cerulean love encased in amber

ХиМЕРУ очень много думает о Кохаку Оукаве. Сам он никогда это не признает, правда, ведь гордость не позволит осознать такую очевидную вещь, и идея принятия навсегда останется бродить по закоулкам его просторного сознания. Он никогда не сможет смириться с тем, что излишне большое количество его мыслей, коих всегда слишком много, чуть ли не постоянно посвящено ему. И если обычно думы ХиМЕРУ были полны одним священником-ублюдком, что так старательно и незаметно для самого себя рушил ему жизнь, и хлестали искренней, чистой воды ненавистью... То Оукава вызывал у ХиМЕРУ чувства ровно противоположные. Мужчина, сам того не замечая, зачастил обращаться то к воспоминаниям, то к собственному воображению, что представляли ему образ невысокого розоволосого парнишки, которым тот неестественно дорожил. По правде говоря, слишком много вещей в Кохаку вызывали в ХиМЕРУ чувство неподдельного удивления, шока от того, что кто-то столь юный способен заставить того чувствовать себя так до странного тепло внутри, хотя, казалось бы, там давно уж всё завяло. Подавление эмоций ни на ком хорошо сказаться не может, в конце концов. Как люди называют это, «бабочки в животе»...? В какой-то момент ХиМЕРУ начал бессознательно часто использовать это как некий вид успокоительного. Но лучше фантазий могла быть только реальность. И даже там ХиМЕРУ не мог спрятаться от своих навязчивых, нежеланных, но приятных, глупо приятных мыслей, от необязательных пристальных наблюдений, от того, как что-то внутри замирало от чужого очаровательно-необычного смеха, от розового. Каждый раз, когда они нечаянно соприкасались, совсем легко, едва ли ощутимо, хотелось кричать от наплыва разбуженных остатков чувств. Хотелось придвинуться ближе, взяться за руки и никогда не отпускать, положить чужую голову себе на плечо, обнять, да что угодно. Но этого он не мог себе позволить, ведь ХиМЕРУ не любит прикосновений. И сам Оукава не делал ситуацию лучше. Он говорил ХиМЕРУ странные вещи, вроде того, что люди сходят по тому с ума. Знал бы он. Он ничуть не боялся чужой отстранённости, а наоборот. И Кохаку был честным. Таким простым и одновременно сложным, настоящим, собой. Со своими секретами, недомолвками и особенностями, но собой. Это было пугающе заразительно, ведь собой ХиМЕРУ было быть категорически нельзя. Но с ним, пока никто не видит? «ХиМЕРУ готов сделать пару исключений», — думает тот, беря Оукаву за руку и улыбаясь искренне.