Касавир

      Капитул получил свое название согласно древнему назначению главного здания: здесь собирались священнослужители Триады, чтобы раздавать советы правителям этих земель. Теперь, когда орден больше не назначал встреч, за великолепными каменными стенами разместились трапезная и кабинет кастеляна, а вокруг выросли здания поменьше: учебные залы, маленькие библиотеки, конюшни, лечебница, лазарет, и все соединялось с аркадой монастыря — школу построили монахи, но все, что строят монахи, выглядит как монастырь и пахнет как монастырь. Здесь также есть фруктовый сад и кладбище, и несколько тренировочных площадок. Шумный город виден на расстоянии — здание капитула отделено от него стеной, лесом и склоном холма, но, наиболее эффективно, уединенной и суетливой рутиной, царящей внутри.       В первый год своего пребывания в капитуле Касавир находит в себе смелость однажды спросить о своей семье. Есть один суровый монах, который время от времени выходит в город, чтобы доставить письма или выполнить поручения, и он мог бы поспрашивать окружающих, если бы захотел. На робкую просьбу Касавира суровый монах реагирует долгим равнодушным взглядом, а затем, после длительного нервного ожидания, тихо упрекает. Его настоящая семья вокруг него. Любая жизнь, которая у него была раньше — это опавшая листва и прошлогодний снег. Забота о том, что ему больше не принадлежит, приведет только к страданиям.       Мальчик превращает свои чувства в вину и прячет заветные воспоминания глубже.       В остальном Касавир легко адаптируется к монашеской жизни, и его спокойная сосредоточенность хорошо проявляется в ежедневном распорядке занятий, тренировках, работах по дому и молитвах. Здесь около пятидесяти детей подросткового возраста и две дюжины тех, кто помладше, поэтому очень легко затеряться в их массе. Он не заводит друзей, потому что он самый младший в общей спальне, и то, о чем он думает, является безоговорочно запретными темами. Однако он не заводит также и врагов, что принимает за достижение, и продолжает оставаться дружелюбным, большей частью молчаливым и неизменно в стороне.       Дни следуют за днями, месяцы перерастают в год, а затем в еще один. Он может быть заимствованной душой, но у него есть глаза и уши, поэтому он изучает и познает новое. Он не считает себя особенно умным, ему скорее повезло иметь острую память, и пока его приятели-новички борются с трудностями, ему не требуется особых усилий, чтобы запомнить бесчисленные кодексы, оды, песнопения, правила, протоколы церемоний, доктрины и записи благородных священнослужителей прошлого. Из всех занятий в капитуле больше всего ему нравится читать. И, возможно, на втором месте стоят тренировки с мечом. Эти два занятия очищают его разум от всех мыслей. В процессе чтения он может вообразить себя кем угодно, а упражнения с мечом съедают время из-за предельной концентрации, когда минуты тянутся как часы, а часы летят как минуты.       «Он слишком много времени проводит за чтением книг по истории, сестра Марта». Касавир слышит, как отец Эндрю говорит о нем за полуденной трапезой, и несколько дней прокручивает эту мысль в голове как гальку. Разве это грех? Это неприемлемо? Испортит ли это его для служения? Он заглядывает в себя и признает, что ценит летописи и хроники, потому что в них есть сюжет, который необязательно ведет прямо к морали, а также потому, что исторические личности остаются с ним, и он проводит ночи, размышляя о том, как сложились бы их жизни, если бы им чуть больше везло или если бы они приняли другое решение. А еще потому, что он примеряет их поступки, и тогда в нем самом что-то меняется. На уроках он немного выпрямляет спину, потому что рыцарь, который ему нравится, был описан как «с такой же прямой осанкой, как и его слова». Он подражает этой метафоре в жизни и начинает это за собой замечать, только когда специально сосредотачивается на этом.       Все эти открытия не удерживают Касавира от чтения, поскольку он приходит к выводу, что оно приносит ему больше пользы, чем вреда, хотя и вызывает отголосок вины всякий раз, когда книга в его руках оказывается не духовной.       «Тебе так не терпится умереть молодым?», — получает он печальное наставление от Старшей Сестры, когда однажды солнечным утром она приглашает его к себе в кабинет, чтобы поговорить с ним о его пути. Любым новичкам доступны три дороги на выбор. Он может стать монахом, оставаясь в тишине их совместных исследований и обязанностей. Он может посвятить свою жизнь определенному богу в качестве священника и выйти в мир, чтобы наставлять паству. Он может принять обеты паладина и служить странствующим рыцарем для своей церкви, защищая веру мечом и облачением.       Касавир опускает голову и старается не показывать, что обижен такой реакцией на то, что и так очевидно.       Высокая и крепкая Старшая Сестра вздыхает и отбрасывает свои материнские чувства, которые требуют от нее обнять этого молчаливого мальчика и взъерошить ему волосы. Вместо этого она берет с него обещание подумать еще раз.       Касавир делает все, что в его силах, и снова взвешивает все три пути. Может ли он быть монахом? Одинокая жизнь в учении его привлекает, и он уверен, что наслаждался бы тем просветленным покоем, который она могла обещать его дням. И все же именно это его возмущает, в тишине защищенных стен он забудет, что люди снаружи страдают. Имеет ли он право быть сытым и в безопасности, когда они будут голодными и в беде? Будет ли этого достаточно, что воздать богам их должное?       Путь жреца означает необходимость руководить и проводить церемонии. Его пошлют в какую-нибудь деревню священником, где он будет управлять церковью, служить жителям, исцелять и нести им благословение. Касавир знает, что он мог бы быть довольным такой жизнью, что каждое залатанное колено и каждая вылеченная лихорадка приносили бы ему удовлетворение, и что он мог бы даже обрести там какое-то чувство принадлежности. Это благородный поступок. У него возникает искушение встать на эту тропу, однако кто он такой, чтобы направлять и надзирать? И будет ли достаточно долгой жизни религиозного лидера, чтобы оплатить его долг?       Не многие новички выбирают паладинство. Паладины придерживаются строгого кодекса чести, малейшее нарушение которого может привести к падению и потере всей благосклонности богов. Паладины ведут одинаково опасную и одинокую жизнь в дороге, где ночлег с крышей над головой — роскошь. Паладины принимают на себя основное бремя каждой войны, каждого вторжения, любой атаки зла — собственным телом. Никаких стрел или огненных шаров — только прямой бой, и пусть боги выбирают, чье дело справедливее. Паладины также умирают молодыми, что может означать печальную истину о том, что боги иногда забывают вовремя вмешаться.       Касавир считает, что этот путь пугает его больше всего, и именно поэтому он должен его выбрать. Он стремится найти способ, как лучше послужить своим разумом, своим телом, своей душой, в конечно счете, без малейших отговорок. Подвергать свою жизнь риску и находиться в опасности — кажется, в этом был смысл.       Годы спустя Касавир оглянется на эту логику и улыбнется тому, насколько ошибочной она была: он поймет, что выбрал правильный путь по всем неправильным причинам, и его хорошо выстроенное чувство вины было лишь фантомом, созданным тем потерянным и задумчивым ребенком, которым он являлся. В том же году этот ребенок вернется к доброй Старшей Сестре и настоит на том, что выбрал путь паладина. Ему приписывают наставника и дополнительные часы спортивных тренировок.       Кэтрин Харкенхарт из Тира приветствует его на тренировочном поле на рассвете следующего дня. Она на голову выше его, бьет с силой здорового быка и на каждом шагу находит его неполноценным. В течение часа его тело распадается на отдельные сгустки боли. В течение двух часов он приходит к открытию, что каждое маленькое сухожилие можно скрутить по-разному и напрячь еще сильнее. К концу третьего часа Кэтрин Харкенхарт опускает свой незаточенный тренировочный меч и с любопытством спрашивает, собирается ли он наконец признать пределы своих возможностей или сперва грохнется в обморок. Касавира отсчитывают за его ненужную и тщетную уверенность в том, что он может пренебречь недостатками своего телосложения. И после упрекающей лекции, в которой ему прямо говорят, что его врагам нужно лишь дождаться, пока его собственное упрямство его не прикончит — его отпускают.       Касавир спит с другими послушниками в холодном каменном здании, моется в утренней ледяной воде, носит грубую одежду и, не жалуясь, переходит от одной повседневной работы к другой. На самом деле он принимает ограничения, которых, очевидно, заслуживает, и пытается поймать и убить любую жалкую мысль по мере ее зарождения. Они тренируются каждое утро с тупыми мечами. Боль в мышцах говорит ему о том, что он сможет лучше сражать за тех, кто этого делать не может. Когда у него болит спина после дня напряженной работы или прилежных занятий, он думает о металлических пластинах тяжелой брони и упрямо терпит боль. Даже когда его подвергают наказанию, и наказание это несправедливо, он принимает его, стиснув зубы, напоминая себе, что ему нужна эта несправедливость, чтобы помнить, что мир вообще несправедлив.       Долгие занятия в аудиториях и библиотеках занимают большую часть его дня. Он уверен, что имена ангелов не имеют никакого отношения к тому, как сложится его жизнь, однако по мере надобности выучивает их наизусть и проговаривает длинный список в тишине учебного зала из уважения к учителям и еще более глубокого уважения к тем, кто добыл эти знания из бесчисленных рассказов свидетелей, пророков и благословенных священников. Он шепчет необходимые уроки себе под нос, когда учится ездить верхом в полном обмундировании или упражняется на тренировочном поле, или чистит на кухне жирные кастрюли. Изо дня в день он устает настолько, что засыпает, как только его голова касается жесткой постели. И в этом постоянном изнеможении он не замечает, что становится выше, плечи его расправляются шире, а тело обрастает мускулами.       Однажды он видит себя мельком в зеркале, украшающем заднюю стенку маленькой уборной в лечебнице, и вспоминает, что этой осенью ему, должно быть, исполнилось шестнадцать. Он высокий и поджарый как лошадь трехлетка, но его кожа плотно обтягивает мышцы и сухожилия — ничего мягкого или праздного. Он смотрит на свое отражение еще какое-то время и пытается определить, на кого больше похож — на мать или на отца. Она была высокой для женщины, а отец был высок для мужчины, так что добавить здесь нечего. Он вращает запястьями и хрустит шеей, считая, что его кости несомненно от отца — толстые и прочные кости фермеров или пехотинцев. Его родители оба темноволосые, так что и это здесь есть. А вот цвет глаз у него свой — ему говорили об этом достаточное количество раз, чтобы он запомнил. Он касается своих скул, контуров своего черепа, будто рисует его на лице — по одиночке черты совпадают с отцовскими, но и каким-то образом смешиваются в новую комбинацию — более мягкую, точеную… более красивую. Касавир вздрагивает, как будто сделал неверный шаг, и отворачивается от зеркала. Тщеславие следует изображать с зеркалом в руке не просто так.       Слух о чуме в Гнезде Нищих доходит до капитула в середине зимы. Сначала монахи и жрецы вполголоса говорят о лихорадке, которую невозможно сбить, и о почерневших конечностях, которые не поддаются лечению. Потом все жрецы расходятся по городским храмам, и ворота запираются, чтобы не дать присягнувшим послушникам заразиться неведомой болезнью. Затем в трапезной урезают порции, и монахи, которые остались дома, начинают круглосуточное бдение в храме. Отец Эндрю возвращается в капитул больным и запирается в маленьком деревянном сарае, где раньше держали кур. Он умирает неделю спустя, и два отшельника из монастыря, которые придут хоронить его, вскоре проследуют в могилу вслед за своим учителем.       Касавир слышит рассказы о храмах, битком набитых больными. Об улицах, где мертвые лежат под открытым небом, потому что не хватает рук, чтобы их похоронить. Он лежит в постели без сна и подсчитывает, чего ему не хватает. Его обучение еще не завершено, и на это потребуется три-четыре года. Его возраст неполноценен и считается возрастом необдуманных решений, от которых его должен удерживать хороший наставник. Каждый взрослый, кого бы он не спрашивал, говорил ему, что его время еще не пришло, и когда он станет старше, на его плечи обрушится множество бедствий. Он повторяет эти мудрые, рациональные доводы, но они оказываются пустыми.       На следующий вечер ворота открывают, и на территорию капитула въезжают трое всадников. Первая из них — леди Арибет де Тильмаранд — одна из самых доверенных советников лорда Нашера Алагондара. Всадники спешиваются и исчезают в кабинете кастеляна. Касавир видит лошадей, когда возвращается в сумерках с вечерней тренировки. Младший послушник рассказывает ему то, что все обсуждают — в город на помощь призваны все паладины, которые преподают в капитуле — все четверо. Касавир целый час бродит по трапезной и принимает то самое опрометчивое решение, от которого его предостерегали. Он смотрит на гаснущие угли заката на западе и знает, что непослушание будет ему чего-то стоить, но сам он не станет, нет, просто не сможет отсиживаться в безопасности этого места.       Тяжелая деревянная дверь не заперта, даже не закрыта полностью. Приближаясь, он слышит приглушенные голоса сквозь собственное сердцебиение. Луч света изнутри прорезает полумрак прихожей. Он тянет дверь, и все разговоры в кабинете стихают. — Что тебе здесь нужно в этот час, послушник? — властным голосом требует легендарная паладин, и Касавир бросает взгляд на свою наставницу, прежде чем ответить. Кэтрин Харкенхарт закрывает глаза и устало потирает висок. Это не совсем благословение, но и не прямой отказ, поэтому он позволяет уверенным словам сорваться с языка, и по их тяжести понимает, что это правильное решение, которое что-то меняет в устройстве мироздания. — Я хочу принести свои обеты и служить там, в городе, — слышит он свой голос и ждет.       Арибет де Тильмаранд оценивает его взглядом и пожимает плечами. Это все одобрение, которое им нужно для проведения церемонии в ближайший подходящий день.       Он произносит свои клятвы в залитой солнцем и льдом часовне в присутствии трех монахов и своей наставницы, свидетельствующей об этом моменте. Он отдает свою жизнь и служение Тиру с наименьшей помпезностью, насколько это возможно, ибо наступили темные времена, и все приличия были выброшены из обрядов как ненужная шелуха. Если бы не чума, церемония проходила бы в замке Невер. Была бы толпа, и лорд Нашер Алагондар — слуга самого Тира, благословил бы его. Касавир гораздо больше ценит тихую церемонию, чем шум публичности: он помнит, что это бы понравилось его гордости, и рад, что традиция не собирается тешить его тщеславие. Его избранный бог ничуть не хуже принимает его в скромном ритуале, и этого достаточно. Он может чувствовать незнакомую энергию, протекающую по его телу — она умиротворяющая и успокаивающая, но иногда звенит и призывает к действию. Ему не с кем поделиться радостью: он оказался истинным последователем, а не самозванцем, и Тир принял его обещание, как только то было предложено.       Послушники — его бывшие сокурсники — окружают его перед уходом и говорят, что будут за него молиться. Касавир тронут их заботой и думает о них по пути к городским стенам.       Даже двадцать из них не переживут год Воющей Смерти.