верховный бог)».
[11]
«Подобный гад
Позднее не встречался никогда.
С ним змиев не сравнить, в которых Кадм
И Гермиона преображены
В Иллирии вдвоем, ни божество
Из Эпидавра, ни хваленых змиев,
Чью стать Аммон-Юпитер принимал
Равно — Капитолийский, посетив
Олимпию и Сципиона мать, —
Героя Римского«.
[12]
«Юпитерова птица, с вышины
Парящего полета своего,
На двух пернатых дивной красоты
Ударила и ринулась вдогон».
