Сотри

Майлз приземляется на знакомый подоконник приоткрытого окна, юркает внутрь, стараясь не шуметь. Не то чтобы тут не знают о его существовании, но осторожность не помешает. Как минимум, гостям прилично приходить через дверь — но у него так редко получается. Как минимум, потому что ждут его с этой стороны. Горячие ладони собственнически скользят по телу, заменяя межпространственные часы, которые для путешествий, привычным ошейником, который он носит здесь. Традиция и что-то вроде правила. — Устал? Он неопределенно мотает головой. И да, и нет. Дома, конечно, бардак: опять откуда-то вылез Зеленый гоблин, и хоть ему помогли, легким тот бой было не назвать. Здесь не лучше: уличные банды затеяли передел территорий, палят прямо на улицах, только успевай уворачиваться да следить, не мелькнет ли где знакомая фиолетовая маска. Но так не хочется думать обо всем этом сейчас. Может он хоть здесь побыть обычным, побыть собой. Побыть с собой. Упасть в объятия, зная, что подхватят, что сегодня вечером они оба свободны от обязанностей, что можно не скрываться и не сдерживаться. К черту соседей. Прильнуть ближе, удобно устраиваясь на твердых, знакомых до каждой кости и каждой литой мышцы коленях, ткнуться в шею, шумно выдыхая. — Я хочу кое-что попробовать. Можешь снять с меня эту штуковину? — конечно, он давно знает, где там застежка, но предпочитает отдавать это право в другие руки. Здесь он послушный мальчик. — Идиот, вот точно, — горячие губы медленно проходятся чуть выше ошейника. — Тебя же сбойнет. — Я знаю. Хочу попробовать, как это ощущается, когда… Бродяга качает головой неодобрительно, но ошейник снимает. Выпутывает его из тесного костюма, пока Майлз внимательно прислушивается к себе, но до первого сбоя обычно есть время. Он встряхивает головой, заставляя себя забыть и не ждать, скользит ладонями под просторную домашнюю футболку, проверяя границы дозволенного сегодня. По рукам пока не бьют, позволяя стащить ее, отбрасывая в сторону, провести обеими ладонями вдоль позвоночника, отслеживая чуткими пальцами нитки шрамов в поисках совсем свежих, еще не знакомых. Не находит, хорошо. Чуть привстает, помогая избавить себя от всей одежды, выдыхает прерывисто, когда горячими пальцами — по особо чувствительным местам… — Руки. Майлз кивает, послушно скрещивая запястья за спиной. Он способен бегать по стенам и тягать автомобили, и его безумно заводят искусственные ограничения, необходимость следовать установленным правилам. Зная, что его «нет» всегда будет услышано. Зная, что ничего в действительности опасного и неприятного с ним не сделают, не позволят. Паучье чутье тут не при чем: просто здесь, с ним, доверяться — можно. Закрыть глаза, когда скользкие от геля пальцы проникают внутрь, качнуться вперед, неловко ткнуться губами в твердую линию челюсти, застенчиво потереться носом. Бродяга чуть слышно усмехается, поворачивает голову, чтобы ему было удобнее. У них недостаточно времени на долгие прелюдии, на тщательную подготовку, ведь сбоем может накрыть в любой момент, но обычно для этого у них недостаточно еще и терпения. Майлз прикусывает нижнюю губу, пережидая неизбежную боль, когда пальцы заменяет нечто более крупное, и почти взвизгивает от неожиданно-ласкового поцелуя. — Посмотри на меня? — вопросительные интонации — явный знак, что он может не подчиняться, в конце концов, физическая близость его все еще смущает, несмотря на почти год стабильных отношений. Но — здесь ему нравится быть послушным мальчиком и исполнять все инструкции. Глаза Бродяги горят увлеченно, восхищенно. Майлз на мгновение отводит взгляд, чувствуя, как теплеют щеки. У него каждый раз, как в первый, перехватывает дыхание, когда на него смотрят так. Тянется ближе, упирается коленями в матрас, позволяет целовать довольно жестко, так знакомо по-родному. С нежностью у них сложно, по крайней мере, здесь, когда глубокие толчки отдаются в напряженном почти обездвиженном натянутыми нервами теле, ожиданием-предчувствием близкого… чего-то. Он не уверен, чем накроет первым, сбоем или удовольствием, тянется ближе, вжимается всем телом, чувствуя горячие пальцы там, где им сейчас самое время. Второй рукой Бродяга скользит по его позвоночнику сверху вниз, с силой сжимает запястья. Зажатый между крепкими жилистыми руками, он выгибается всем телом, всхлипывает, стиснутый необходимостью сдержаться, хотя Бродяга не против, если его слегка прибивает током, и пропускает момент, когда… Когда все тело, каждый атом, перетряхивает, перестраивает, на мгновение выдирая из пространства, болезненное напоминание от вселенной, что здесь он чужак, инородное, незваное, не… Его крепко удерживают обеими руками, целуют крепко, до щемящего нежно, так, как обычно — не… Шепотом едва слышным, ласковыми касаниями возвращают обратно, туда, где его тело дрожит от пережитого потрясения, где разум коротит от ощущения принадлежности, разливающегося внутри горячей влагой, расцветающего синяками на запястьях, которые теперь осторожно разводят, позволяя двигаться. Бродяга отстраняется медленно, настороженно присматривается, будто готовый снова вцепиться и не отпустить. Может, без «будто». Качает головой, подбирает ошейник и снова захлопывает на нем, чуть туже, чем обычно — точно в наказание. Впрочем, дышать не мешает. — Чтобы я еще раз повелся на твои идеи… Больше мы такое не пробуем. Мне точно не нравится, когда ты рассыпаешься у меня в руках. Майлз медленно кивает, еще приходя в себя, еще едва ли понимая смысл слов. Тыкается почти вслепую куда-то, напрашиваясь на ласку, и успокоенно выдыхает, когда Бродяга, снова покачав головой, медленно гладит его по спине. — Все хорошо? Он коротко молча кивает. — Майлз, — они редко зовут друг друга по имени, это все еще странно звучит. — Используй слова, чтобы я понимал, что ты со мной. — Да, я… Все хорошо, — он прислушивается к себе, оценивая ощущения. Ощущения, кажется, подводят, но — тело расслаблено, разум в покое, чутье молчит. Все хорошо. — Это… интересный опыт. Мы не будем его повторять, — и позволяет себе приткнуться ближе, обнять аккуратно, закрывая глаза. Доверяясь. Он дома.