Касавир

      Когда седобородый монах появляется на пороге их дома, Касавир больше всего боится за своих сестер. Когда десятилетнего мальчика выводят в душную ночь Невервинтера, он оглядывается на занавешенные окна над мастерской — они темные и слепые, признак недавней смерти в доме — и надеется, что Кайла научится подогревать молоко для малыша. У того пока нет имени — в течение трех дней, пока лихорадка терзала их бледную бессознательную мать, Касавир был единственным, кто признавал существование новорожденной жизни и набрался смелости обратиться за советом и помощью к старой торговке рыбой, живущей по соседству.       Кайле придется расти быстрее и брать на себя ответственность, отстраненно думает он, стараясь не отставать от монаха. Или, может, у отца появится другая жена, и Касавир осторожно молится, чтобы она была доброй женщиной. Он не уверен, что имеет право молиться за что-либо, учитывая, что именно из-за него умерла их мать. Поздний подарок, ответ на молитвы матери — он был обещан богам еще до своего рождения. Предполагалось, что его заберут, как только ее чрево родит еще одно дитя мужского пола, поэтому отец никогда не воспринимал Касавира как настоящего ребенка — только как временного гостя, подменыша с голубыми глазами, как чужака и замену наследнику.       Они сворачивают в другой переулок, и по какой-то причине Касавиру кажется важным подвести итог своей жизни точными словами, чтобы по крайней мере суть ее осталась с ним, когда боги заберут его к себе из этого мира.       Он думает о том дне, когда родилась Кайла, и отец, взглянув на ребенка, развернулся и выбежал из комнаты, вниз по лестнице, за дверь, вверх по улице, в таверну. А потом вернулся пьяный, злой и жестокий, и всю следующую неделю на лице и запястьях матери цвели синяки, но она так и не позволила ему сбросить Кайлу с балкона, пока он сыпал проклятьями. Касавир также думает обо всем хорошем, что с ним случалось: о маленьком саде с цветами и травами, о соседской собаке, у которой был выводок пушистых серых щенков, о свежеиспеченном хлебе на кухне, тихих вечерних сказках, книгах, которые он научился читать, о дне, когда они с Кайлой поссорились «навсегда» и помирились через час. Касавир читал в своих книгах, что такие детские воспоминания скоро исчезнут. Он не хочет отпускать их без боя, но у него есть сомнения, заслуживает ли он их после всего. Он обещанный ребенок, пожертвованная душа, милость зачатия в обмен на пожизненное служение. Он слышал, что у таких детей, как он, на самом деле нет родителей, они заимствованы у богов и должны вернуться к богам. Мать взяла его в долг, отец отказался возвращать, и боги отняли у нее жизнь в счет просроченного платежа. Имели ли они на это право? Был ли у них выбор этого не делать? Касавир знает, что уродливое чувство в груди — это обида, и он подавляет ее: если он не понимает условий сделки, значит, не может судить богов. Он может быть грустным, усталым и встревоженным, но не хочет быть злым и эгоистичным, потому что гнев и эгоизм отца привели их всех к тому, где они были.       К тому времени когда они приближаются к массивным воротам капитула, Касавир запирает свое детство глубоко в своем сердце и готов заплатить за ошибочные решения своих родителей. Они идут по гравийной дорожке, и он подавляет свою гордость и жалость к себе и молча обещает, что будет служить честно и смиренно, если это то, что от него требуется.       Он поднимает глаза на деревянные лица Триады в храме, где седобородый монах оставляет его ждать на коленях. Он умоляет забрать все у него, а не у кого-то еще из его семьи.       Пусть Кайла вырастет солнечной девочкой, какой она должна быть. Пусть безымянный ребенок будет в безопасности и счастлив. Пускай у их отца появится драгоценный наследник мужского пола, и пусть душа нашей матери покоится с миром, — думает он страстно, как будто одна только сила его желания может это осуществить. — Позволь мне стать единственным, кто оплатит перед тобой долг, пусть все то зло, что ты не хотел совершать, остановится на мне.       Он ищет лица трех деревянных статуй: Торма, Илматера и Тира.       Долг, милосердие и справедливость — все это так соответствует его решимости.       У третьей статуи глаза повязаны, и кто-то щедрой рукой облил ее красной краской, изображая кровь. Правосудие слепо и безобразно, оно не видит, кто страдает от ударов его молота. Касавир склоняет голову перед третьей статуей. У него возникает мимолетное ощущение, что богу справедливости, должно быть, больно от всего того горя, которое он вынужден причинять, и сострадание переполняет его усталый разум.       Когда на пороге появляется другой монах, постарше и более хрупкий, и жестом зовет Касавира следовать за ним, мальчик расправляет плечи и принимает свою судьбу.       В опустевшем храме нет никого, кто бы заметил отблеск, пробежавший по деревянной фигуре Тира.